— Понимаю. Но в этом есть и кое-что положительное. Ты избавилась от ненужного балласта и можешь начать теперь жизнь с чистого листа.
— Без работы, без денег, без квартиры, — сказала я. — И когда все вокруг на меня обижены.
— Ну, обижена только твоя чокнутая семейка. А что касается работы, ты можешь подыскать себе что-нибудь еще. В другом издательстве. Знаешь, может, я и не умею петь, но ты точно умеешь писать.
— Я хочу писать только для «Авроры». Но после того, как я оскорбила своего главного редактора в трехстраничном памфлете, исчезла последняя крохотная возможность это делать. — Я закрыла лицо руками. — И это притом, что он показался мне очень даже ничего.
Ульрих открыл дверь и неуклюже просунул голову в комнату.
— Пришли Каро и Берт.
— Я никого не хочу видеть, — устало произнесла я.
Но Каролина уже протиснулась мимо Ульриха и театрально упала на одно колено возле дивана, чтобы меня обнять.
— Герри, о Господи, как же ты меня напугала, я так рада, что ты этого не сделала, я бы никогда себе не простила, что ничего не заметила, я всегда думала, что ты счастлива, ты такой веселый, светлый, замечательный человек, и все тебя так любят, особенно дети, как ты думаешь, почему мы именно тебя попросили стать крестной Фло, меня всегда так успокаивала мысль о том, что ты будешь о ней заботиться, если с нами что-нибудь случится, ах, Герри…
— Мне очень жаль, — пробормотала я.
— Вот твое кольцо, — сказала Каролина. — Это так здорово, так мило с твоей стороны, что ты решила оставить его Фло, но я бы хотела, чтобы оно перешло к ней как минимум лет через сорок…
Она надела мне кольцо с аквамарином на безымянный палец.
— А что с кроликом? — спросила я. — Через сорок лет для него будет уже, скорее всего, поздновато.
Каролина вздохнула:
— Ну, конечно, в конце концов, возиться с ним придется мне… но места у нас достаточно, и Флорин уже во вполне разумном возрасте… Да, думаю, она получит кролика.
— Ну, это уже что-то.
Берт облокотился о косяк двери.
— Ульрих сказал, ты потеряла работу. Почему ты ничего нам не говорила? У нас в фирме все время кто-нибудь требуется в офис. Там ты будешь зарабатывать не меньше, чем писательством.
— Это было бы… — начала я и закашлялась. — Спасибо.
— А что касается мужчин — слушай, Герри, такие красивые, умные и стильные женщины, как ты, рано замуж не выходят, — продолжал Берт.
— Точно, — согласился Ульрих.
— Ну, тебе я уже не нужна, — усмехнулась я.
— Нет, это я тебе уже не нужен, — возразил Ульрих.
— Да, потому что я не нужна тебе.
— Пока есть такая возможность, наслаждайся свободой, — посоветовал Берт. — Тащить на горбу семью и ипотеку не очень-то приятно. Иногда я готов отдать все что угодно, чтобы отоспаться в воскресенье, как раньше.
— Вот эгоист, — хмыкнула Каролина. — Типичная мужская позиция. Но, конечно, и в этом есть доля правды, Герри. Ты только посмотри, как может веселиться незамужняя женщина. Взять, к примеру, хоть Бриджит Джонс.
— Плохой пример, — заметила Чарли. — Она в результате заполучила лишь жалкого Колина Ферта[18].
— Ну, это же только в фильме, — пожала плечами Каролина.
— Да, но ты подумай обо всех браках, которые не сложились, — произнес Берт. — Вы знаете, у Оле и Миа жуткий кризис в отношениях.
— Да что ты? — воскликнула Чарли.
— О да. — Берт кивнул. — Оле вчера вечером к нам заходил и сделал пару весьма недвусмысленных намеков. Миа…
— …Ветреная особа, — вставила Каролина.
— …Ему изменяет. И репутация Оле находится под угрозой. Черт, ну и вид же у него был. Таким я его еще никогда не видел.
— И он был просто в шоке, когда мы рассказали ему про Герри, — добавила Каролина. — Он прямо весь побелел.
— Точно, — кивнул Берт. — Он раз пять переспросил нас, уверены ли мы, и хотел знать все подробности.
— Серьезно? — удивилась Чарли. — А где была Миа?
— Лежала дома в постели с мигренью, — ответил Берт. — Якобы жутко измотана курсами повышения квалификации.
— Она настоящая стерва, — не удержалась Каролина. — Я всегда это говорила. Но нам уже пора. Няня согласилась прийти только на час. — Она поцеловала меня в щеку. — Отдыхай, Герри. А вы двое хорошенько за ней присматривайте.
— Мы так и делаем. — Чарли положила руку на живот. — Кроме тех моментов, когда мне приходится срочно удалиться, чтобы поблевать.
— Ха-ха, — рассмеялась Каролина. — Да рвота — это пустяки, по сравнению с тем, что тебя ждет впереди.
Я бы с огромным удовольствием осталась навсегда сидеть на диване в квартире Чарли, но становилось все более очевидным, что это невозможно. Взвесив все, я обнаружила только три варианта дальнейших действий, и ни один из них мне не нравился: я должна была либо попытаться еще раз, либо позволить поместить себя в дурдом, либо как-то жить дальше.
В воскресенье вечером Ульрих опять зашел в комнату с листочком и прочитал:
— Твоя мама просила тебе передать, что завтра утром в восемь ты должна быть у нее как штык, или ты ей больше не дочь. И имеешь ли ты хоть малейшее представление о том, что ей сейчас приходится переживать по твоей милости. Если ей еще раз придется рассказывать по телефону о твоей безнравственной и трусливой выходке, она попадет в больницу с сердечным приступом.
— Хорошо, — вставила Чарли. — По-моему, там ей и место.
— Самое меньшее, что ты можешь сделать, это сама подойти к телефону и объяснить свое поведение, говорит твоя мама, — продолжил Ульрих.
— О, черт! — воскликнула я.
— Ты не обязана туда ходить, — заверила меня Чарли. — Она побушует и успокоится.
— Но ты ее не знаешь. Она это серьезно. Я не смогу больше никогда показаться ей на глаза.
— Ну и что? В худшем случае она лишит тебя наследства, и тогда ты не получить ни одного глиняного леопарда. О-о-ох, какая жалость!
— Но она права. Я действительно веду себя трусливо.
— Я так не думаю, — философски произнесла Чарли. — По-моему, ты очень даже смелая. Написать все эти письма, а потом остаться в живых…
— Но как раз этого она делать не собиралась, — заметил Ульрих. — Боже, Чарли, ну сколько раз мне тебе еще объяснять?
— А вот и нет, — твердо сказала Чарли. — Вы недооцениваете роль подсознания! Оно сильнее нас. И Герри подсознательно хотела жить! Ее внутреннее «я» жаждало скандала, каких-то действий. Подсознательно Герри тошнило от всей этой вежливой лживой псевдожизни.
— Отлично. А теперь мне приходится все это расхлебывать. Я ненавижу свое подсознание.
Но, может быть, Чарли и была права: потому что, хотя в тот момент мне больше всего на свете хотелось забиться в дальний угол дивана, на следующее утро мое подсознание разбудило меня рано и выдернуло из постели. Видимо, оно на самом деле жаждало скандала.
Ровно в восемь я позвонила в дверь квартиры своих родителей.
Дверь мне открыл папа. Выглядел он усталым и немного старше, чем обычно.
— Привет, папа, — поздоровалась я.
— Привет, Герри. — Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он также не сделал ни единой попытки обнять или поцеловать меня, как обычно. — Твоя мама на кухне.
— Знаешь, сейчас перед тобой стою вовсе не я, — сказала я, — а мое подсознание.
Никаких эмоций на его лице не отразилось.
— Твоя мама не хочет тебя видеть. Она уже получила цветы. От тети Хульды.
— О. Я думала, вы сказали тете Хульде, что я себя… что я не… Мне уйти?
— Не смей! — крикнула из кухни мама. — Пусть войдет!
— Входи, — произнес папа.
— Тети Хульды в выходные не было дома, — крикнула мама из кухни. — И я передала все ее домработнице. Я просила ее уничтожить твое письмо. Но эта польская гадина притворилась, что меня не поняла…
— Мне очень жаль, — проговорила я. Та часть моей личности, которая предположительно нарывалась на скандал, снова отползла на задний план. И вот я стояла перед мамой, готовая на компромисс, как всегда.
— Ах, молчи! Сейчас ты позвонишь тете Хульде и лично объяснишь все ей, ты меня поняла? Номер лежит около телефона.
Мой папа с каменным лицом принес стул из столовой, поставил его рядом с аппаратом и исчез в гостиной.
Я набрала номер тети Хульды.
— Беркштфлукманскижов, — сказал кто-то на другом конце провода. Судя по неудобоваримому и абсолютно бессмысленному сочетанию произнесенных букв, в которых смутно угадывалась фамилия моей тети, мне ответила домработница.
— Это Герри Талер, внучатая племянница фрау Флугманн. Скажите, она дома? — Было еще раннее утро, а мне уже до смерти хотелось водки. По нелепому стечению обстоятельств все алкогольные напитки находились в кухне, где также находилась моя мама. Скорее всего, она прижала ухо к двери и слушала, чтобы проконтролировать, все ли я сделаю так, как мне велели.
— Да, я слушаю. — Это уже был приятный молодой голос моей тети.
Я кашлянула:
— Это Герри.
— Герри?
— Герри, младшая дочь твоей племянницы Доротеи.
— Доротеи?
Я вздохнула:
— Герри, у которой на совести мейсенский фарфор, тетя Хульда.
— Ах, эта Герри! Спасибо за милое и оригинальное письмо, душенька. Но я думала, что ты уже свела счеты с жизнью. Наверное, я что-то пропустила и недопоняла. Как глупо, а я уже послала твоей матери цветы.
— Да, знаю, большое спасибо. Э-э… в общем, я все еще жива, и я хотела тебе сказать, что… в общем, моя мама, она очень… Она хотела бы… Из всех сестер она самая…
— Немедленно прекрати это, — прошипела мама из-за кухонной двери. Я замолчала.
— Ну, конечно, ты жива, иначе ты вряд ли могла бы мне позвонить, так ведь, душенька? — Тетя Хульда сделала паузу. Я услышала, как она зажигает одну из своих сигарилл. — Ну, и как ты собираешься это сделать? Теперь, когда все знают, что у тебя на уме, будет трудновато, тебе так не кажется?
— Я… ну, я хотела принять снотворное, — ответила я. — Все было точно рассчитано. У меня было тридцать пять таблеток. Но все эти таблетки в силу обстоятельств, рассказ о которых займет слишком много времени, я потеряла.