Такое желание у меня имелось. Однако боязнь злоупотребить положением гостя взяла верх. Хватит того, что оторвал от документов ведущего специалиста и теперь донимаю расспросами.
Впрочем, как я заметил, человеческое общение Леонтьевой не в тягость. Она охотно поведала о скромном празднике по случаю девяностолетия заповедника и отозвалась добрым словом о коллегах:
– Народ у нас замечательный. Несколько месяцев сидели без зарплаты, будущее из-за войны самое туманное, снаряды за селом рвутся, однако коллектив сохранили. Более того, пришли новые люди, в том числе научный сотрудник Ольга Суханова. Преподаватель лицея, совсем молодая девушка, оставила город и поселилась в доме, единственное преимущество которого – вид на белокорые тополя и Грузской Еланчик.
Впрочем, это тоже дорого стоит. Речушка – сплошное очарование, вода в расписном колодце превосходна. Да и пахнет она, как я уже говорил, заповедной степью.
Заповедная степь – не байрачные леса, еще одной жемчужины шахтерского региона – Донецкого кряжа. Здесь трудно найти укрытие робкой косуле и дикой свинке, которая на первом году жизни носит полосатый наряд. Но сие не означает, что Хомутовскую Степь братья меньшие обходят стороной.
Когда я вернулся к месту нашей стоянки, кормчий встретил меня словами укора:
– Зачем взял оба фотоаппарата? Тройка фазанов четверть часа собирала камешки у левого переднего колеса…
О том, что фотоаппарат в нужный момент не оказался под рукой, сожалеет и Тамара:
– Представьте, среди бела дня иду по аллее мимо конторы, а навстречу преогромный пес. Испугалась, что громила может обидеть нашего щенка Фунтика. По причине кроткого характера и малых размеров его обижают даже кошки. «Пошел прочь», – говорю чужаку, а он как-то странно повернулся… Всем корпусом… так поворачиваются только матерые волки. И вот еще что заметила… Волчара уходил ныряющим шагом. Будто, в правой лопатке сидел заряд мелкой дроби… Но из-за войны какая может быть охота? Значит, лопатка повреждена пулей или осколком. Зверью ведь тоже достается на войне…
– Не испугались?
– Если и да, то потом. А в первые минуты сожалела о несостоявшемся кадре. И о волке тоже печалилась. Оказался, бедолага, в неположенном месте и получил то, что ему не предназначалось вовсе… Ну, а вы приезжайте весной следующего года, когда степь сделается алой от цветущих воронцов, да и зверушек пофотографировать можно будет…
Впрочем, отсутствие представителей флоры, в том числе желтобрюхих полозов и гадюк, которые сейчас дремлют глубоко под землей, с лихвой компенсировал погожий денек. Он был наполнен прохладой и свежестью, как горное озеро ключевой водой.
Да и флора не утратила своего обаяния. Точно так выглядит красавица, чьи увядающие черты еще хранят былую безупречность. Не гаснущие даже в морозы цветы кермека обступили едва приметную тропинку, снопик ковыля приник к подножию каменного идола, драгоценными рубинами светятся ягоды шиповника; устроенную прямо на мосту через Грузской Еланчик калитку освещают белокорые тополя… А все это вместе взятое и есть жемчужина земли донецкой «Хомутовская Степь», которую с незапамятных времен стерегут каменные бабы, чьи лики в тумане обретают черты половецких вдов.
Часть десятаяДороги, которые пахнут грибами и морем
В этом мире все построено на соблазнах. Даже природа, и та имеет свою витрину. Ею может быть плывущий по течению Малой Шишовочки ясеневый лист, полыхающий холодным пламенем куст скумпии, терпкие, как жизнь в прифронтовой зоне, ягоды терна или неведомо кем оставленные на почерневшем пне грибы.
Да и сама опушка выглядит так, будто над её оформлением трудились самые талантливые дизайнеры. Они украсили приречный холм отгоревшими свечами коровяка, алыми бусинами шиповника, а для придания панораме живинки выпустили стадо из полутора десятков голов. Охраняют скотинку лохматый пёс и пастух в брезентовом дождевике, что делает его похожим на половецкого идола.
Еще живописнее опушки Малая Шишовочка. Она так бережно сплавляет в Сюурлей флотилии облетевших листьев, что ни один из них не потерпел кораблекрушение. А еще здесь все пропитано грибным духом. Тополиная рядовка и зонтик пестрый вторую половину лета, а также большую часть сентября таились в ожидании дождей. И теперь, наверстывая упущенное, уродили так щедро, что каждая живущая в пойме козявка обзавелась персональным укрытием от непогоды.
За полчаса я наполнил доверху багажку грибами. Прилипшие к шляпкам листья отковыривать не стал. Они хоть и малосъедобны, но без них рядовка и пестрый зонтик теряют свою привлекательность.
На опушке отвешиваю благодарный поклон байрачному лесу за угощение и лезу в карман за сигаретой. Однако в воздухе столько сырости, что спичка зашипела застигнутой врасплох кошкой.
– Держи зажигалку, – послышался за спиной голос.
Пастух в брезентовом дождевике и вблизи оказался похож на половецкого идола. Только добрее лицом и на пяток веков моложе.
– Приключение на задницу ищешь? – полюбопытствовал идол.
– Нет, грибы.
– А это одно и то же.
– Просвети…
– Могу словами, могу и пальцем показать. Видишь взрыхленную землю левее вон того куста боярышника? Там телка на противотанковую мину наступила… Так что мой тебе совет – остановись у первой попавшейся церкви и поставь свечу ангелу-хранителю… Ладно, не будем о грустном. Угости-ка лучше сигареткой. Мои совсем отсырели.
Я поделился с идолом куревом и ушел. А с неба на отгоревшие свечи коровяка лился серый свет предзимья.
Спутниковая навигация избавила человека от лишних хлопот. Заблудившемуся в лесу грибнику нет нужды щупать деревья, чтобы понять, с какого боку растут лишайники, а штурману – выползать на крыло мостика, которое то и дело окатывают соленые брызги.
Но я бы повременил размещать на музейных полках рядом с каменными топорами пращуров компас, секстан, радиопеленгатор, а также прочие определители сторон света и координат. Если по каким-то причинам спутники вдруг умолкнут, мы просто потеряемся на перекрестках. Как сухопутных, так и морских.
А потеряемся потому, что прогресс лишил современника качеств, которые были присущи предкам и которые, слава богу, сохранили братья меньшие. В том числе гуси-лебеди, умеющие сквозь тучи разглядеть путеводную звезду.
Кстати, пернатые первыми сообщают о скором наступлении предзимья. И голоса их делаются тревожны, как гудки идущих в тумане пароходов.
Но причина грусти, думаю, вызвана не только разлукой с малой родиной. Перелетных птиц явно беспокоят огненные всполохи под крылом. По крайней мере, линию фронта они пересекают молча. А может, их голоса глушит трескотня пулеметов.
Птицы на подсознательном уровне чувствуют исходящую снизу опасность. И это подтвердило полученное по электронной почте письмо. Во избежание последствий автор, учитель сельской школы, просит не называть координаты чрезвычайного, по его мнению, происшествия:
«Утром я нашел в своем огороде мертвого лебедя. А вскоре пришли двое военных и птицу забрали. ”Это, – сказали, – наша добыча”. А еще они похвастались, что ударили ночью из пулемета на шум пролетающей стаи, и вот результат… Надеюсь, вам, как пишущему о природе, мое сообщение пригодится. Если заинтересуют подробности, приезжайте».
Приглашением я не воспользовался. Такие истории в прифронтовой зоне – рядовое явление. С той лишь разницей, что жертвой обстрела стал не человек, а птица. Вместе с сородичами шла, ориентируясь на путеводную звезду, однако полет оборвала пулеметная очередь.
О письме я вспомнил спустя несколько часов. Вечером вышел на крыльцо перекурить и услышал в небе шум размашистых крыльев. Но, странное дело, птицы ходили по кругу. То ли высматривали местечко для ночлега, то ли искали невесть куда подевавшегося собрата.
Одинокий грибок на совершенно пустом пляже – тоже примета предзимья. Осенние шторма наделали дыр в крыше, а само сооружение накренилось под натиском всесокрушающих шквалов октября. Но за неимением других укрытий грибок еще способен сослужить службу.
Выбираю местечко под ним с таким расчетом, чтобы не лилось за воротник, и слушаю в исполнении дождя песню предзимья.
Дождь так же уютен, как и его сухопутный брат, который лучше всего переждать в копне сена. Только пахнет он не разнотравьем, а оседающей на стеклах маячных ламп солью.
Отсюда, из укрытия, мне видна башня маяка. Она выглядит очень массивной на фоне рыбачьих лачуг, чьи оцинкованные крыши дождь старательно укрывает холодным серебром.
Однако меня не покидает ощущение незавершенности. Хотя в этом царстве всего с достатком. В том числе сулящего приют запах сгоревшего каменного угля.
Некоторую ущербность испытал и после того, как перебрался на набережную, где две девицы кормили чаек сладкой булкой.
– Осторожнее, – предупредил я. – Глядите, как бы булку не оторвали вместе с руками.
– У нас полное взаимопонимание, – рассмеялись девицы. – Они – чайки, мы – Ларисы. В переводе с греческого тоже чайки.
Еще одну Ларису я обнаружил пять минут спустя. Существо двух лет от роду, опираясь на мамину руку, топало по парапету набережной, поверх которого была наброшена серебристая дорожка дождя.
– Бух, – сказала малышка и покосилась вниз, где о камни разбилась бродяга-волна.
– Бух, – подтвердила мать. – Только ты не бойся, волна послушных детишек любит.
И здесь я наконец понял, чего мне все это время недоставало. Буханья пушек, которое жители прифронтовой зоны слышат вот уже который месяц кряду. Оно въедливо, как сажа пепелищ, и будет сопровождать его везде. Даже там, куда не докатывается орудийная канонада.
Рыбацкое суденышко на сухопутном языке означает плавучий гроб с музыкой. Однако оно глубоко симпатично. Нечто подобное испытываешь при виде четырехмачтового барка, чьи паруса щедро наполнены музыкой странствий.