Тишина наступила перед самым рассветом. Расплющиваю последний окурок в пепельнице и отправляюсь спать. Как говорил кабельный электромеханик и драматург Леонид Олейник, «в солому», намекая на материал, которым набивали в мореходном училище матрацы.
Но лучше бы я продолжал бодрствовать. И тогда бы эффект от близких разрывов оказался менее ошеломляющим. Я на несколько мгновений даже выпал в состояние прострации. А когда обрёл способность соображать, подхватил с письменного стола фотоаппарат и выкатился во двор.
– Что происходит? – встревоженно спросила хозяйка.
– Ничего нового. Просто смешивают околицу с дерьмецом мусорной свалки…
Сделав с крыльца несколько снимков, я, в поисках более удачного кадра, толкнулся за калитку. Однако тут же включил задний ход. Время, конечно, раннее, но есть риск нарваться на случайного прохожего. Представляю, как бы удивился человек, увидев на перекрестке мужика в трусах, но с фотоаппаратом…
Впрочем, улицы были безлюдны, словно всё живое вымело рёвом взрывчатки. И только порожденная снарядами пыль продолжала сползать к подножию горного отвала, который с расстояния в неполный километр выглядел сорвавшимся с цепи вулканом.
На шестом месяце войны обстрелы сделались чем-то привычным, вроде восхода солнца или дорожно-транспортного происшествия без летального исхода. Поэтому на месте упавшего снаряда сегодня собирается зевак меньше, чем работников аварийных служб. Во-первых, излишнее любопытство при бомбёжке чревато последствиями, а во-вторых, грех любоваться чужой бедой и откровенно бездельничать, когда другие трудятся в поте лица своего.
При деле находится даже молодой человек лет десяти от роду, который убирает с проезжей части останки реактивного снаряда. Назвался Сашей Николаевичем. Как объяснил паренёк, он преследует две цели: очищает улицу от железного хлама и готовит почву для воспитательных бесед с теми, кто будет населять его малую родину лет эдак через двадцать после окончания войны.
– Осколки, – рассказывает Саша Николаевич, – складываю в специальный ящик. Рассчитываю уцелеть, вырасти и обзавестись собственными детьми… А чтобы они ценили мирное небо, стану показывать осколки. Заодно поделюсь воспоминаниями, как несладко жить в неотапливаемой квартире и как, за неимением воды, умываться газировкой.
Что ж, как говорят, устами младенца истина глаголет. Но кто и когда к ней прислушивался?..
Сегодня утром схлопотал осколок мины. Едва отошел от собственной калитки сотню шагов, как резкая боль в левой ступне вынудила присесть на поребрик. Что это не банальное растяжение связок, свидетельствуют вытряхнутые из башмака капли крови. Однако ранение пустяковое. Как сказал бы применительно к данной ситуации хирург милостью Божьей и любитель точных выражений Валентин Вегнер, пострадавший родился в носке.
Правда, упомянутая часть гардероба оказалась безнадёжно испорченной.
Путешествия по малым рекам и прочим удалённым от медицинских учреждений местам приучили таскать в походной торбе бинт. И вот, пришло время использовать запас по назначению. Покончив с перевязкой, пытаюсь обуться, однако ступня встречает упорное сопротивление.
Произвожу визуально обследование строптивой обувки и обнаруживаю торчащий из подошвы и заточенный, словно шип, осколок. Вытащить его при помощи безоружных пальцев не получается. Хоть возвращайся на одной ноге.
К счастью, рядом притормозил «жигулёнок» с шашечками по крыше. Таксист, бейсболка задом наперёд, ярко выраженный представитель племени говорунов:
– Гляжу, на обочине прилично одетый мужик кукует. Ну, думаю, надо узнать, в чем дело?
Дальнейшую операцию проводим в четыре руки. Зубодерными клещами при этом служат пассатижи сомнительной стерильности.
– Да это же осколок, – восклицает мой благодетель. – Как это тебя угораздило?..
Хотя чего это я удивляюсь. Сейчас у автослесарей самая горячая пора, только и успевают штопать пробитые осколками колёса. Кстати, один я поймал возле собственного подъезда.
– Такого добра везде навалом.
– Слушай, – говорит таксист, продолжая вертеть перед глазами пассатижи с зажатым осколком. Со стороны поглядеть – вылитый стоматолог, который недоумевает по поводу ошибочно удалённого зуба. – Я вот над чем думаю… Если бы осколок продырявил твою ступню не снизу, а сверху, ты бы имел право рассчитывать на компенсацию за ранение при исполнении служебных обязанностей. А так – извини-подвинься.
Часть восьмаяЯнтарные слёзы Донецкого кряжа
Из всех представительниц прекрасной половины Амвросиевского района лесник Татьяна Благодарная – самая неприступная гражданка. Чтобы лицезреть обаятельную даму, надо прежде подняться на маковку горы Верблюжья, которую венчает дощатая хижина.
Но перед тем, как отправиться к Татьяне Благодарной в гости, я бы посоветовал ознакомиться с метеосводкой. Дело в том, что ведущий к хибарке серпантин во время дождя делается коварнее черного аспида – гадюки Никольского. Если поскользнешься, катиться тебе на пятой точке до льнущего к боку горы колодца с живой водой.
Имелась еще одна помеха – война. Но она, слава богу, укатилась за отроги Донецкого кряжа. Иначе бы пришлось лежать носом в ковыльных холмах, на которых низко пролетающие снаряды оставляют идеально ровные борозды.
Однако мне повезло. Сегодня Верблюжья облита золотистым цветом, словно божья коровка янтарем, отчего даже зацелованные дождями до гробовой доски стены поднебесной обители выглядят наряднее приемной апостола Петра.
Впрочем, в официальных бумагах хижина именуется менее романтично – наблюдательный противопожарный пост. Помимо Татьяны здесь несут вахту её коллеги. Некоторые, правда, пытались отказаться от дежурств по причине одышки и боязни высоты, однако вскоре привыкли и теперь не видят разницы между серпантином и садовой тропинкой.
– Поначалу, – признается Татьяна, – жутковато было глядеть вниз. Отсюда контора нашего лесничества выглядит игрушкой, а река Севастьянка кажется малым ручейком… Каковы первые итоги сегодняшнего дежурства? Зафиксировала и сообщила лесной охране координаты трех возгораний почти у самой опушки. Заодно выдворена компания любителей шашлыков.
– То есть преимущества близости к небесам налицо?.. Но помогла ли вам эта близость во время бомбардировок?
– Увы… Я даже плакала от бессилия. А что оставалось делать, глядя, как реактивные снаряды уничтожают молодые боры и припойменные насаждения.
– За себя не переживали? Ведь здесь и укрыться негде…
– У нас прижился желтобрюхий полоз. Мы его не трогаем, он нам проблем не создает. Существуем, так сказать, в мире и согласии. Обычно полоз отлеживается на полянке в зарослях шалфея. Но при первых же близких разрывах он быстренько уползает под нашу хибарку. И пока не утихло, носу оттуда не высовывает. Выходит, не только мне одной страшно.
Перед восхождением к небесной обители мы с лесничим Юрием Ивановым исколесили почти всю юго-восточную часть Донецкого кряжа. И даже побывали по соседству с главной его высотой – Саур-Могилой.
Собственно, выражение «исколесили» не совсем точно соответствует характеру передвижения. Скорее всего, это плавание по штормовому морю, где роль волн исполняли колеи различной высоты и формы. Вездеход швыряло так, что я позавидовал нашему кормчему, который благоразумно отлеживался сейчас на берегу Севастьянки.
– Скажите спасибо своему ангелу-хранителю, – рассмеялся Иванов, – что не привел вас сюда сразу же по окончанию боев. Вот тогда бы вы сполна испытали всю прелесть изуродованных танками просек и визирок… А после того, как мы их пригладили прицепленным к гусеничному трактору самодельным утюгом они стали относительно пригодными и для колесной техники.
Останавливаемся передохнуть на вершине пологого холма. Чуть поодаль, в пяти минутах езды по нормальной дороге, Саур-Могила. Отсюда разрушенный мемориал едва просматривается сквозь вуаль полуденной дымки. И слава богу, что так. Иначе бы навеянное величественным пейзажем впечатление оказалось безнадёжно испорченным.
– Вон то урочище, – рассказывает лесничий, – которое по левую руку по-прежнему недоступно для нашего вездехода. Попасть туда можно лишь после хорошего дождя, когда пройдемся тракторным утюгом… А по правую от нас горельники. Их могло бы быть значительно больше, если бы мы при обстрелах отсиживались по погребам, а не тушили пожары.
Ознакомительная лекция сопровождается посторонними звуками. Это шуршат под каблуками первые опавшие листья, начавшая костенеть трава и осколки. По словам Иванова, последних на каждом гектаре Донецкого кряжа по пуду и больше. А вся эта масса покоится на осколках времен Великой Отечественной, которая тоже прошла поступью по отрогам и малым рекам Донецкого кряжа.
Оказывается, всё это время мы передвигались от урочища к урочищу под бдительным взором вахтенного поднебесной обители Татьяны Благодарной. Видела она и как мы свернули к лесосеке, где хозяйничала тройка чумазых лесорубов. Наверное, из-за боязни испачкать наши ладони сажей ни один из них не подал руки шефу и гостю. Да и близко парни старались не подходить. После возни с обугленной древесиной они ничем не отличались от поднявшихся из забоя шахтёров, с плеч которых при каждом шаге осыпается чёрная пороша.
– Эти сосны, – рассказывает бригадир Николай Гануленко, – могли бы радовать наших потомков и через сотни лет. – Однако война сгубила их на корню, вот и приходится валить… Почему произошел пожар?.. Где-то здесь упал сбитый беспилотник, одно крыло валяется вот в тех кустиках… Хорошо, сразу дождь пошел. Иначе бы всё урочище дымом ушло…
К разговору внимательно прислушивается появившийся на узкой визирке обутый в солдатские берцы гражданин преклонного возраста. В перевитой змеями вен руке пластиковое ведро с грибами. Хоть и засуха, а в низинах, куда подходят грунтовые воды, полно маслят. Их с гордостью старичок раскладывает на свежеспиленном пне и лезет в карман за сигаретой.