– Обошлось?
– Спасибо детворе, объяснили ополченцам, что гражданин в камуфляже не укроповский солдат, а их родитель, который, кроме топора, вил и лопаты, другого оружия в руках не держал… И таких экскурсантов – пруд пруди. Погодите, может, и вы с ними познакомитесь.
Однако земляков Сергея на приречный холм манит не только праздное любопытство. Например, двоих сюда привлек сугубо практический интерес. Присмотрели в окопе подбитый танк и теперь резаком расчленяют его на куски.
– Нужда заставила, – оправдывается перед нами один из них, возрастом постарше, а у самого голос поджат, как хвост провинившегося пса. – Работы никакой, это Сергей Иванович вам подтвердит, а за танковую броню прилично платят.
В сотне метров еще один добытчик металлолома. И хотя мотоциклетная коляска загружена по самую завязку, хозяин транспортного средства продолжает копаться в железном хламе.
– Подорваться не боитесь? – задаю нескромный вопрос.
– Жизнь такая, что ее не жаль, – ответил сердито и, споткнувшись о гаубичный снаряд, разражается фразой, которую невозможно привести даже в умягченном варианте.
Добыча металлолома в речной излучине поставлена на широкую ногу. Возле сада – бывшего пристанища волчьей стаи – знакомый с прошлого раза минный тральщик. На броне – свежие распилы, рядом – срезанные детали, в том числе фара с треснувшим стеклом. И ни одной живой души в обозримом пространстве. Похоже, «металлисты», при виде подозрительной компании спрятались и сейчас наблюдают из дальних кустиков. Спустя пять минут рядом с тральщиком останавливается еще одна легковушка.
– И ты, Василий, тоже на экскурсию пожаловал? – грозно вопрошает Ротта. – Да ещё с семейством…
Вижу, что Сергею хочется добавить к сказанному что-нибудь покрепче, однако сдерживает себя. В салоне автомобиля, кроме главы семейства, жена, сын-подросток и девчушка лет трех от роду.
– Да так, – засмущался Василий. – Хотели, Сергей Иваныч, просто одним глазком взглянуть…
– А о последствиях думал? – вконец осерчал голова. – Вот вам мой совет: пока сапёры не очистят всю территорию, сюда ни ногой!
От изувеченного тральщика двигаемся пешком к братской могиле.
– Не додумались, – ворчит провожатый, продираясь сквозь побеги одичавшего сада. – А надо было хоть парочку хризантем захватить. Всё же люди похоронены.
Похоронная команда в волчий угол ещё не успела добраться. На ней, как и в прошлый наш приезд, ветер перелистывает страницы молитвенника в мягком переплете. Только основательно подпорченные прошедшими во время нашего отсутствия дождиками.
– Не по-людски все это, – продолжает ворчать провожатый. – Прикопали подальше от глаз, даже крест не поставили…
– Может, мародеров побоялись? Мне в Осыково одна тётка рассказывала, как местные мужики из блиндажей солдатские пайки мешками тащили, убитым карманы выворачивали. Да и ваши земляки хороши… Приоделись в камуфляжку с чужого плеча, танки режут, снаряды в подвал тащат… Впрочем, можете не отвечать. Сам понимаю – война вроде грязной лужи, трудно перейти и не испачкаться. Да и угрызения совести такая штука, что блузку из нее не сошьёшь и бутерброд с салом не соорудишь…
Постояли для приличия у могилы в волчьем углу еще минуту и пошли туда, где у танка-тральщика стояла наша машинёшка. Однако даже на расстоянии мне продолжал чудиться шорох страниц молитвенника, которые листал свидетель разыгравшейся здесь трагедии бродяга-ветер.
В прифронтовой зоне время измеряется не сменой времен года, а малым промежутком между двумя бомбардировками. Поэтому даже насыщенное событиями первое военное лето показалось бабочкой-однодневкой. Только что утоляла жажду росой с лепестков версилии и вот уже она бездыханна, как облетевший лист серебристого лоха.
Собственно, осень я впервые увидел на перекрестке двух полевых дорог. Да и то потому, что многократно контуженный в битвах за урожай комбайн перегородил проезд.
Кабина железного старца обитаема. Однако комбайнер упорно отказывается обратить внимание на сигналящую машинёшку. Наверное, наши вопли застревают в припудренных густой пылью стеклах, или же внимание мужика сосредоточено на огромном бутерброде.
– Помнишь, у Николая Ильича такую же картинку наблюдали? – спрашивает кормчий. – И как он велел не мешать перегородившему дорогу трактористу спокойно выпить чарку и закусить? Ильич подчиненного даже оправдал: «Его смена окончена, а работник он милостью Божьей. Такому можно и простить маленький грех. Да и жена у мужика, не приведи Господи. Чарку если и нальёт, то обязательно туда пару капель яду добавит». Добрый он чересчур, твой дружок Николай Ильич…
Однако старейшина земледельцев степи донецкой не такой уж и добрячок, каким его сейчас пытается представить Вольдемар. У излишне мягкосердечного председателя колхоза пашни едва ли выглядят вроде прибранных к Троицыному дню светёлок.
Да и сам Николай Ильич – истинный сын степи донецкой, верующий в их магическую силу человек. В частности, он доказывает, что именно энергетика Дикого поля явила миру его земляков – первую трактористку планеты Прасковью Ангелину, борца Илью Мате, современного богатыря Диму Халаджи, который превзошел продержавшийся пару тысячелетий рекорд древнего грека Бибона.
Честно признаться, рассуждения старейшины землепашцев я воспринял снисходительно. Уж если кулик хвалит собственное болото, то человек и подавно должен петь хвалебные оды своей малой родине. Однако последовавшее за внеплановой остановкой на перекрестке знакомство с молодой особой заставило меня уверовать в энергетику Дикого поля.
Возраст новой знакомой – тридцать два года, на иждивении четверо детей, больной муж, пожилая свекровь, корова, телёнок, свиньи, куры и плюс довесок в виде тридцати соток приусадебного участка. Назвалась Вероникой, фамилию утаила, фотографироваться отказалась:
– Я ведь не звезда какая-нибудь.
Всё верно. Но хотел бы я увидеть звезду, которая кормит бесчисленное множество алчущих ртов, грядки наблюдает во сто крат чаще, чем небо над головой, и при этом остается удивительно миловидной.
Иными словами, Вероника – ярко выраженная представительница слабой половины племени землепашцев, которая, если понадобится, не только коня на скаку обуздает, но и протралит путь зерноуборочному комбайну через минное поле. Утверждаю сие на правах очевидца. Итак…
Землячка первой трактористки планеты развела руками сморщенные шляпки подсолнечника и ступила в мир, где под ногами могло оказаться всё, что угодно. От приставучих репьев, до оставленной вояками противопехотной мины.
При этом Вероника на мгновение оборотилась и погрозила забинтованным пальцем:
– У вас, вижу, сыграло мужское самолюбие, однако помощь от вас принять не имею права. Чего доброго, ещё заблудитесь на незнакомой местности или подорветесь, а мне ответ перед собственной совестью держать…
Чтобы скоротать время, возвращаюсь к машинёшке, где у меня походный блокнот. Ищу всё, что касается особенностей работы сельчан прифронтовой зоны. И хотя записей около двух десятков, ограничусь тремя.
«В пригороде Мариуполя на мине подорвался комбайн. Погибли два механизатора».
«Село Петровское. На противотанковой мине подорвался зерноуборочный комбайн. Комбайнер получил легкую контузию. При попытке эвакуировать пострадавшую технику подорвался колесный трактор Т-150. Тракторист контужен».
И наконец, запись № 3: «Едва зерноуборочный комбайн прошёл треть загонки, как из-под жатки вылетела шаровая молния. Предчувствую самое плохое, бегу к месту ЧП. Однако всё обошлось. Под жаткой сработал не фугас, светошумовая мина.
На следующий день точно такое же ЧП. И если техника оставалась невредимой, то психика моих ребят основательно пострадала. Пришлось компенсировать стрессы премиями и старинными народными методами»[4].
Миновало около часа, а Вероника не возвращалась.
– Всё путём, – успокоил меня комбайнёр, мужик ещё не старый, но весь перемятый, как солдатская портянка после марш-броска. Насколько я понял, уязвленным мужским самолюбием не страдает. – Она – молодайка шустрая, на одной пятке развернется. Если бы что случилось, мы бы наверняка услышали…
– Кем ей приходитесь?
– Мы с её мужем Андрюхой в одном мехотряде работали. И комбайн его.
– Почему же он сам за руль не сел?
– Язву неудачно вырезали. Второй месяц в больничке обретается.
– Значит, решили по-соседски помочь?
– Сейчас за «спасибо» и курица яйцо не снесет. Договорились – каждый десятый килограмм мой. Плюс гробовые. За труды – само собой, за риск – отдельная плата. Тут такие бои шли. Теперь снаряды по всем полям валяются.
– Коль не секрет, какой размер гробовых?
– Стакан самогонки и солёный огурчик. Ну и бутерброд соответственно…
– Совесть не заедает? Мать четверых детей, можно сказать, красавица минное поле тралит, а вы при мне пятую сигарету приканчиваете…
– Заедает. Ну и что? У меня правый глаз – минус двадцать, а вместо левого – протез. В детстве из рогатки Андрюха случайно выбил. По-соседски. Так что я ходок до первой растяжки. А вот и Верка…
– Верка?
– Её у нас все так зовут. Ну докладывай, где была, что видела?
– Десяток проплешин от разорвавшихся «Градов», осколки, которые покрупнее, я в одном месте заскирдовала. Начнём косить, покажу. Растяжки и мины не попались. Видно вояки для острастки понатыкали железные флажки с буквой «М». Захватила три штуки, свекрови подарю, а то она жалуется, что воришки с грядок огородину таскают… А я, – повернула исхлёстанное подсолнухами лицо ко мне, – думала, что не дождётесь. Да и к чему? Ведь сказала же, что на роль звезды мало подхожу.
– Но вы обещали ответить на вопросы. А чтобы не задерживать, задам лишь один: скажите на милость, как супруг разрешил вам попробовать себя в роли минного тральщика?