– Постукивает что-то? – гадательно произнёс камчадал.
– Где?
– За калиткой.
– Соседка Ираида вечернюю пробежку совершает. С лыжными палками… Тётка не без юмора. Особо любопытным встречным жалуется на склероз: «Палки взяла, но лыжи дома забыла». А потом при этом хихикает. Бегает каждый вечер. Без скидки на погоду и бомбардировки.
– С головой у неё всё в порядке?
– Более чем. И у соседа напротив крыша тоже на месте… У которого гирлянда за окошком мерцает… Это тебе, свежему человеку, кажется диким: как можно совершать вечерний променад и наряжать ёлку под визг осколков.
– Истину глаголешь.
– А разве сам не втянулся? В километре отсюда мины хряпают, а мы с тобой грызём яблоки да за жизнь толкуем. И Антонина туда же. Слышишь, как щебечет с хозяйкой?..
Наконец скорострельная пушка угомонилась. Наверное, выпуляла весь боезапас. А может, пушкари решили больше не поганить благостный вечер чужеродными звуками.
– Погодка действительно чудо, – согласился гость. – Чистая тебе невеста во время венчания… Знаешь, – добавил после непродолжительного раздумья, – я иногда удивляюсь нашему Фёдору. Ездит, летает, плавает. Как будто есть на белом свете места краше наших…
Мы выпили за здоровье Фёдора, за предоставленную возможность наполнить стаканы тонкого литья вином и снегопадом, за дам. И конечно же – за праздник, который всякий раз приходит в твой дом вместе со сродственной душой.
Мамаев курган, Сапун-гора, Митридат, Саур-Могила в силу своих скромных размеров едва ли смогут представить интерес даже для начинающих альпинистов. Однако я затрудняюсь назвать какую-либо иную точку на земле, куда бы приносили столько цветов.
Памятные места принято готовить задолго до всеобщего праздника Победы. Уберут принесённый зимними вьюгами хлам, подстригут обмороженные стебли циркусов, заасфальтируют колдобины. Последнее особенно важно, ведь штурмовавшим огневые высоты ветеранам сегодня проблематично одолеть даже едва приметный глазу бугорок.
Так будет происходить на Мамаевом кургане, Сапун-горе, Митридате. Исключение составит лишь Саур-Могила. Чтобы освободить ступени ведущей наверх лестницы от разбитых в прах обелисков, потребуется дивизион дворников и полсотни тяжёлых самосвалов.
Тёплые ветра Азовского моря прежде срока очистили от сугробов Саур-Могилу и другие высоты Донецкого кряжа. Ошмётки снега сохранились лишь в покинутых землянках, на дне окопов и под венками, которыми укрыты могилы полегших здесь ополченцев.
Их мало. Значительно больше было осенью сорок третьего года прошлого века. По словам умершей зимой уроженки здешних мест Полины Марковны, убитых хоронили где придется: в оставленных тяжёлыми авиабомбами воронках, блиндажах и траншеях.
Земля Донецкого кряжа одинаково неподатлива лемеху оратая и малой сапёрной лопатке. Два пальца скудной почвы, а под ней неугрызимая твердь. Но убитых было столько, что каменистая почва и спустя годы продолжала пружинить под ногами.
Попытка разглядеть визуально село Полины Марковны не удалось из-за смога. Его можно принять за испарения просыпающейся земли, если бы не запах гари. Запах усиливается, когда ниспадающий поток воздуха роняет на вершину Саур-Могилы струпья сгоревших камышей. Они непрочны, как и объявленное по второму кругу перемирие.
Всё время преследуют звуки. Они меняются по мере восхождения к вершине. Лестница сплошь усыпана каменной крошкой и осколками. Вначале шепелявили хвоинки поверженных снарядами голубых елей. Они чем-то напоминают павших на поле боя воинов.
Чуть позже, примерно на середине лестничного марша, ухо улавливает лёгкий ропот. Это заплутавшие в изувеченных конструкциях мемориала сквозняки пытают выбраться наружу.
Ну а на самой верхотуре властвуют флаги. Они похожи на пришпиленных к листу неба ещё живых бабочек-махаонов.
Когда я достиг высшей точки Донецкого кряжа, за спиной послышался рёв мотора, и вскоре меня обошёл внедорожник. За рулём – девица, на пассажирском сиденье – молодой человек. Облачены в камуфляж – самую ходовую одежду на просторах моей малой родины.
Надо признаться, парочка не вызвала симпатий. У девицы щёки подобны райским яблочкам, так нет же, поленилась совершить пешее восхождение.
В этой связи вспомнились слова моего старшего товарища, кавалера двух орденов Славы и медали «За отвагу» Фёдора Балакая. Уже лёжа на поданной водителем «скорой» каталке, он попросил меня об одолжении:
– Если я дотяну до праздника Победы, привези на моё последнее пристанище горсть земли с Саур-Могилы. И выпей там чарку, как мы это делали прежде.
С последним пришлось повременить. Маршрут не заканчивался высшей точкой кряжа. Предстояли встречи с авторами коллективной жалобы, а служивые блокпостов зачастую просто сатанели от запаха перегара.
Да и первый пункт просьбы дался со скрипом. Скрипели камешки, которые я безуспешно пытался зачерпнуть ладонью. Пришлось использовать в качестве подручного инструмента обломок песчаника, а из носового платка соорудить узелок.
Он мал, но тяжёл, словно котомка былинного богатыря-оратая Микулы Селяниновича. Чтобы подтвердить возникшее предположение, достаю из нагрудного кармана очки. Так и есть, в импровизированной котомке, помимо камешков, пяток увесистых осколков.
За хлопотами проморгал отъезд моторизированный парочки. Обнаруживаю её спустя четверть часа у подножия Саур-Могилы. Молодой человек внимательно изучает образцы военной техники времён Великой Отечественной войны, девица наблюдает за ним из окошка автомобиля.
– Вот ведь какие дела, – молвил парень, обращаясь ко мне и своей спутнице, – дед Светланы воевал точно на таком же танке ИС-I, Иосиф Сталин значит… Ни сам он, ни его машина не были ранены, а эта, глядите, пострадала спустя много лет.
Я не силен в сухопутной технике, однако счёл нужным выразить:
– Пробит закрылок. С такими пустяковыми повреждениями поле боя не покидают. Послушайте, а почему ваша девушка столь не любопытна? Вместо того, чтобы сфотографироваться рядом с танком, возможно, дед Светланы именно на нём прокатился по Берлину, предпочитает любоваться музейным экспонатом на расстоянии?
– Светлана после ранения стесняется появиться на людях с ходунками. Да и я только из госпиталя. Вот и используем внеплановый отпуск с пользой для дела. А то, стыдно признаться, сами местные, но на Саур-Могиле впервые.
– Извините, – говорю, – ребята, что худо о вас подумал. На вершину даже деды-фронтовики пешим ходом взбираются, а вы – машиной.
– Как говорится в таких случаях, – улыбнулась девушка, – молодые – исправимся. Как только здоровье позволит… А что у вас, если не секрет, в узелке?
– Фронтовик, щедрой души товарищ, попросил привезти подарок с вершины Саур-Могилы. Коль уж человек не может сам приехать, то пусть горсть земли со святого места придёт к нему.
Прощаемся с молодыми людьми и ложимся курсом на линию фронта. По пути минуем дюжину сёл, в том числе многострадальное Никишино. Почти в каждом из них по изувеченной осколками братской могиле. Чуть позже на стене железнодорожного вокзала Дебальцево обнаруживаю памятную доску, которая гласит, что в начале прошлого века здесь был расстрелян большевик Николая Коняев. На доске свежие следы пуль. Они как бы подтверждают – человек приходит на эту землю исключительно, чтобы крушить плоды рук своих и убивать себе подобных.
Часть семнадцатаяУмолкните, пушки! Гуси летят…
Туман валялся на всходах озимой таким плотным облаком, что в нём запросто могли бы плавать селёдки. Или караси. Если они, конечно, ухитрились выжить в прифронтовом озерке, куда прилетают ищущие поживы фугасы.
Но сегодня бог войны Марс из-за плохой погоды устроил выходной. Он заткнул клочьями тумана миномётам рты и лишил зрения оптику приборов управления артиллерийским огнём.
И только пятеро солдат ослушались высочайшего повеления. Они гуськом проследовали мимо нашей машинёшки туда, где горбились брустверы запасных позиций. Парни несли на отягощённых плечах лопаты с прилипшими ошмётками рыжей глины.
Помня строжайший запрет, я не решился сфотографировать уставших землекопов. Но и не стал до конца придерживаться инструкций о пользовании видеоаппаратурой близ линии боевого соприкосновения. Уж больно характерно вписывались в угрюмое утро гребни фортификационных сооружений, которым, словно креповой тесьмой, была перехвачена бледная зелень озимых.
Правда, снимок отложил до лучших времён. Чего доброго, вновь обвинят в разглашении военной тайны со всеми вытекающими отсюда малоприятными последствиями. Тем более, нашлось чем заменить крамольное фото. Как только парни скрылись за бруствером нежилой траншеи, с юга потянуло тёплым сквозняком. Этого оказалось достаточно, чтобы сделать проталинку в небесном своде.
Первым, кто взглянул с верхотуры на опившиеся холодной водой придорожные канавы, оказался жаворонок. Малая птаха так искренне возрадовалась, что обрушила в проталинку водопад бодрящей песни. И в ответ ей серебром полыхнули усеявшие всходы озимой капельки росы.
Но вместе с песней через проталинку просочилась тревога. Как только ветер очистил бездонную синеву, бог войны вновь отправит фугасы искать поживу на поле, где пятеро солдат-землекопов обустраивали запасную позицию.
Вечер начался как всегда. С пострелушек. Обычно они разыгрываются в двух вариантах.
Первый – чисто демонстрационный. Одна сторона делает вид, будто собирается идти в наступление, а другая – с показным усердием атаку отражает. Поэтому потери здесь символические – растянутые сухожилия, оцарапанная колючками боярышника щека.
Вариант второй – кровавый. Он плавно перетекает из первого в том случае, если кого-нибудь ранят или, что ещё горше, убьют. После этого начинается всеобщая заварушка.