– Господи, – снова вздохнул Леонидович и смахнул со щеки пробившуюся сквозь листву каплю влаги. – Мы и так не голодные благодаря тебе… Борща дважды добавку просил… Кстати, что посоветуешь на ужин?
– Картошек в углях. Каждую надо разрезать, сделать углубление для кусочка сала и обернуть фольгой. А чтобы спеклась по-быстрому, можно накрыть старым ведром и обложить его горящими полешками. Это меня дядя Витья, который к нам с водкой ходит, научил.
Тягостная, как вода омута, из которого только что вытащили утопленника, тишина зависла над байрачным лесом. Лишь в тёмном провале оврага шепелявил невидимый отсюда ручеёк, да жестяным шорохом откликалась на прикосновения дождинок листва.
Леонидович по очереди знакомит меня с остальными обитателями схрона:
– Прошу любить и жаловать… Лариса Николаевна и Родион Захарович. Педагоги на пенсии. Супруги Олефиренко. Доярка и зоотехник. Безработные. На хозяйстве три коровы… Были… Положило одним снарядом. Лен, когда это произошло?
– В мае. Как раз в Донецке купили доильный аппарат. Вернулись домой, а скотина при последнем издыхании, – оставшаяся не у дел доярка ответила таким отстранённым голосом, будто речь шла о событиях русско-японской войны одна тысяча девятьсот пятого года.
– Ну и мы со Светкой и Лизонькой. Тоже жители Причепиловки. Остальные разбежались по белу свету после того, как на околице прилепили блокпост. Да, чуть не забыл, – хлопнул себя по лбу бывший завгар. – Собачонки следом за нами увязались. Сейчас, поди, лесом шастают, к ужину вернутся. Еще имеется Пётр Петрович. Вон он, за лапу привязан. А кур, как и коров, частью дорезали, частью закопали…
Только сейчас я заметил солидных размеров птицу с похожим на половинку радуги хвостом.
– Что же кошек не взяли?
– Эвакуироваться категорически отказались, – подал голос зоотехник Олефиренко. – Что и подтверждено исцарапанными руками присутствующих. Теперь в нашей Причепиловке из живых душ только кошки да военные ночуют.
Видел я эту Причепиловку. Три десятка отбежавших за село домов, крыши исхлестаны стальным градом, блокпост в обрамлении снарядных воронок, пирамидальные тополя без маковок и раскачивающиеся над обугленными обочинами провода электролинии.
– Поначалу, – продолжает Леонидович, – ночные обстрелы пережидали в подвале. Но что это за жизнь? Господи ж, Боже мой. Живьём в могильном склепе. Думали с остальными уехать, да надежда всё еще теплится: а вдруг прекратится этот бардак?
Утром мои новые знакомые возвращаются в село. По пути делают остановку у магазина, чтобы запастись продуктами и зарядить мобильники. Заодно расспрашивают о событиях в большом мире, делятся новостями местного разлива. Когда ночуешь под открытым небом, всё видно и слышно.
В дальнейшем действуют по обстановке. Имел место ночной артналёт – устраняют повреждения, стаскивают на кучи срубленные осколками ветки; ночь выдалась спокойной – собирают огородину, маринуют в зиму помидоры.
Ну а ужинают при свете костерка, чьи всполохи устраивают на экране ночи феерические пляски. Глядя на них, невольно начинаешь верить в лесовичков и ведьм, которые водят хороводы, оседлав растрёпанные вдрызг мётлы. Часам к десяти пляски утихают. Похрапывает народ в палатке, вернувшиеся с прогулки псы сонными глазами следят за тем, как Пётр Петрович устраивается в траве. Засыпает и костерок. Бодрствуют только двое – Леонидович и гость. Первому возбраняет почивать статус хранителя здешних мест, я же приехал за полторы сотни километров не ради отдыха на природе.
– Как жить дальше планируете, Леонидович? Холода ведь не за горами.
– Отправлю Светку с Лизонькой на Кубань к родственникам. Остальные тоже пусть уезжают. А сам вырою землянку и буду зимовать вместе с собаками и Петром Петровичем, – ответил, словно сорвал бинт с раны. – Пойми, товарищ журналист, не могу уйти далеко от построенного вот этими мозолями дома. Знаю, ничем не помогу, если будет прямое попадание, а всё равно не могу.
Я промолчал. Совершенно нечем было утешить человека, у которого уже не осталось сил, чтобы обзавестись новым жильём.
Затрудняюсь сказать, сколько было выкурено сигарет и выпито кружек заваренного на костерке чая, но, когда я поднес к глазам циферблат наручных часов, проснулся Пётр Петрович. Он, наверное, ожидал, что ему тут же ответят другие петухи, однако звонкое эхо без остатка растворилось за измордованным рукотворными зарницами горизонтом.
– Что, мамочка, – послышался детский голос из палатки, – тебе опять плохо? Может, водички подать? Или пива?
– Всё хорошо, Лизонька, всё хорошо, – откликнулась лесная фея. – Спи, милая…
И снова тишина. Лишь над байрачным лесом, озерцом и пропахшей полынком степью плескалась ночь. Беспросветная, скорбная, словно вдовий платок.
Позвонил мой давний приятель Виктор Папенфот, который однажды сказал, что хранить родниковую воду в пластиковой посуде – преступление перед природой.
– Новость знаешь?
– Какую именно?
– У нас один придурок натаскал в подвал двухэтажки больше тонны фугасов самого крупного калибра. Хвалился соседям: «Сдам в скупку металлолома, сразу машину куплю». Ну тем, конечно, нет низкого резона жить на пороховой бочке, позвонили в комендатуру.
– И?..
– Придурок незваных гостей в окошко увидел и вместе с рамой со второго этажа сиганул. Теперь, по слухам, у дальних родственников грозу пережидает. Так что приезжай, у нас, как видишь, не скучно. Правда, если встретишь восьмидесятилетнего Трифоновича в чине младшего сержанта, не удивляйся.
Селу Солнцево в двенадцатитомнике «Вторая мировая война» отведен целый абзац. Столь высокой чести малая родина Виктора удостоилась благодаря крупнейшему в истории человечества воздушному бою, который летом 1943 года разыгрался в аккурат над излучиной Кальмиуса. Число сбитых в том сражении самолетов не указано, зато доподлинно известно другое – из подобранных за околицей парашютов сельские модницы пошили около сотни шелковых блузок и примерно столько же комплектов нижнего белья.
Я не преувеличу, если скажу, что в современных летописях селу с ясным названием тоже найдется уголок. Правда, на сей раз в роли выгодополучателей оказались не дамы, а мужики.
И все благодаря командованию ВСУ, приказавшему одной из штурмовых бригад отабориться на украшенном чубчиком соснового леса приречном холме. Однако присланное усмирять Донбасс воинство, похоже, сочло, что живой дезертир все-таки лучше мертвого героя, и, бросая технику, устремилось на берег главной водной артерии приазовской степи. При этом одни на ходу переоблачались в гражданское, другие, менее запасливые, просто избавлялись от верхней одежды в окрестностях источника пресной воды
– Наверное, – высказал догадку еще в прошлый приезд наш кормчий, – у бедолаг земля под ногами тлела, коль сигали прямо с утёса. Я бы на их месте поискал более подходящее место и уж ни за какие коврижки не расстался с мундиром. Как в трусах теперь перед начальством предстанут? Особенно если оно женского полу…
Сегодня следов поспешного бегства не видать, всё прибрали земляки Виктора. Лишь ветер-бродяга распихивал под кустики пластиковые бутылки, которые с успехом заменили некогда скитавшиеся по степям шары перекати-поля.
А с Трифоновичем мы всё же повстречались. На вид – восемьдесят с хвостиком, сивые власа свисают на морщинистые щеки, одет в куртку с погонами младшего сержанта. В руках катит велосипед с притороченными к нему баклажками родниковой воды. Завидев нашу машинёшку, остановился.
– Здравия желаю! – поприветствовал Трифоновича наш кормчий. – Что же вы засиделись в столь скромных чинах? Возле вашего сельпо мужиков видел, почти сплошь лейтенанты да капитаны… Теперь они вас честь заставляют отдавать? В наряды вне очереди посылают?
– Это я их посылаю, – бодренько отрапортовал Трифонович. – На правах бывшего бригадира. За то, что куртки с большими погонами поперёд меня похватали… Ну да ничего, сам виноват. Как говорится: «Не зевай на ярмарке, без штанов останешься».
Рассмеялся собственной шутке и покатил велосипед дальше под всхлипывание заточенной в пластиковые баклажки родниковой воды.
Определяя визуально территорию военного табора, я сильно ошибся.
– Не тридцать, а все триста гектаров занимали служивые, – поправил солнцевский голова Сергей Ротта, самый жизнерадостный из итальянцев, которых мне доводилось встречать в чужедальних странах. – Сейчас мы вместе проедем за околицу и вы убедитесь в этом… Да и земли они перелопатили изрядно. Разумеется, не для того, чтобы засеять ее зерном.
Фортификационные сооружения начинаются в километре от села. И тянутся до заброшенных совхозных садов, где еще прошлой зимой хороводились волки, а теперь ветер играет на флейтах орудийных стволов.
Минуем знакомый пруд. Его покрытое рябью плёсо живо напомнило щеки Трифоновича, который потихоньку катил увешенный баклажками дряхлый велосипед. А дальше – вообще лунный пейзаж. Растоптанные фугасами чирьи блиндажей, пропущенные через прокатный стан войны грузовики. И везде, куда не взгляни, везде боеприпасы. Те самые, через которые козликом скакал спасающийся от пули кормчий.
Здесь же, под боком гаубичного снаряда, прикорнул разбуженный от спячки сапёрами фугасик времен Великой Отечественной.
Впрочем, приехал я в некогда живописный уголок не для того, чтобы побродить по окрестностям, где вместо начавших опадать листьев шуршат осколки. В частности, интересовало, чем именно сегодня занимаются земляки Виктора Папенфота на изуродованной пашне.
– Кто – чем, – ответил провожатый. – Одни в ополчение записались, другие в огороде ковыряются, а третьи вообще чудят без гармошки. Простите, других слов нет, чтобы охарактеризовать поступок моего земляка. Полагаю, имя называть не обязательно?.. Так вот, приехал этот охламон на мотоцикле, да еще детвору прихватил. Ходит, под кустики заглядывает. Наверное, подобранного возле родника солдатского прикида мало показалось. Захотелось сменкой обзавестись… А здесь ополченцы нагрянули, смотрят – по полю битвы гражданин в камуфляжке шастает. Взяли за причинное место…