и.
Сергей Константинович и Людмила Николаевна чинно беседовали об искусстве, Габриэлла издали встретила меня чуть смущенной улыбкой, значит, и мне перемывают косточки, ну да это понятно, интеллигенты тоже люди, еще какие.
– Везде проблемы, – сказала она поспешно, вклиниваясь в разговор, – вот у Вячеслава тоже нерасторопные помощники, все сам за них делает…
Сергей Константинович повернул ко мне голову.
– Почему так?
– Самому быстрее, – ответил я, ставя перед ним бокал. – Им пока объяснишь…
Он вздохнул:
– Да, это знакомые проблемы. Все больше приходит некомпетентных людей. Как в управление, так и в работу. Даже в учебу, представьте себе. Эти, которые лимитчики.
– Кто? – переспросил я, слово пахнуло чем-то древним, я слышал его в детстве, только еще был другой режим, а сейчас, когда границы городов открыты, взамен пришли гастарбайтеры. – И в универах?
– Да, – ответил он хмуро. – Все учебные заведения обязали выделять определенный процент для демобилизовавшихся из армии, а теперь ввели еще и квоту для вышедших из мест лишения свободы.
– Зэков? – удивился я.
Он посмотрел на меня с некоторой опаской.
– Вячеслав, вы слишком прямолинейны. У нас не принято так называть людей, которые когда-то оступились, а теперь могут гореть жаждой все исправить, наверстать…
– Могут, – подтвердил я, подтвердила и Людмила Николаевна.
– Ну да, – согласился я, нельзя не согласиться, когда на тебя вот так смотрят, – могут, да…
Людмила Николаевна вдруг расцвела улыбкой, глядя поверх моего плеча, замахала рукой.
– Игорь Арнольдович!.. Игорь Арнольдович!
Я скосил глаза, но ничего не увидел, затем в поле зрения появился и остановился с приятной улыбкой на лице молодой мужчина в безукоризненном костюме, коротко подстриженный и тщательно выбритый.
Умело и элегантно поцеловал руку Людмиле Николаевне, Сергей Константинович представил меня, я кивнул, а Людмила Николаевна сказала радостно:
– Игорь Арнольдович, присядьте с нами!.. Мы всегда рады вас видеть!
Я улыбался вместе со всеми, как же, рад донельзя. Как бы двинуть его под столом незаметно для всех, инстинктивно не люблю слишком наутюженных и сладеньких мужчин. Все мы брешем часто, но с такой вот приклеенной улыбочкой брешут постоянно.
Игорь, который еще и Арнольдович, приятно улыбнулся и опустился на край стула, вежливый и предупредительный, как официант.
– Спасибо, я тоже всех вас рад видеть. Габриэлла, ты очаровательна, как никогда!
Габриэлла улыбнулась:
– Спасибо, ты очень любезен.
Он с приятной улыбкой оглядел всех, даже меня, взгляд рыбий, но губы растянуты и закреплены уголками в нужной позиции. Светский человек, ничего не скажешь. Он бы мне даже понравился, будь в Люшиной компании, но здесь нутром чую соперника.
– Мы как раз говорим, – сообщил Сергей Константинович, – о добавочных проблемах с демобилизованными из армии и… лицами, отбывшими свое в местах отдаленных.
Игорь Арнольдович понимающе улыбнулся.
– Хотя те места нередко рядом. Я, кстати, разработал ряд предложений… Нужно будет обсудить на ближайшем совете.
– Выгнать их всех на фиг? – предположил я.
Наступило шокированное молчание, Игорь Арнольдович победоносно улыбнулся, вот какого придурка вы посадили с собой за стол, ответил бархатным голосом:
– Предложения, как лучше адаптировать этих людей в университетскую среду.
– Да-да, – сказал Сергей Константинович торопливо. – Очень важно суметь их адаптировать, раз уж они заняли места…
– Тех, – спросил я, – кто сдал бы экзамены без всяких лимитов? Но эти места зарезервированы для освободившихся… Для отсидевших зэков?
Сергей Константинович ответил уклончиво:
– Да, для вышедших из мест лишения свободы… Кстати, у нас не принято об этом упоминать…
Габриэлла беспомощно смотрела то на них, то на меня, сказала обвиняюще:
– Они сами об этом зачем-то рассказывают!
Игорь Арнольдович кивнул:
– Да-да, увы. Так вот для них, понятно, предусмотрены некоторые скидки и льготы. О них ничего не говорится в правилах, но мы сами понимаем, что к таким людям должно быть более бережное отношение, чем к тем, кого миновала такая судьба.
Я тоже кивнул понимающе, да-да, еще бы, мы ж интеллигенты, хотя что-то внутри меня сказало язвительно, что других судьба такая почему-то минует. Наверное, всего лишь потому, что не грабят прохожих, не вламываются в чужие квартиры, не убивают и не насилуют. А так бы да, их бы тоже не миновала. Зато получили бы гарантированные места в университете на любом факультете.
Сергей Константинович тоже сказал с достоинством:
– Да, мы к ним относимся очень бережно.
– Помогаем со сдачей зачетов, – пояснил Игорь Арнольдович, – закрываем глаза на недостаточное… гм… посещение лекций и неявку на экзамены…
– Предоставляем академические отпуска, – добавил Сергей Константинович, – если они бросают вузы.
– Совсем? – спросил я.
– Нет, все это время уговариваем продолжить учебу. Иногда удается побудить продолжить.
Ага, подумал я хмуро, бывшему зэку восхочется потрахать чистеньких студенток, вот он и снова появится в универе. А преподы и рады, наперебой ставят ему зачеты.
Игорь Арнольдович поморщился, сказал со вздохом:
– Мне жаль, что наши универы не столь емкие, как на Западе. Там можно обучать буквально каждого, кто захочет. А у нас все ограничивается возможностями размещения в аудитории. Потому из-за нашей гуманитарной политики мы, если честно, недобираем талантливых студентов.
– Это как, – не понял я, потом догадался, – я думал, что это я так клево сострил, а вы меня разыгрываете! А вы в самом деле их места отдаете зэкам?
Игорь Арнольдович поморщился сильнее:
– Что вы, что вы! Зачем так сразу грубо и резко? Просто, если бы не такая справедливая и гуманная политика, мы бы набирали только способных молодых людей, желающих стать учеными. А теперь, когда мы проявляем гуманизм в полной мере, то почти четверть мест отдаем для демобилизованных, а пятую часть – для освобожденных из мест лишения свободы. Понятно же, что эти – четверть и пятая часть – не столь усердны в учебе.
Сергей Константинович кивнул:
– Да-да, и никто из них не стал еще ученым.
– Даже закончили университет единицы, – добавил Игорь Арнольдович. – Но и это победа! Мы всякий раз отмечали эти случаи особенно торжественно! И награждали закончивших дополнительно… Это же вернуть обществу людей, которые чуть было не свернули на неверный путь!
Я не утерпел, спросил:
– Но это за счет тех ребят, что искренне хотели стать студентами, но у них нет за плечами таких достоинств, как тюрьма?
Он посмотрел на меня с мягким укором.
– Как вы можете? Эти ребята все равно не пойдут воровать, а так мы спасаем бывших заключенных! Да-да, от повторения их преступлений!
– Некоторых, – уточнил Игорь Арнольдович и тут же добавил поспешно: – Но и это большая победа!
За счет тех, кто не сидел в тюрьме, мелькнуло у меня в голове. Или я не прав? Проявление гуманности – свидетельство о зрелости общества, о его культуре, как говорят со всех сторон. Почему же у меня постоянное ощущение неправильности? Или неправильный – я? Не могут же все ошибаться?
Габриэлла не выдержала, вскочила и ухватила меня за руку.
– Слава, пойдем! Я покажу тебе подлинники стихов Рубцова! Представляешь, он писал все карандашом, а потом перепечатывал на пишущей машинке!
– Зря он комп не завел, – заметил я.
– Тогда не было компов.
– Секретарше бы отдал…
– Он был бедный… Или ты прикалываешься? Нехорошо над девушкой смеяться!
– Так, – сказал я, – можно.
Она поглядывала на меня с тревожным вопросом в прекрасных умных глазах. Мы подошли к стене, под стеклами вместо картин и дипломов, как выставлено везде, множество страниц, исписанных мелким нервным почерком. Блики отражаются в стеклах ее очков, я видел только отражение страниц и ряды потрепанных книг в мягких затертых обложках, что значит – Рубцов часто брал их в руки.
– Мне кажется, – заметила она осторожно, – ты не совсем… принял это?
– Рубцова?
– Нет, что папа говорил.
– А, про зэков… Честно говоря, я бы зэков и близко не подпускал к университетам. Паршивая овца все стадо портит.
– Славик! Есть случаи, когда их перевоспитывали.
– Ну да, а за это время они человек двадцать приучили к наркотикам. И вообще пропитали зэковской романтикой всю общагу!
– Ты считаешь, что современная гуманность и благотворительные фонды…
Я развел руками.
– Габриэлла, нищим всегда подавали. А до революции купцы делали такие пожертвования, что большевики на те деньги вооружились до зубов!.. Нищим подавали в Средневековье, в Риме, Египте… так что христианское милосердие ни при чем. Мир меняли не благотворительные фонды, а люди очень неразборчивые и совсем не гуманные.
Она смотрела с ужасом.
– Слава!
В ее голосе звучало предостережение. Я пожал плечами.
– Габриэлла, я поддакивал твоим родителям, но ты ведь не они, ты меня поймешь. На самом деле мир не таков, каким его рисуют в этих… благотворительных. Не знаю даже, зачем эти благотворительные акции… Дымовые завесы?
Она рассердилась, сердито сверкала глазами. Я кое-как уговорил покинуть собрание, мы уже отметились, показались, этого достаточно. А родители пусть общаются с Игорем Арнольдовичем, он очень приятный молодой мужчина. Даже приятный во всех отношениях, как говаривал автор «Мертвых душ», на что-то уже тогда намекая.
Движение в районе Ногина плотное, я машину вел осторожно в сплошном потоке сверкающих машин. Габриэлла сердито молчала, я старался убедить себя, что забота о падших, как говорили в старину, то есть обо всех этих наркоманах, уголовниках и прочих футбольных фанатах, – проявление высокой культуры и развитости общества. Я и не спорил вообще-то. Это проявление культуры и развитости их общества, того самого, что останется по ту сторону Перехода.