Именно на этих цифрах застыли стрелки висевших в пономарне часов.
В тот день получил повреждения и дом Михаила. Осколками посекло кровлю, стены, двери. Но когда над храмом взметнулось зарево, он в числе первых бросился спасать обитель Божью.
– Отец Александр, – продолжает трудник, – как чувствовал приближающуюся беду. Перенес в подвал под храмом наиболее ценные святыни. Все остальное, включая утварь, сгорело.
Познания трудника в истории колеблются на уровне школьной программы. К слову, получил он их именно здесь, за церковной оградой, где до лета четырнадцатого года росла белая акация.
– Этому зданию, – объясняет Михаил, – без малого полтора века. Построили его для помещика Карпова. Затем здесь была школа, а когда построили новую, бывшую помещичью усадьбу передали церковной общине… Первую службу в нем правил отец Иоанн Бутов, чьи заслуги мои земляки отметили мемориальным комплексом.
Есть во дворе еще один памятник. На нем надпись: «Воинам Советской Армии, замученным в период 1941–1943 годов». По рассказам старожилов, здесь гитлеровцы устроили временный концлагерь. Сколько всего бедолаг завершило свой жизненный путь на околице шахтерской столицы, известно лишь небесам.
И вот теперь, по истечению многих лет, война вновь пришла в поселок. Её следы повсюду: на конечной стоянке автобусов и тихой улице, куда фасадом выходит бывшая помещичья усадьба.
– Ну, а сейчас приглашаю вас на территорию нашего храма, – говорит собеседник и, загасив бетонными пальцами огонек сигареты, прячет окурок в кулаке. – Выброшу потом на мусорную кучу… Только глядите под ноги. Здесь могут попасться осколки…
Только теперь заметил, что поводырь прихрамывает. Перехватив мой вопрошающий взгляд, неохотно объясняет:
– Случайно попал под снаряд. Как и многие мои земляки. Очнулся уже в палате… Короче, ушел на заслуженный отдых задолго до пенсии. По закону вроде бы инвалид, фактически же выброшенное на обочину автомобильное колесо.
– Признаки истощения на вашем лице отсутствуют…
– Это спасибо Господу и отцу Александру. Первый указал дорогу в обитель, второй дал шанс заработать кусок хлеба насущного.
– В чем конкретно заключаются ваши обязанности?
– По мере инвалидных сил убираю территорию, помогаю ребятам. Они сейчас заливают бетоном перекрытие подвала, где будет правиться служба… Восстановление обрушенной огнем кровли тоже входит в ближайшие планы. Но она способна защитить от дождя, снега, а не от фугасов. Вот и решили до окончания боевых действий перебраться в подземный храм.
За прошедшие месяцы я побывал во многих городах и сёлах Донбасса, через которые прокатился громоподобный каток сражений. Поэтому с полной уверенностью могу сказать, что церковь Иоанна Кронштадтского является уникальной в ряду ей подобных.
– По сути дела, – говорит в заключение увечный экскурсовод, – она будет представлена в двух уровнях. В редкие часы затишья служба будет правиться наверху, при бомбардировках – в подземелье… Здесь, пожалуйста, осторожнее. Наши ребята по брошенным поверх арматуры доскам передвигаются наперегонки со сквозняками, а вы – человек новый, к таким вещам малопривычный.
С «ребятами» я пообщался чуть позже. Человек восемь. Матерые мужики и парни допризывного возраста. Столуются здесь же, при храме. И считают тарелку супа без мяса достаточной платой за труды тяжкие. Говорят в один голос: «Пусть батюшка тратит пожертвования на строительные материалы».
Слазил я и в подземелье. Оно по самый венец из арматурных прутьев наполнено могильным холодом и всепроникающим перегаром огня. Однако придет день, и здесь воцарится запах восковых свечей. Они будут отражаться в зрачках тех, кто придет сюда просить Господа о даровании мира земле донецкой.
Часть четырнадцатаяЖивое серебро обители ореховой сони
Переименование селу Родники не грозит. Название бесповоротно, как гвоздь, вбитый рукой плотника первой категории. А пошло оно от пятидесяти ключей, которые подпитывают прячущуюся в байрачных лесах вертлявую Сюурлей.
К сожалению, нам с водителем не удалось испить воды из каждого. Средиземноморский циклон сделал непроезжими отроги Донецкого кряжа, у южных границ которого обрели приют первые землепашцы.
И вообще, карта этого благословенного уголка богата точными и в то же время поэтичными названиями. Курган Могила Черноморская, балка Желобок, хутора Пилигрим и Свистуны, скала Бердяйка…
А какое ласковое имя – Малая Шишовочка – дано речушке, которая поёт колыбельную вековым ясеням и потаенному зверьку здешних мест – ореховой соне. Впрочем, не стану отбирать хлеб у исследователя Донецкого кряжа, автора полудюжины книг по топонимике, а по совместительству – сельского механизатора Анатолия Бродяного, который однажды в моём присутствии сказал: «Наши предки наверняка были наделены поэтическим даром. Об этом, в частности, сужу по названиям сел и речушек моей малой родины».
Однако вернусь туда, где из каменистой почвы бьют родники. К одному из них всё-таки удалось добраться. А заодно подержать в горсти животрепещущее серебро высшей пробы.
Роль провожатого исполняла заведующая детским садиком Людмила, говорливая, словно ручей у ее ног. А ещё моя спутница представляла собой классический образец обаяния. Впрочем, такой и должна быть наставница юных сельчан. Ведь, как известно, от присутствия человека с сумеречным лицом прокисает даже парное молоко. Изначально я планировал обзавестись поводырем из числа представителей местной власти или сельхозпредприятий. Но таковых в Родниках не оказалось. Имелся в наличии один депутат, да и тот убрался подальше от войны.
– А вы обратитесь к заведующей детсадом Людмиле Борисовне, – посоветовала старушка, с которой мы разговорились на крыльце магазина. – Она у нас и власть и просто душевный человек.
Впрочем, «магазин» – слишком громко сказано. Скорее, хуторская лавчонка, размерами лишь малость превосходящая сторожку овощной плантации.
А пахло на крыльце двумя вещами: хлебом и застарелым смрадом пожарищ. Этот сложный букет порождали сумка в руках старушки и обугленные стропила человеческого жилья.
Конечно, Родникам досталось меньше, чем печально известному Никишину, жители которого позабыли вкус яблок и вишен собственного производства. Не родят они в сожженных заживо садах.
Но два полных пакета установки залпового огня и полторы сотни мин восемьдесят второго калибра медовыми пряниками не назовешь.
– Моё сердце, – вспоминает Людмила, – дважды было на грани остановки. Первый раз ночью, когда от близкого взрыва опрокинулась ваза с полевыми цветами, а второй раз утром. Прибежала на работу, а садик без крыши, дверей и окон. Обугленные стропила и шорох сметаемого поутру стекла для жителей шахтерского региона такая же обыденность, как осадки в виде дождя или мокрого снега. Но одно дело, если знакомишься со сводками разрушений заочно, и совсем другое, когда война приходит в твой дом. Здесь даже самое крепкое сердце может уподобиться рухнувшей с высоты пятого этажа сосульке.
Однако, как говорится применительно к моменту, глазам страшно, а руки делают. Правда, чтоб восстановить детсад, кочегарам на два месяца пришлось переквалифицироваться в кровельщиков, а нянечкам, воспитательницам и заведующей сдать практический экзамен на маляра-штукатура.
Остальные сельчане тоже были настолько заняты устранением последствий обстрела, что появление чужака, одетого поверх рясы в солдатскую куртку, осталось незамеченным.
– Где ночевал и чем питался пришлый, – рассказывает обаяшка заведующая, – известно лишь ему самому.
А вот причина появления чужака, который действительно оказался странствующим слугой Божьим, вскоре выяснилась. Первым делом он очистил братскую могилу в центре села от осколков и срубленных веток, а потом при помощи цементного раствора принялся врачевать потревоженную железным градом скульптурную группу. Заодно монах повыдергивал из стоящего рядом векового вяза рваный металл.
– Детишки будут лазить на дерево, – пояснил пришлый человек. – чего доброго ещё поранятся.
– Оставайся у нас, слуга Божий, – предложили сельчане. – Руки у тебя, как видим, из подходящего места выросли, сердце – отзывчивое.
– Я был бы рад остаться, – молвил тот, – но работы непочатый край. Почти в каждом селе, через которое прокатилась война, братская могила оказалась порушенной.
Сказал и ушёл. Странник, одетый поверх рясы в потрепанную солдатскую куртку. И даже имени своего не оставил.
Южные отроги Донецкого кряжа сегодня считаются тылом. Однако рёв орудий сто пятьдесят второго калибра продолжает долетать в обитель ореховой сони, зверька настолько потаённого, что о нём слагают легенды.
Война ушла от этих благословенных мест, оставив после себя неистребимый дурман уничтоженного человеческого жилья и сгоревших боров. Даже по самым скромным подсчётам, в округе железным градом выбито несколько сотен тысяч сосен. Сколько на поле брани невинно полегло дубов, ясней и вязов, не знают даже лесоводы.
Напоминает о себе не только эта, продолжающая трясти бронированными лохмотьями братоубийственная война, но и та, чьи шрамы успели разгладить грозовые ливни.
Каждую осень при вскопке детсадовского цветника обязательно попадается что-нибудь интересное. Пряжка офицерской портупеи, отстрелянная гильза, пуля со свернутым носиком. Все эти, с позволения сказать, сокровища теперь экспонаты детсадовского музея. Точнее, уголка боевой славы.
Здесь же и две каски. Вермахтовская и красноармейская. Их тоже нашли в цветнике.
Учитывая отгремевшие бои, музей скоро пополнится новыми экспонатами. Разумеется, произойдет это после того, как сапёры сочтут их безвредными. Не берусь судить, каким образом уголок боевой славы скажется на воспитательном процессе юных жителей села Родники. Но, видно, такова уж судьба детей шахтёрского региона, землю которого засеивают не только зерном, – лицезреть ржавый металл войны.