Сворачиваю с тропинки и двигаюсь строго по следам лисы. А попутно наслаждаюсь высветленной снегом и берёзками тишиной.
Впрочем, продержалась она не более часа. Прямо по курсу прошелестела мина сто двадцатого калибра. Дрожь земли докатилась и сюда, в рощу. И тут же, словно белое эхо, с веток осыпался иней.
На всякий пожарный, взглядом выбираю укрытие. Лучше всего, пожалуй, сгодится сделанная ещё летними ливнями промоина. Она хоть и сглажена вьюгой, но от осколков защитить должна. Разумеется, в том случае, если добегу туда раньше, чем очередная мина вспашет горячим металлом целину опушки.
К счастью, воспользоваться промоиной не пришлось. Вторая, к счастью, заключительная мина тоже шлепнулась за рощей. Вновь эхом откликнулась пороша и тут же послышалось заполошное: «Ку-ка».
Выступаю за мёртвый куст боярышника, ягоды которого дразняще светятся сквозь иней, снимаю крышку фотоаппарата и терпеливо жду, когда из сонного подлеска появится огненная птица.
Не знаю, за какие заслуги небеса одарили фазана ярким опереньем. Скорее всего, он создан из радуги для того, чтобы разбивать сердца сереньких фазаних.
Абориген опушки – двоюродный братец домашнего петуха. Только «Ку-ка-реку» у него получается усеченным. И потом, он настолько раним, что может скончаться, если его попытаться взять на руки.
Наконец фазан покидает чащу. И сразу же возникает впечатление, словно лесная фея зажгла на опушке яркий костерок.
Снежная целина подобна занимательной книге. Если ты обучен языку, на котором она написано, то тебе откроются все тайны прифронтовой рощи. Вон, за кустом скумпии пересеклись следы полевки и ласки. Судя по вмятинам на снегу, это встреча для мышки оказалась роковой.
А чуток поодаль, под раскорякой ясенем, россыпь мелких перьев. Здесь закусил синичкой сокол-деревник.
Этот хищник размером с горлицу виртуоз среди пернатых. Он на предельной скорости ввинчивается в крону старой черешни, где синицы увлеченно очищают семечки от скорлупы, и почти всякий раз оказывается с добычей.
Более крупные хищники – ястребы, по сравнению с соколами, кажутся увальнями. И вдобавок значительно глупее. Один из них принял шапку на голове прохожего за живую ондатру. К счастью для пострадавшего, ястреб вскоре осознал собственный промах и брезгливо выпустил добычу из когтей. Впрочем, самый свирепый хищник обитает не здесь, в прифронтовой зоне, а там, где горбятся забелённые первой вьюгой козырьки траншей. И имя этого хищника – человек.
Часть шестнадцатаяПрятки с тридцатым калибром
Причин, по которым жители прифронтовой зоны отказываются спускаться в бомбоубежище – великое множество. Это – лень, извечная надежда на «авось», отсутствие подходящего укрытия и тому подобное.
Меня, например, пренебречь мерами личной безопасности заставила кошка. Не пожелала, видите ли, разделить местечко в подвале. Чтобы не выглядеть в глазах животного трусливым существом, следом выбрался и я.
Нет, я вовсе не призываю равняться на братьев меньших. Они тоже попадают под раздачу. Но об этом в следующей главе, а сейчас вернусь к правилам поведения при обстрелах.
Так вот, имеются все основания подозревать, что писаны они теми, кого жареный петух в одно местечко ещё не клюнул. То есть диванными стратегами. В противном случае они бы знали, что человеком зачастую руководит не разум, а инстинкты.
Это уже после всего начинаешь понимать, что эффективность выбранного в качестве укрытия ветхого штакетника ничтожно мала и что придорожная канава дает значительно больше шансов для спасения. Однако я целиком доверил свою шкуру хлипкой ограде переулка, где был застигнут бомбардировкой.
Ещё в более пикантной ситуации оказался мой приятель, обладатель ста килограммов мышечной массы.
– Бежал под шрапнелью почище преследуемого гончими псами зайцами, – признавался он. – А потом и вовсе утратил соображалку. Спрятался за слепленной детишками снеговой бабой. Облапил её и не дышу…
Представив совершенно трезвого мужика в обнимку со снеговиком, я ехидно хихикнул. Рассмеялся и соблазнитель снежной бабы. Разумеется, после того, как узнал о моём убежище под ветхим штакетником.
Словом, повеселились мы над собственными приключениями от души. Впрочем, иначе и быть не должно. Если полностью отказаться от шуток, жизнь в прифронтовой зоне и вовсе покажется невыносимой.
По сравнению со снеговиком железобетонный столб – сверхнадёжное укрытие. Да и венчающий его фонарь уличного освещения тоже способен прикрыть от осколков дозволенных Минскими соглашениями снарядов тридцатого калибра. С виду они безобидные и даже чуточку симпатичны. Эти «игрушки» в великом множестве я видел на околице Старобешево. Их охранял от посягательств местной детворы ополченец в штатском, но с автоматом на ремне.
И тем не менее эти симпатичные творения рук человеческих способны наводить смертный ужас на людей и братьев меньших.
Пяток находящихся на моём иждивении кошек при первых же разрывах бросились врассыпную, а я машинально отступил под электроопору. Не среагировал на рукотворную грозу лишь предводитель стаи, чёрный с несколько искривленной шеей кот.
Он невозмутимо продолжал трапезничать. И, кажется, испытывал удовольствие от переполоха, по милости которого ему досталась тройная порция.
Думаю, если бы в эти минуты на улице появился прохожий, он бы обратил внимание на завтракающего под бомбардировкой кота. И, возможно, восхитился его бесстрашием.
Однако не следует приписывать животине то, чего нет. Это самый обычный зверь, который по милости войны остался бесхозным. Хозяйка, скорее всего – старушка, или эвакуировалась, или отошла в мир иной под музыку канонады.
Да и откровенное пренебрежение опасностью – всего лишь видимость. На самом деле виной всему контузия, которую предводитель стаи заработал. Он не только полностью оглох, но и получил повреждения шейных позвонков, когда был распят взрывной волной мины восемьдесят второго калибра.
Обычно под раздачу попадают те, кто нарушает правило предков «Бережённого бог бережёт» и кто проявляет излишнее любопытство. Моя землячка Ирина заинтересовалась хлопками снарядов тридцатого калибра и выглянула в окно, за которым на все голоса перекликались противоугонные системы припаркованных во дворе пятиэтажки автомобилей, однако тут же оказалась на пятой точке.
– Вот она, моя несостоявшаяся погибель, – молвила Ирина, демонстрируя завёрнутый в салфетку обрывок металла. – Доктору пришлось помучиться, чтобы извлечь эту штуковину из моего ребра. А ещё он сказал, что я родилась в рубашке.
Слова хирурга соответствуют действительности. Всё могло бы оказаться значительно печальнее, не окажись на пути железного «гостинца» двойная рама стеклопакета.
– Знать бы, что так произойдёт, ни за какие коврижки не подошла к окну, – посетовала молодая женщина. И тут же разразилась хвалебной одой в адрес доктора, который во время операции прикрыл её спиной от разлетающихся оконных стёкол, однако вложенную в конверт благодарность так и не принял.
– Я просто делал своё дело…
Что ж, скромность украшает всякого, в том числе доктора. Ведь он, в отличие от нас, смертных, не имеет права покинуть рабочее место, чтобы схорониться от бомбардировки в подвале или за ветхим штакетником.
Но в то же время не следует без особой нужды подвергать собственную жизнь риску. Как выразился по этому поводу соблазнитель снежной бабы, лучше иногда показаться смешным, чем быть убитым.
Ночь была наполнена шорохами, как рогожный мешок раками. Они скрипели друг о дружку шершавыми клешнями, булькали и никак не могли выбраться наружу. А ещё в воздухе утвердилась пьянящая свежесть. Так бывает, когда в комнату занесут ворох напитавшегося морозом белья.
Накануне ничто не сулило оттепель. Даже полуденное солнце не могло смягчить свирепую душу норд-оста. Холодный, как нож убийцы, ветер звенел о наледь тротуаров и об остов сожжённых усадеб.
Лишь ближе к вечеру небесному светилу удалось отогреть сосульки. Однако из-за норд-оста они получились кривобокие и клыкастые.
Но пришла ночь и с ней – оттепель. Хищно облетевший вначале ятаган полумесяца подернулся лёгкой паутиной, а затем и вовсе исчез в небесном омуте. И тут же потянуло оттаявшим бельём.
Чтобы удобнее слушать ночь, я спрятался под козырёк крыльца. И правильно сделал. Залп гаубичной батареи разбудил сосульки на козырьке и они, выждав несколько мгновений, вонзили клыки в тротуарную плитку у моих ног. Казалось ничего сверхъестественного не произошло. Холодный норд-ост был просто изгнан за горизонт. Однако человеку порой достаточно и такой малости. Правда, понять его едва ли сможет житель страны с мягким климатом. Ведь ему, бедолаге, не дано знать, как шуршит и чем пахнет ночь прифронтовой зоны.
Зимняя рыбалка то же самое, что и летняя. Только кастрированная. А зачехлённые во сто одежд рыбаки на льду кажутся принесенными сюда с огородов пугалами. Они настолько убого смотрятся, что возникает желание дать им милостыньку.
То ли дело утро в канун Троицыного дня, когда прибрежный камыш ещё не обрел жестяную строгость. Восседаешь под кустом серебристого лоха, весь осыпанный золотой пыльцой, чей аромат во сто раз превосходит самые изысканные духи, и ловишь щекой первый солнечный луч.
И не беда, коль в твоем садке ничего нет, кроме пары случайно забредших туда пиявок. Зато душа полна тихим восторгом и созерцанием. Скрипнула кашовка, беззвучно орудуя лопатой, проплыла в гнезде-плоту востроглазая чомга, ужик, приняв твой башмак за береговой голыш, перевалил через него и пополз дальше по своим делам.