54. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою».
– Класс, – сказал я вслух, – ну дает этот Павлуша… Такое засадить в те времена. Его счастье, что инквизиции еще не было.
Принтер пискнул, бумажный лист начал исчезать в щели, спустя пару секунд робко выполз с другой стороны. Я торопливо ухватил, чтобы не спрятался обратно, пробежал глазами.
– Ну, лапушка, – сказал я довольно, – теперь держись! Кое-что я тебе покажу…
Она засмеялась:
– Господи, какой угрожающий тон!.. Как будто уже истрахал меня во все щели и собираешься повторить?
Я отмахнулся:
– Да ерунда какая – трахать. Как будто у тебя не так, как у всех. Ничего нового. А вот что я вычитал насчет сингулярного мира в Библии…
Мне показалось, что она обижена, это хорошо, может быть, даже постарается показать, что ее не так уж и скучно трахать, надеюсь на это, но виду особенно не показывает, спросила с видом чрезвычайной заинтересованности:
– И что же там сказано?
– Вот смотри, – сказал я. – Извини, только кусочки, но можешь дома хоть в Инете, хоть в бумажной Библии найти эти места. Для доступности я выделил болтом и даже красным. Красным болтом. Царство Божье – это сингулярный мир, куда не войдут полуобезьяны, именуемые людьми, а войдут существа уже на другой основе, которая не поддается тлению. Следующий абзац, смотри: «…не все мы умрем, но все изменимся вдруг», это говорит о том, что сингулярность наступит стремительно, это мы теперь и сами знаем. «Мертвые воскреснут нетленными» – это все по Федорову, который говорил, что наш долг – воскресить родителей. И воскресить не в прежнем тленном теле, а сразу либо в кремнийорганике, либо в изменяемой структуре силового вихря.
Она с интересом и недоверием смотрела на лист, а когда я сделал паузу, проронила задумчиво:
– Тогда и следующая о том же: «Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие».
– Точно!
– И следующая, – сказала она, вдохновленная то ли похвалой, то ли азартом находки: – «Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою».
– Класс, – сказал я. – Видишь, что это значит? Ничто в Библии не противоречит наступлению сингулярности!
Она кивнула:
– Ничто.
– Здорово?
– Да, – согласилась она.
Я спросил с подозрением:
– Но ты чем-то встревожена?
Она покачала головой:
– Нет.
– Но у тебя такой вид…
Она слабо улыбнулась:
– Это другое. Мне показалось, что ты даже больше прав, чем сам понимаешь.
Я ощутил себя задетым, спросил задиристо:
– Это где же я упустил возможность себя погладить по головке?
Она сказала тихо:
– Ты полагаешь, что сумел очень ловко интерпретировать слова Библии… или в самом деле считаешь, что апостол Павел угадал?
Я ответил с достоинством:
– Нет, третье. Я полагаю, что апостол Павел, будучи гением… недаром же он сумел создать фирму, что вот уже две тысячи лет на рынке!.. сумел очень точно спрогнозировать события. Он как Нострадамус, но тот говорил туманно, а у Павла просто чеканные фразы, их хоть на лозунги разбирай для правительственных партий!
Она произнесла после долгой паузы:
– Он был не просто гений. Это был не прогноз, Слава. Не прогноз…
От ее голоса по мне почему-то пробежали мурашки.
– А… что?
– План, – произнесла она совсем тихо и таинственно, словно тоже страшилась своих слов, своего проникновения в тайну осмысления чертежа, по которому строилась вся человеческая цивилизация. – Он начертал план, по которому идти людскому роду. И вот мы две тысячи лет шли и…
Я сказал пересохшим горлом:
– …подошли к завершению его плана?
Мы лежали тихо, я все время напоминал себе, что рядом обнаженная молодая женщина, надо бы чего-то, а то вдруг что подумает, мы же больше всего страшимся, как бы нас не заподозрили в неспособности, но не поднималась не только рука: сердце колотится, еще чуть – и потребуется валокордин или валерьянка.
– Извини, – сказал я, – надо еще по одному словечку посмотреть…
– Давай, – ответила она.
Я торопливо скользнул к компу. Поисковик снова пробежался по Новому Завету. Высветилась фраза: «…который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его, силою, которою Он действует и покоряет Себе все» (Фил.3:21). Сердце продолжало колотиться так, будто я без всякого Сезама попал в пещеру с сокровищами, где медная лампа, тысячи кувшинов с закупоренными джиннами и говорящая щука уже выглядывает из-за сундука.
Фраза яснее ясного говорит, что наше «уничиженное» тело станет могучим силовым полем, вечным и бессмертным, ибо если Бог есть, то он, конечно же, не похож на Зевса, озабоченного только тем, как бы перетрахать побольше баб, коров, собак, птиц и рыб. Бог – это существо, способное своей волей не только зажигать и гасить звезды, но и галактики, вселенные, мегавселенные…
Габриэлла, любопытствуя, вылезла из постели. Я услышал за спиной шлепанье босых ног, она остановилась, взявшись за спинку кресла, и смотрела в экран.
Я подтащил ее ближе, усадил на колени. Она прильнула всем обнаженным телом, вздрагивая, словно от холода, прерывисто вздохнула. Я гладил ее по голове, пропуская шелк волос между пальцами, целовал в макушку, оцепенение медленно уходило из тела. Я наконец еще и ощутил, что у меня в руках молодая женщина, вот у нее сиськи, и хотя их только две, но что есть, то есть, а на моих чреслах покоится мягкий и быстро разогревающийся от разницы полов женский зад, где анус и половая щель от моего пениса дразняще близко.
Габриэлла подвигалась, устраиваясь поудобнее, это вызвало у меня такой приток крови к причинному месту, что в ушах зазвенело, а в черепе загуляло одинокое эхо. Мои руки сами по себе начали мять ее тело, на редкость мягкое и податливое, дыхание мое участилось.
Габриэлла склонилась к моему уху.
– А я еще одну фразу вспомнила, – шепнула она заговорщицки. – Дома как-то читала. Еще в бумажном издании…
– Какую? – спросил я шепотом, надеясь, что цитата оправдает любое траханье.
– Набери «плоти». Дальше не помню…
– Ничего, – шепнул я, – переберем десяток, найдем нужную.
– Погоди, – сказала она. – Напиши «Должники плоти»! Без верхнего регистра. Я вспомнила, там именно так…
Я сказал поспешно:
– Да-да, сейчас. Хорошо сказано, да… Мы должники плоти, очень хорошо подмечено…
Мне показалось, что она тихонько улыбнулась, но я уже открыл окошко и вводил искомые два слова. Нажал на ввод, ничего не отыскалось, удивился, посмотрел на Габриэллу с вопросом в глазах, она сказала мягко:
– Это я помешала, расселась тут… Ты написал «…должники плоит», буквы перепутал. Дай я слезу.
– Сиди-сиди, – сказал я поспешно, удерживая руками, губами и всеми фибрами души. – Я щас…
Исправил, энтерякнул, через мгновение в убористом тексте высветилась фраза: «Итак, братья, мы не должники плоти, чтобы жить по плоти». (Рим. 8:12).
Она снова хихикнула, я возразил:
– Он прав, но это относится к сингулярности! Но пока что мы в этих телах. Плотских, так сказать.
Она опустила руку и пощупала под собой.
– Ого! Это кто говорит, ты или он?
– Я, – ответил я задето, – ну и что, если наши мнения иногда совпадают? Все верно, только полнейшие дураки, считающие себя мыслящими существами, захотят остаться в биологических телах. А мы перейдем в тела бессмертные, выполнив тем самым волю церкви и заодно удовлетворив свои стремления… Но пока мы не перешли в наноформу, давай-ка…
Она засмеялась уже свободнее, страх отдалился, а гормоны диктуют другое поведение. Она опустила руку и снова озабоченно потрогала под своим задом мои вздувшиеся гениталии.
– Не продолжай. В самом деле, надо стравить пар, а то взорвешься. Ты как предпочитаешь?
Глава 8
Через пять минут, стравив лишний пар из нас обоих, она побежала в ванную, а я, руководствуясь честной мужской логикой, что моются те, кому лень чесаться, отправился на кухню и опять приготовил шикарную яичницу из дюжины яиц с двумя громаднейшими кусками ветчины. К тому моменту, как она, шлепая мокрыми подошвами и на ходу вытирая волосы, вошла на кухню, голенькая и все еще аппетитная, я смолол кофе и поставил джезву на огонь.
– Когда-то людям придется лопать радий, – сказал я, – и просто излучение, так что напоследок поедим то, что едят все эти полуобезьяны!
Яичница пахнет умопомрачительно, я приготовил ее с лучком и перчиком, Габриэлла грациозно опустилась на стул, но без всякой рисовки, у нее все естественно и без показухи, глаза смеются.
– Извини, – сказал я виновато, – у меня фантазии хватает только на яичницу с ветчиной!
– Настоящий мужчина, – похвалила она.
– Что яичницу с ветчиной?
– Что можешь есть одно и то же.
– А-а-а… Да я не вижу преимуществ, когда придумывают тысячи рецептов…
Она сказала обвиняюще, но глаза смеялись:
– Вы даже не понимаете, как это гардероб может быть полон одежды, а бедной девушке не во что одеться!
– Вот-вот…
Она ловко и быстро управлялась с ножом и вилкой, о постели ни слова, это зацикленные только вспоминают, как это было, и обмениваются впечатлениями и дежурными комплиментами, вроде «Ты был хорош», «Ты была великолепна», «Ты меня чуть не уморил», а еще «Дас ис фантастиш», мы просто с аппетитом жрякали пахучую пузырящуюся яичницу, горячую ветчину. Я поглядывал на ее небольшие аккуратные сиськи с покрасневшими и вздутыми кончиками, у деловой женщины и должны быть такие: все на месте, и в то же время не лезут назойливо впереди хозяйки.
– А ты любишь покушать, – сказала она обвиняюще. – А это смертный грех!
– Я ж не толстый, – поспешно сказал я. – Значит, в грехе чревоугодничества не замечен… так уж особенно. И вообще, в сингулярном мире не будет половых различий, так что давай уж… пока они есть…