Глава 4
Я развел руками, возразить очень хотелось, я вообще-то из возражальников, но Знак убийственно прав. С залетевшей в комнату через открытое окно осой у меня куда больше общего, чем будет с трансчеловеком. Тому не придется даже жрать в привычном смысле: жевать, переваривать, а потом кряхтеть в туалете. Подзарядка электричеством, думаю, ощущается иначе, а общаться станем не жужжаньем и помахиванием крылышками. Радио и видеосвязь с любым, с кем хочу, невзирая на расстояния, – это уже первый и такой высокий скачок…
Не какой-то трансчеловек будет подзаряжаться электричеством, а я буду. Все больше и больше отдаляясь от биологического тела, так как будут появляться все новые материалы, гаджеты, девайсы, устройства, и все это буду всобачивать в свое перестраиваемое тело, все знания мгновенно записывать в мозг, без просиживания годами в университете, так как не перестану хотеть быть сильнее, быстрее, умнее, разностороннее…
…а потом перейду с кремнийорганики на основу из силовых полей, это уже начало все ускоряющейся сингулярности.
Холод пробежал по телу, как уже часто случается со мной, когда пытаюсь представить близкое будущее. Взглянул на Чернова, сидит смертельно бледный, с синими губами и остановившимся взором.
– Алло, – осторожно сказал я. – Прием!
Он вздрогнул, слабо улыбнулся.
– Знаете, – проговорил он с мертвенной улыбкой, – что самое страшное?
– Что?
– Все произойдет с нами. Не с человечеством, хотя и с ним тоже, а именно с вами и мной. Одно дело рассуждать, как изменится жизнь через триста лет, какие машины будут, какие звездолеты и какой мощности компьютеры, другое – знать… нет, знать – не то слово! Чувствовать – вот страшно. Мы все ощутим Переход на своих шкурах. Мы сами изменимся. Мы перестанем быть людьми.
Мне почудилась, помимо страха, и тоска по тому миру, который, покидая, разрушим, я сказал с надеждой:
– Но ведь получим… больше? Нельзя же быть и человеком и сверхчеловеком?
Он с видимым трудом растянул губы в улыбку.
– Нельзя… Хотя не раз читал, да и в кино попадалось, как перед героем… нет, перед героем и героиней, так чаще, появляется некий сверкающий сгусток силового поля, превращается в человека и говорит торжественно: «Я из сто сорокового века, мы вот такие, но я прибыл к вам, чтобы вы помогли найти, остановить…», ну и прочий льстящий нам бред, что в будущем все будет такое же, только компьютеры мощнее, а морды ширше, и что даже мы им сможем помочь… ну, представьте, как нам могла бы помочь вон та гусеница с той стороны окна! Конечно, такие шедевры создают полные идиоты, мы это понимаем, но такое понимаем только мы. Люди другого стаза! И все-таки даже нам, поумневшим, страшно покинуть этот теплый уютный мир безобидных идиотов, страшно шагнуть за Стену, из-за которой возврата уже не будет.
– Возврата не будет, – повторил я, и чувство безнадежности охватило с такой силой, что в глазах защипало, я ощутил подступающие слезы.
– Не будет, – донесся его слабый голос.
Возврата не будет, подобно погребальному колоколу звучало в черепе. Самое ужасное, никто не принуждает идти ни в сингулярность, ни даже в трансчеловечность. Никто не заставлял, к примеру, покупать мобильник, но теперь от него не откажусь, никто не заставлял ставить комп помощнее, тянуть к нему выделенку, но никто не заставит меня возвратиться к диалапу, тем более – отказаться от компа, Инета, эсэмэсок, аськи…
Меня как будто ведет всеобщее вселенское поле, заставляющее делать все по своей воле. Так же по своей воле вставлю в мозг чип из первой же партии, который подключит к Инету напрямую, по своей воле заменю внутренности на что угодно, только бы по утрам не болел желудок, не кололо в боку, а о сердце чтоб вообще не вспоминал.
И так же по своей воле войду в ужасающую Стену, которая уничтожит во мне человека, превратив в нечто новое, которое нельзя будет назвать даже зачеловеком, потому что в этом термине все же звучит «человек», разве что с множеством полюсов, но на самом деле от человека ничего не останется. Даже от мира органики, от биологического мира ничего, ничего, ничего…
Я не сразу ощутил, что зубы начинают выбивать дробь. Пробежавший по спине холодок только усиливается, гуляет волнами, наконец проник во внутренности. А в мозгу вспыхнуло обреченно: вот оно… Вот то самое страшное, что обрушится на человечество…
Да, это не огненный дождь и не новая беспощадная религия. Это предельное очищение, это сверхпуританство, это одновременно и молчаливый ответ ученых на все унижения со стороны общества, которое они, ученые, создали. Но на этот раз в соответствии с духом гуманности и политкорректности не будет ни костров с ведьмами, ни религиозных войн. Ничего не будет!
Будет то, что должно произойти: пуритане на этот раз не станут перестраивать мир и переубеждать человечество жить по-новому. Хватит, убеждали, а воз и ныне там. С той лишь разницей, что теперь Содом и Гоморра расползлись по всей планете. Так что пусть эти человечики живут там, в своих простеньких утехах содомогоморья.
И они, пуритане, уйдут в другой мир. Только они.
Мила, двигаясь тихо, уносила чашки на кухню. То ли не слушала нас, то ли женский инстинкт уборки посуды переборол жуткое ощущение Невозврата, а мы, глядя на нее, зашевелились, стряхивая сковавший нас лед.
Я заставил губы шевельнуться, чтобы услышать собственный голос:
– Все верно… Не они… Мы.
Знак бросил на меня хмурый взгляд:
– Слава!
– Да?
– С тобой все в порядке?
– Да-да, – ответил я торопливо, – все нормально.
– Смотри, а то весь побелел…
– Сосуд на жопе пережал, – отшутился я. – Ты, кстати, тоже взбледнул.
– Встань, походи по комнате.
Чернов с силой потер ладонями лицо и уши, потряс головой, словно пес, выбравшийся из реки.
– Тренажер бы какой купить, – сказал он раздраженно. – Хотя бы самую дешевую беговую дорожку!
Гаркуша хмыкнул:
– Зачем она сингуляру?
– Ну, нам пока до сингуляров как до Владика на четвереньках…
Я слушал их краем уха, а мысль продолжала тащить идею, от которой мороз по коже. Да, с приближением Времени Новых Пуритан грядет и жестокий реванш. Наконец-то люди, что создали цивилизацию и которые все равно чуть ли не на дне общества, поднимаются и берут власть в свои руки. И тут-то и придет Великое Очищение, потому что ученые как класс, как порода, как стаз – сами по себе предельные пуритане. Неважно, как и что они едят, как и с кем трахаются, но у них плоть в подчинении, только у них, единственных на планете!
На этот раз будет не просто временная победа духа над плотью, как случалось раньше.
На этот раз…
На этот раз плоть будет упразднена вовсе.
За ненадобностью.
А кому ну никак не жить без нее, что ж, вот вам уютная и защищенная резервация. Здесь можете бесконечно бродить по порносайтам. Конечно, никто из сингуляров не будет ни мешать «простым» людям жить, как хотят, ни уничтожать их. Как не уничтожаем бегающих по асфальту жужелиц.
Чернов воскликнул с энтузиазмом:
– Кстати, я договорился с одним товариществом жильцов, что у них можно выступить с лекцией о трансгуманизме! Это я к тому, что надо наши идеи продвигать в массы.
Я напомнил:
– А кто говорил, что мы не собираемся выступать с проповедями?
Чернов сказал примирительно:
– В любом обществе есть свои экстремисты и свои соглашатели. Гаркуша у нас экстремал…
– Это что за слово? – спросил Гаркуша, он обернулся от своего стола, глаза поблескивают, как у рассерженного зверька в норке.
– Экстремист, – поправил себя Чернов.
– То-то, – сказал Гаркуша с удовлетворением и снова повернулся к экрану. Видимо, против экстремиста не возражает. Возможно, стерпит, если назовут даже патриотом. – А то брякают всякое…
Чернов примирительно усмехнулся мне, мол, не обращай внимания.
– Но истина, – продолжил он прерванную мысль, – как известно, посредине. Конечно же, мы просто обязаны пропагандировать трансгуманизм! Люди совершенно не понимают, что их ждет. Если будут знать, то… возможно, зашевелятся. Возможно, постараются тоже достичь сингулярности и войти в нее.
– А что за товарищество?
– Обычный дом, обычные жильцы. А товарищество, чтобы сообща решать, сколько платить консьержке, ремонтникам, электрикам…
Я кивнул:
– Понятно. Будут в основном пенсионеры.
Чернов посмотрел на меня с опаской.
– Ну и что? Самый деятельный народ… в общественном плане. Слава, я рад, что ты разобрался моментально. Уверен, что ты лучше всех нас сформулируешь цели сингуляров и перспективы Большого Перехода.
– Я? Почему я? Вон Гаркуша говорит лучше!
Чернов покачал головой.
– Гаркуша только здесь силен. А перед незнакомыми сразу тушуется. А в тебе чувствуется руководитель. Пусть у тебя, как говоришь, всего десяток подчиненных, но ты уже научился держаться с ними.
Гаркуша бледно улыбнулся мне от своего стола.
– Не хочется признаваться, но Чернов прав. Я замираю, как над пропастью, если надо выступить перед залом. Пусть даже там будет всего пять человек. Не могу!
Собрание товарищества намечено на выходные, в субботу. Это завтра, так что даже любитель поспать Гаркуша самозабвенно ползает по Инету, собирает все крохи, что могут пригодиться в обзоре грядущей сингулярности, в комнате вкусно и уютно пахнет душистым кофе и ванильными булочками.
Мила наконец сняла очки, глаза у нее довольно добрые, хотя взгляд настороженный. Взгляд женщины, что всегда готова дать сдачи. Чернов и Знак все чаще пересаживаются от компов к столу и ведут дискуссии о путях развития человечества. Им бы еще бутылку водки и трехлитровую банку с солеными помидорами, подумал я, были бы настоящие русские интеллигенты.
Всплыла мысль о предрассудках, связанных с возрастом, я сказал вслух, ни к кому не обращаясь, что надо бы собирать информацию о деятельных людях в том возрасте, который полуобезьяны считают старческим, и распространять ее везде как пример для подражания. К примеру, Берлускони ежедневно пробегает десять километров, а наш мэр два раза в неделю играет в футбол, но обоим далеко за семьдесят. Оба работают так, как не снится и молодым полуобезьянам, что мечтают, не работая, доползти до пенсионного возраста и сразу же сесть государству на шею, чтобы кормило, лечило и развлекало, то есть заботилось о тех, чья заслуга только в том, что дожили до определенного рубежа.