Я пил кофе и хрустел печеньем молча. Уже и свое мнение есть, но эти ребята обкатали эти темы лучше. И потому формулируют лучше.
Знак повторил с недоверием:
– Пьющих в сингулярность не возьмут?.. Это как? Или ты имел в виду алкоголиков?
Чернов как будто заколебался, он же не экстремист, тем более – председатель должен быть центристом и вообще смягчать острые углы, но Гаркуша сказал с непривычной для него жесткостью:
– Он сказал верно, пьющих! Даже пьющих. Но ты пей-пей. За кофе, может быть, сажать не будут.
– Но у нас, – пробормотал Знак, – вообще-то кто не пьет всякое-разное покрепче кофе?.. Особенно на праздниках! Не пьют единицы.
– И что? – спросил Гаркуша.
Знак молчал так долго и загадочно, что мы все ощутили, как если бы распахнулись окна и пахнуло открытым космосом. Я внезапно почувствовал, что к нам мир приближается хоть и справедливый, но страшноватый… Именно построенный на разумных началах, каким мы и хотим его видеть, если верить нашим словам, но в реале, даже очень разумные, частенько срываемся в сладостную неразумность с пьянками, потными бабами, танцами на столе и траханьем чужих жен, что особенно лакомо… и, главное, уверены, что без этого враз превратимся в нечеловеки, а это ах-ах как плохо. Не знаем, что это, но срабатывает защитный механизм: плохо – и усе!
– Единицы и войдут, – проговорил Чернов наконец медленно и размеренно. – А мы как хотели?
Знак пробормотал:
– Но это… жестоко. Даже если и справедливо. Просто справедливость какая-то… математическая.
– Впервые мир построим, – ответил Чернов, – как нужно! А не как будто мы – стадо бабуинов, что обрели сознание. Нет, это не сознание, это просто инстинкт второго уровня.
Гаркуша поскреб репу и сказал нерешительно:
– Наверное, сперва все-таки надо в сингулярность взять и все инстинкты. Даже самые древние! А то хрен знает, что такое чистый разум. Может быть, он жить не восхочет – и все! А инстинкты такую дурь не позволят. Жажда жизни – это инстинкт, я отказываться от него не хочу и не стану. – Гаркуша поморщился.
– Кто сказал, что откажется от всех? У таких умников, как мы, инстинкты под железной пятой разума. Я о другом! Не возьмем в сингулярность тех существ, которыми инстинкты двигают, а разум только прислуживает.
– Да и самим придется почистить свои инстинкты, – уточнил Чернов. – Слишком уж командуют даже нами. От одних избавимся вовсе, другие урежем в правах. Ну там совещательный голос или место на галерке.. А то, как Слава верно говорит, даже нас, таких умников, некая сила нет-нет да и срывает в загулы. Сейчас вред только себе, а когда будем обладать мощью зажигать и гасить звезды?
Гаркуша напомнил:
– Разве мы не пришли к выводу, что в сингулярность нельзя брать недочеловеков? Виноват, человеков?..
Глава 3
Чернова я временно пересадил за свой ноут, у меня самый навороченный, Чернов чуть не расплакался от умиления, вот оно, близкое будущее, даже речь распознает и выполняет простейшие команды, а я в том старом компе, за которым обычно сидит Чернов, заменил видюху и добавил памяти, а то слишком отстает от красавцев, привезенных мной.
На Милу я поглядывал искоса, единственная женщина среди трансчеловеков с упоением расщипывает спиральную веточку на цветные шарики. Не слышит или просто не обращает внимания на мужские споры. У мужчин всегда больше времени, и чешут языками чаще, чем женщины.
В какой-то момент Гаркуша взглянул на часы, охнул:
– Ух ты! А я все думаю, чего это у меня, такого крутого и продвинутого сингуляра… ну, пусть пока трансчеловека, животный и весь из себя примитивный желудок волнуется? А он, оказывается, жратаньки хочет!.. Без всяких часов время обеда чует!
Знак тоже посмотрел на часы, потянулся.
– Кто бежит за пирожками?
– Я вчера ходил, – быстро сказал Гаркуша.
– А я позавчера, – сказал Чернов.
– Тогда Мила, – сказал Знак.
Все посмотрели в ее сторону, Мила вынужденно повернулась. Я наконец обратил внимание, что волосы напустила на лоб и глаза даже поверх солнечных очков, высокий ворот водолазки подпирает подбородок, а щеки усеяны крупными темными точками и даже бугорками.
– Я не могу, – произнесла она глухо.
– Почему? – спросил Знак.
– Не видишь? – спросила она раздраженно. – Я уколы сделала. Не люблю с фингалами показываться.
– Ты уже два раза пропустила, – обвинил Знак.
– А я и тогда делала, – напомнила Мила. – Чтобы стволовые клетки подействовали, надо пять сеансов из тридцати уколов!
– Может, и мне? – спросил Знак раздумывающе. – Толку все равно не будет, зато за пирожками не бегать… В прошлый раз вообще под дождем пришлось.
Гаркуша подошел к окну, изогнулся, стараясь увидеть небо.
– Да вроде пока нормально, – сказал он озабоченно. – Успею туда и обратно. Молитесь, чтобы не утоп.
– И не съел все пирожки, – добавил Знак.
Гаркуша остановился перед Милой, рассматривая ее с интересом.
– Дикий ты человек, Мила! И совсем оторвалась от жизни. Прятать следы уколов, подтяжек и всяких там липосакций нужно было в старое древнее время…
Чернов спросил с интересом:
– Это когда?
– Ну лет… – начал Гаркуша, подумал и сообщил: – Месяцев семнадцать-восемнадцать назад! А что? Все ускоряется. Это было старое дикое время. А сейчас женщина, что выходит на улицу без синяков, – признается, что не следит за собой, неряха! Все знают, что синяки у женщины только от уколов, подсадок, подливок, подтяжек и прочих гелей и ботоксов.
Она посмотрела на него с недоверием, но очки сняла. Под левым глазом расплывается здоровенный фингал.
– А так?
Гаркуша сказал проникновенно:
– Вот с ним всякая женщина скажет, что ты эта… ухоженная. Это не маникюр!.. Уколы – и дорого, и вообще высший класс. Это уже уровень. Так что такими фингалами хвастаться надо.
А Чернов добавил:
– Если без фингалов по всей морде, могут подумать, что пользуешься подтяжкой, а теперь это дурной вкус. В смысле, устарело.
– Или вообще ничем, – сказал Гаркуша с пренебрежением.
– Таких уже не осталось, – заметил Знак и мечтательно вздохнул.
Она поколебалась, наконец, буркнула:
– Ладно, схожу. Но если кто на улице хоть раз хихикнет, вернусь и всех поубиваю!
Она вышла, а Гаркуша, сразу забыв, что ему грозит убийство, повернулся к нам.
– Кстати, – сказал он живо, – очень мало таких, кто признает необходимость сингулярности или хотя бы ее приход! Но даже среди тех, кто признает, абсолютное большинство пальцем о палец не ударит, чтобы ее приблизить. В смысле, что-то полезное сделать для ее прихода. Поговорить да, могут. И будут ждать, что придет и сделает богатыми, красивыми, вечно молодыми и бессмертными.
Знак вмешался угрюмо:
– А я бы таких вообще в сингулярный мир не брал! Даже если попросятся. Пусть полуобезьянничают, как и раньше. Обеспечить им полные корыта еды, избавить от болезней, и пусть живут сами по себе. В сингулярность стоит брать только тех, кто хоть что-то делает для нее.
Гаркуша сказал ехидно:
– То есть нас?
Знак огрызнулся:
– А что, неправильно? Это будет только справедливо.
– Хе, ты забываешь про присущее нам милосердие.
Знак буркнул:
– Это смотря к кому. У меня к ним нет милосердия.
– Эх ты… милосердие не бывает избирательным. Оно либо есть, либо нет.
Знак сказал раздраженно:
– А я что, предлагаю перебить человечество? Напротив, если ты слышал, предлагал обеспечить едой и всеми материальными благами! А еще излечить от всех болезней, дать им все мыслимые развлечения… Но только не надо мне пьяненького дядю Васю-сантехника среди звезд, который и там будет искать, кого бы трахнуть в анус, какую бы телефонную будку разломать и где бы насрать так, чтобы гребаные профессора обязательно вляпались!
Гаркуша победно заржал, звучно хлопнул ладонью по столу. Испуганная мышка соскользнула с коврика и попыталась спрятаться за монитор.
– А я о чем всегда твердю? – спросил он с азартом. – В театр же не пускаем в тужурках и в кирзовых сапогах с налипшим на подошвы дерьмом? В хорошие рестораны – без галстука? И вообще сейчас все больше закрытых клубов, заметили? Потому что демократия демократией, но я не хочу, чтобы к нам вот сейчас ввалилось пьяное мурло с побитой мордой и недопитой бутылкой водки, мол, у нас же теперь простому человеку везде дорога!
Он горячился, размахивал руками, раскраснелся. Мы слушали сочувствующе, отводили глаза. Я поймал себя на том, что иронизирую, но сам-то вообще-то такой же. Раздираюсь между своим прошлым псевдоинтеллигента – а у нас в стране практически все интели как раз псевды – и своим новым бытием, в котором наконец-то начал смутно улавливать предначертание.
– Когда-то мы отказались от практики людоедства, – сказал Гаркуша с нажимом. – Потом отказались от владения рабами и публичных казней. Совсем недавно отказались от устаревших правил, что курица не птица, а женщина не человек, теперь уже и женщина… того, почти человек. Даже за пирожками отказывается! Но разве мир стал хуже?
– Стал, – заявил Знак. – Пусть и она за пирожками бегает! Что за привилегии среди сингуляров?
– Я вообще про мир, – сказал Гаркуша сердито, не давая себя сбить с твердой дороги. – Мир стал лучше!
Чернов заметил с покровительственной усмешкой:
– Длинное предисловие. Это к чему?
Знак буркнул:
– Это он отрабатывает выступление перед неофитами. А мы, значит, должны вылавливать баги. Так, Гаркуша?
– Не так, – ответил Гаркуша почти зло. – Просто мы сами все еще не уяснили, что мир изменился. Вернее, уяснили, но, стыдясь и приспосабливаясь, живем по старым меркам.
– Живем ли? – спросил Чернов мирно.
– Не отрицаем нормы старого мира, – уточнил Гаркуша сердито. – Мы не хотим спорить, мы же вежливые, мать нас о стенку!.. А спорить надо не только для просвещения быдла, в том числе интеллигентного, у которого только и интеллигентности, что диплом универа, но и для нас самих. Чтобы крепче стоять на позициях… наших позициях, что единственно верные, мы должны… да, должны!