Впрочем, зимняя рыбалка тоже сулит общение с природой. По крайней мере, так считает гражданин пенсионного возраста, с которым я разговорился на льду водоёма, дамба которого подверстана в трассу Донецк – Новоазовск.
Гражданин тоже был похож на огородное пугало. Только слегка потрёпанное. Наверное, ещё ноябрьским штормом. Или обстрелами, которые в этих местах обычное явление.
«Уж не помер ли?» – шевельнулась тревожная мыслишка.
Какой там. Рыбак на поверку оказался живее всех живых. Услышав за спиной шлёпающие шаги, выкуклил из капюшона чуток припухшее лицо.
– Вздремнул малость, – признался гражданин. – Принял из фляжки… А как не принять для храбрости. Линия фронта не за горами ведь. Слышь, как гремит без передыху… Да и благодать на пруду. Синичка песню запела, теремок на берегу в талой воде церковной иконой мерцает… Уютно на душе сделалось, забылось о войне…
Разумеется, после общения с местным философом я не побежал сломя голову записываться в клуб любителей рыбалки. Но песню синицы услышал. А ещё мне показалось симпатичным мерцающее отражение теремка и облитые солнцем прибрежные ивы.
То, что человек – существо в высшей степени эгоистичное, можно судить по фронтовым сводкам. Обязательно назовут число павших врагов (конечно, преувеличенное), укажут собственные потери (естественно, самые скромные), но нигде не найдете вы сведения о попутно погибших братьях меньших. А они, как считает защитница бездомного зверья и хирург милостью Божьей Светлана Татаринцева, огромны.
Значительное количество кошек и собак, чьи хозяева сгинули в буреломе военного времени, сегодня рыщет в поисках новых источников питания. Часть разбрелась по соседям, часть присоединилась к военным, часть рыщет по полям, где полно остатков солдатского хлеба и мёртвых.
За истекшие месяцы я проехал вдоль линии боевого соприкосновения не одну сотню километров, десятки раз предъявлял багажник нашей машинёшки на блокпостах для досмотра, где в обязательном порядке несли службу четвероногие помощники. Причём у смышленых псов, судя по всему, сложилось мнение, что проезжающие через блокпосты автомобили служат исключительно для перевозки хлебных корочек и мятных пряников.
К сожалению, не нашлось чем угостить лохматого громилу с глазами брата милосердия на въезде в Дебальцево, который принимал посильное участие в проверке документов. Космически был пуст и рюкзачок худенькой представительницы журналистской братии Елены Костюченко, с которой наши дороги пересеклись полтора часа назад на околице отбитого города. Ярко выраженная сорвиголова двадцати с небольшим лет от роду, похоже, считала, что бутерброды с колбасой брать в пекло не обязательно.
– Вы особо не огорчайтесь, – утешил пожилой ополченец в очках с линзами невероятной толщины. – Он у нас на полном котловом довольствии. Даже с походом. Как кличут… Перебрали полсотни этих самых кличек, более охотно откликается на Фугаса. А настоящая погремуха неизвестна, он ведь к нам без паспорта прибился…
Что ж, обретшие новых хозяев псы вынуждены привыкать к взятым из военного обихода именам. Как это, скажем, и произошло с лохматым волкодавом.
– Фугаса, – сказал на прощание пожилой ополченец, – чисто по-человечески жаль. Хотя и путается под ногами, однако пнуть совесть не позволяет. Прогоним, а куда он пойдет? В чисто поле? Так там и без него голодных ртов хватает. Закусывают всем, что на зуб попадётся. Зайцами, полёвками, а попадётся убитый – мимо не пройдут.
Если посадить у крыльца хвойное деревцо, то потом можно снисходительно поглядывать на бедолаг, которые в канун Нового года рыщут по ёлочным базарам. Но главное – ты до конца дней своих свободен от упреков: «Послезавтра Восьмое марта, моя мама приезжает, а ёлка до сих пор посреди комнаты торчит».
Правда, есть риск повторить ошибку жителя волновахского посёлка Еленовка. Мужик позабыл освободить маковку одолженного у вечнозелёного бора саженца от звезды. Так прошёл один год, второй, третий… Ну, а спустя полтора десятка лет дерево вознеслось на такую высоту, что впору вызывать машину с выдвижной лестницей.
Впрочем, насколько известно, мужик не планирует звонить по телефону экстренной службы. Да и спасатели едва ли возьмут грех на душу. Ведь разлапистая звезда теперь не просто новогодняя игрушка, а основание гнезда сорокопута-жулана.
Поэтому свою дворовую ель я не отягощаю излишествами. И потом, разве могут быть украшения лучше парочки лазоревок, телесного цвета шишек и атмосферных осадков? Порой мне даже кажется, что зелёные иглы специально нанизывают косо летящие снежинки, чтобы явить миру гармонию зимней свежести.
А в качестве дополнения к ёлке вполне достаточно столика штучной работы, сквозь ласковое покрытие которого погасшими уголками проступают кругляшки сучков. Скучавшее целый год под крышей творение кустаря-одиночки обретает возможность побывать на вольном воздухе и заодно сгодится в качестве пьедестала для вазы с яблоками, графинчика сухого вина и вздрагивающих от прикосновения озябших пальцев стаканов тонкого литья.
И конечно же, для полноты счастья остается лишь дождаться приезда сродственной души, а если повезёт – то целой дюжины, чтобы было с кем зачерпнуть певучим стаканом толику снегопада.
К сожалению, война наставила рогаток на дорогах, которыми стекались к крыльцу эти самые сродственные души. Только две, да и то проездом, прибыли к Новому году.
Но зато гости с самого полуострова Камчатка, земляки известного путешественника Фёдора Конюхова, самые что ни есть сродственные души Антонина и Пётр. Правда, Камчатка не та, лежащая за тридевять земель, а ближняя, с берега которой можно разглядеть дымки идущих к Керченскому проливу судов.
Привезли гости, помимо вязанки тарани, новогодний гостинец от Фёдора – роскошное издание репродукций его картин с дарственной надписью.
– Извини, – сказал Пётр, – книга несколько месяцев пролежала рядом с Библией под иконой Николы Мирликийского. Ждали, но ты всё не едешь…
Альбом излучал запах моря и степной полыни. Впрочем, в прибрежном селе Атманай так пахнет решительно всё. Начиная с часовенки (её Пётр возводил на пару со знаменитым путешественником) и заканчивая рассохшимся баркасом, который, словно старый пёс, доживает дни во дворе родительской усадьбы покорителя всех полюсов планеты Земля.
– Чем сейчас Фёдор занимается? – спросил я. – Не знаешь?
– Приблизительно, – рассмеялся гость, поглаживая точную копию бороды Громовержца ладонью железобетонной прочности. – Коль наш общий друг прошёл все моря-океаны, дважды побывал на Эльбрусе, можно предположить, что готовит собачью упряжку для погружения в Марианскую впадину. Там он наверняка не побывал.
Ещё одна сродственная душа – Антонина. Далеко не молода, но обаятельна. А ещё она излучает свет, который держится в безветренную погоду над полем цветущего подсолнечника.
Однако Пётр, несмотря на жесткие ладони и бороду Громовержца, лишней сигареты или чарки при жене не позволяет. Поэтому я предлагаю ему «подышать» свежим воздухом.
– Правильно, – одобрила хозяйка. – Попутно машину во двор загоните. И нам мешать не будете. Гуляйте, пока к ужину не позовём.
Словом, ждать милостыню от дам мы не стали. Воспользовавшись бесконтрольностью, я приволок под дворовую ель столик, разместил на нём яблоки, вино и сигареты, а гость благословил всё это торжественным крестом.
Отведав даров виноградной лозы, закурили. Облачка лёгкого табака застревали в еловых ветках и бороде камчадала, словно потерявшаяся паутина. Казалось, что они, а не периодически срывающийся снег издают слабый шорох.
– Я думал, у вас, на Донбассе, грохочет, как в кузнечном цеху, а оно вышло наоборот, – подивился Пётр. – В Атманае, когда низовка играет с морем, и то шума поболее.
Лучше бы гость промолчал или сказал что-нибудь другое. Впрочем, чего требовать от человека, сон которого тревожат петухи да треск ворочающихся у берега льдин.
А здесь уже не треск припая, а кашляющая очередь разбудили тишину.
– Ну вот, – виновато молвил Пётр, – накликал… Что это было?
– Война, – ответил я. И тут же уточнил: – Скорострельная пушка боевой машины пехоты. Пойдем-ка в дом от греха подальше.
– Так опасно?
– Как сказать… Иногда гостинцы и сюда залетают. Сейчас я один такой продемонстрирую.
– Подари. Соседям дома буду показывать.
– Только спрячь хорошенько. Иначе на блокпосте отнимут.
К великому изумлению, замечаю, что борода камчадала трясется от беззвучного смеха.
– Смешное вспомнил?
– Антонину. На блокпосте три часа промордовали. Антонина, чтобы согреться, термос чая выдула. Ну и подалась по малой нужде за какую-то будку. Да и скатилась колобком в окоп. Я её оттуда, как рака из норы, за ворот тащил. А как отъехали с километр, вновь на обочину попросилась. Жаловалась по возвращении: «Горсть репьёв из колгот вытряхнула. В окопе нахваталась».
– Плох твой смех.
– Пугаешь?
– Предупреждаю на будущее. Обочины уже не одну жизнь забрали. А сколько всего на минах подорвалось, только травматологам известно.
Смешинки тут же соскользнули с бороды Громовержца:
– Ты, наверное, прав, как ни печально, – молвил, баюкая в ладони розовощёкое яблоко. – Я сам, дурень старый, на блокпостах дважды облажался. С солдатом общался на русском, с ополченцем – на мове, что, мне сдается, им сильно не понравилось.
– Надо было на языке прадеда-немца.
– Кроме «Хенде хох» и «Нихтс форштевень», ничего не знаю… Хотя Антонина утверждает, что после возлияния во сне не по-нашенски лопочу. А на каком…
Завершить фразу помешала всё та же боевая машина пехоты. А сдвоенный шлепок мин о сугробы за околицей и вовсе перевёл разговор в другое русло.