– Знаю, – сказал я.
Сполоснув кофеварку, поставили кипятить воду, я рассказал о прогнозах, которые дают ведущие экономисты и прогнозисты, они же директора Центров исследования проблем экономики, политики, взаимоотношений и всего-всего, что составляет жизнь общества. Этих центров хоть жопой ешь, как грибы после теплого дождя растут из-под земли, но что за прогнозы дают эти идиоты, что за прогнозы!
Гаркуша с покровительственным видом хохотнул:
– Ну, Слава, таким вещам удивляешься! Ты прям у нас Кандид Простодушный. Хорошо, хорошо…
Мне покровительственный тон никогда не нравился, но от шефа приходится терпеть, а здесь начальства нет, я спросил хмуро:
– И почему это?
– Центры?
– Нет, что удивляюсь. Или ты меня таким финтом придурком назвал?
Гаркуша выставил ладони.
– Ни в коем разе! Просто у тебя свежесть восприятия… ну, не младенца, а, скажем, ученого. Ученые должны быть со свежим и незамутненным, иначе ничего не наученят. Понимаешь, большинство из нас слишком быстро привыкает к несуразностям. А привыкнув, перестаем их замечать. Как бы принимаем. Хоть вроде бы и не принимаем. Андастэнд?
– Не очень, – ответил я саркастически. – Слишком умно.
Знак, гася в зародыше возможную конфронтацию, спросил лениво:
– Гаркуш, ты помнишь первый широкомасштабный опрос в конце девятнадцатого века? Который, как было заявлено, провели среди наиболее образованных ученых, кстати сказать!
– Это насчет самой сложной проблемы будущего? – переспросил Чернов с интересом.
– Да, о ней, родимой.
Гаркуша ухмыльнулся, кивнул:
– Еще бы. Это классика.
Я посмотрел на их рожи, заметил:
– Я с этой классикой незнаком.
Гаркуша рвался ответить, но опередил Чернов, сказал серьезно и почему-то почти виновато:
– Слава, это хрестоматийный случай, его постоянно приводят как пример, с чего начиналась футурология. Среди крупнейших ученых провели опрос: какая, дескать, на их взгляд, будет самая трудноразрешимая проблема через тридцать-сорок лет в наших все разрастающихся городах?
Гаркуша хохотнул:
– Да, это весьма-весьма поучительная история.
Я спросил заинтересованно:
– Что, точно в яблочко? Я вот читал, что Жюль Верн, Уэллс и другие предсказали на девяносто процентов!
Чернов развел руками.
– Ну, не совсем в яблочко…
– Но все-таки точно?
– Как сказать, – ответил он неопределенно, в глазах плясало странное веселье. – Там был полет фантазии, а здесь опрос проводился среди ученых. А ученые авторитетно ответили, что городское население слишком быстро увеличивается, дома растут, как грибы, благосостояние повышается, так что самой важной проблемой станет уборка улиц от конских каштанов.
Я застыл с открытым ртом, потом и сам хихикнул. Действительно, похоже на прогнозы нынешних узких специалистов. Знак сказал серьезно и несколько печально:
– Это все липа. Нужно пристраивать родню на хлебные места, вот под них и создают эти центры. Называют как-нибудь помногозначительнее, переводят туда миллиарды долларов, это и укрытие от налогов, и свои сынки, дочери, племянницы – в элитных учреждениях, и репутация – там же можно всем, включая уборщицу, назваться академиками!
– Так и делают, – хохотнул Гаркуша.
– Завидовать нехорошо, – уличил Чернов.
– Не завидую, – ответил Гаркуша, оправдываясь, – просто дико, куда вбрасывают миллиарды. А на развитие нанотехнологий в бюджете страны – обратите внимание, страны! – предполагается выделить в этом году несколько миллионов долларов! Курам на смех. Любой миллиардер на шлюх тратит больше.
В медиацентре снова перестановки. Все почему-то говорят о нефтедолларах, но если для экономики страны это и хреново, то мы получили деньги на новую аппаратуру, жалованье растет, у меня под рукой уже двенадцать человек, называют по отчеству.
К концу рабочего дня мобильник задергался в нагрудном кармане. Я посмотрел на экран и едва не выронил.
– Габриэлла!
Она ответила удивленно:
– Ты чего такой испуганный?
– Ты мне никогда не звонила! – объяснил я. – А сейчас у меня даже колени трясутся.
– Ты что, такой впечатлительный?
– С тобой станешь! Вот сейчас скажешь какую-то гадость…
Она помедлила с ответом, голос прозвучал тише:
– Я сейчас на практике… В Подмосковье. Здесь установили комплекс радиотелескопов, мы проходим стажировку.
– И что, ты там заночуешь?
Она засмеялась:
– Могу. Некоторые останутся. А другие побегут на электричку.
Я вскрикнул:
– На фиг электричка! Я сейчас приеду! Говори, куда!
Она поколебалась, но адрес продиктовала. Я быстро прикинул, как и сколько ехать, сказал торопливо:
– Все, сейчас выезжаю! С дороги перезвоню, скажешь точнее, куда подъехать.
– Ну смотри, – произнесла она нерешительно, – ехать далеко…
– Добрая ты, – укорил я. – Все, бегу!
По шоссе так гнал, выскочив за Окружную, что контрольную точку миновал на двадцать минут раньше намеченного, потом еще двадцать минут, начал всматриваться в горизонт, дорога резко вскочила на вершину пологого холма, я ахнул и резко сбавил скорость.
По всему обширнейшему полю среди некошеной травы стоят на крохотных подставках, не больше трактора, исполинские вогнутые чаши. Ровными рядами по двенадцать в каждом, и таких рядов – шесть… Небо отражается в зеркальных поверхностях, в одном проплыло белое облачко, но до дрожи в каждой клетке я ощущал… не понимал, а именно ощущал, что эти чаши, каждая высотой с пятиэтажный дом, не замечают ни атмосферы, ни мельтешащих вблизи Земли всяких там марсов, венер, сатурнов и даже плутонов: вслушиваются и всматриваются в нечто за миллиарды световых лет от нас, стараются увидеть Край Вселенной…
Габриэлла ждала возле неприметного серого здания, астрономы – не банкиры, на отделку мрамором и пускание пыли в глаза клиентам денег не тратят.
Я подкатил бесшумно, она вздрогнула, оглянулась.
– Ой, как ты подкрался! А почему с другой стороны?
– Объехал это поле, – пояснил я. – Как я тебе завидую, Габриэлла!
– В чем же? – удивилась она.
– Ты можешь видеть эту красоту постоянно, – сказал я с жаром. – Какая ерунда эти египетские пирамиды, тадж-махалы, развалины Эллады и обломки Колизея! Разве то, что делали полудикие люди, может сравниться с этой красотой?
Она опустилась на правое сиденье, я видел, как посматривает на меня настороженно, словно я делаю в отношении ее какие-то непристойные намеки.
Я закрыл дверцу и повел машину по краю поля, так что гигантские чаши, как дивные цветы, раскрываются во всей красе.
– Тебе не нравится, – спросила Габриэлла, – Тадж-Махал?
Я помотал головой:
– Тадж-Махал – красиво, кто спорит? Но это вот – красивее! Это высокие технологии, что действительно украшают мир! А пирамиды, которыми принято восторгаться, так и вовсе нагромождение камней над покойниками! Ну что там такого, чтобы я поехал на них смотреть? Мне их фотографии даже смотреть противно.
Она засмеялась:
– А на Тадж-Махал?
– Фиолетово, – ответил я. – В смысле, здание Лукойла в Черемушках куда красивее. Или любой новый торговый центр. Да миллионы зданий сейчас красивее, изысканнее, интереснее! А почему я должен благоговеть только потому, что ту кучу камней положили древние этруски? Или древние греки? Современные греки строят куда красивше…
Я вывел машину на шоссе и погнал, фанфароня, я ж мужчина, нам жизнь недорога, Габриэлла откинулась на спинку, наслаждаясь просторным шоссе и быстрой ездой, но я время от времени ловил на себе ее вопрошающий взгляд: а всерьез ли я решился сказануть такую крамолу?
Всерьез, ответил я мысленно. Пора перестать бояться говорить то, что думаем.
Глава 2
В Инете выловил, что в гостинице «Восток» завтра начнется первый международный съезд имморталистов, примчался за полчаса, но там, оказывается, только для своих, по пропускам, и, только когда съезд начался, надо мной сжалились и пропустили в зал, все равно свободных мест больше половины.
Выступал очень импозантный ученый, сразу видно, что ученый: интеллигентное лицо, бородка, изящные и чуть рассеянные манеры, и вся речь из таких терминов, которые я и близко не встречал ни в научной, ни в околонаучной литературе. Собственные, значит, такой вот гений, опередивший время.
Потом он заговорил о психополе, что окружает планету, из которого они уже начинают получать информацию, правда, в виде белого шума, но через несколько лет смогут прочистить канал и брать любые знания и любые сведения из Вселенского Источника. Мне многое стало ясно, особенно обилие терминов, которые нигде не встречал, хотя каждое утро начинаю с того, что просматриваю все по теме иммортализма, трансчеловечества и сингулярности.
Кстати вспомнил, как дед рассказывал про обычную практику лет его молодости: все инструкторы райкомов партии ухитрялись получать кандидатские степени по общественным наукам, секретари – кандидатские по физике, химии и биологии, секретари горкомов и обкомов получали докторские степени… Ну а как не получить, если все вузы под контролем партии и любой секретарь горкома или обкома мог с легкостью снять с работы любого ректора или проректора?
В печати тогда посмеивались по поводу спортсменов-«любителей», что не знают даже адреса заводов, на которых якобы работают, и не могут запомнить, в каких вузах они «занимаются». Если такой получал звание кандидата в мастера спорта, его автоматом принимали в аспирантуру, а если становился мастером спорта – защищал кандидатскую. Чемпионы мира или Олимпиады вполне могли потребовать себе докторскую, и многие получили. Как автомашину и шикарную квартиру в Москве.
Конечно, для тех, кто не спортсмен и не секретарь горкома партии, путь тоже не закрыт в науку: на столбах всюду объявления, мол, за недорогую плату напишу хоть кандидатскую, хоть докторскую. И таким образом все директора комиссионок, рынков и прочих хлебных мест обзаводились не только дипломами об окончании престижного вуза, но и «защищали» кандидатские, докторские, писали научные работы.