– Тебе жаль? И все? Что еще ты можешь сказать в свое оправдание? – требует отец сквозь зубы.
Лизетт придвигается к Джону еще ближе. Вид у нее потрясенный. И победоносный.
У Холли есть что еще сказать, но она до ужаса боится. Может быть, а вдруг отец все-таки поймет. Она наконец освободится от тошнотворного чувства, постоянно ворочающегося где-то внутри.
– Я не хочу продолжать обучение в медицинском и работать в «Хэлс Про Икс».
По исказившей отцовское лицо ярости она тут же понимает, что совершила огромную ошибку.
– Ты воровка. И лгунья, – выплевывает отец. – Ты разочаровала меня сверх всякой меры. Ты предала мою жену и опорочила честь нашего рода. И все, что ты можешь сказать, это что тебе не нужно образование, которое мы щедро тебе давали? – Взгляд Джона скользит к отметине на ключице Холли. Его лицо морщится от отвращения.
Холли почти задыхается. Честь? Она вонзает ногти себе в ладони, чтобы удержаться и не потрогать отметину. Если признать, что отец ее заметил, все станет еще хуже. Она уже и не знает, сколько отдала ради возможности принадлежать к этой семье и отцовского одобрения. Холли собирается что-то сказать, но отец еще не закончил и поднимает руку.
– Я хочу, чтобы ты сейчас же покинула этот дом. Ты отдашь мне ключи от дома, от офиса и своего джипа.
Алексис за спиной Холли охает.
– Мама… – начинает она.
– Нет, Алексис, – сурово обрывает дочь Лизетт. – Холли не может совершить преступление, украсть у меня и считать, что это нормально. У действий есть последствия. Возможно, тебе тоже не стоит проводить с ней столько времени. Мне больно говорить это, но она на тебя дурно влияет.
Алексис переминается с ноги на ногу.
– Почему вы не даете Холли объясниться? – Она поворачивается к Холли. – Ты просто взяла его на время и забыла вернуть? – Сводная сестра, как всегда, пытается спасти Холли.
– Нет, – отвечает Холли. Хватит с нее лжи. Хватит притворства. Стыд просто невыносим. Все это тяжко и унизительно. Холли достает из сумочки связку ключей и снимает с нее ключи, о которых просил отец. Она протягивает их ему. Их пальцы соприкасаются. Его руки холодны, как лед. Отец убирает ключи в карман пиджака. Лизетт кладет свою костлявую руку на отцовское плечо, а он накрывает ее своей ладонью. Жена дороже дочери. Так было всегда. Чему удивляться? Он четко сделал выбор. И уже давно.
Холли оглядывает изысканную гостиную с бежевой шелковой мебелью, величественными потолками высотой в десять футов. Ей здесь не место. Этот дом ей ненавистен, но она сама не осознавала этого до тех пор, пока не познакомилась с Голдманами.
Она смотрит прямо на двоих людей, которые должны были любить ее безусловно.
– Простите за то, что не могу быть той, кем вам хочется, – говорит она. – Я соберу вещи.
– Нет! – вскрикивает Алексис.
Но Холли качает головой.
– Все нормально, – успокаивает она сводную сестру. Затем она выходит из комнаты и направляется в свою часть дома, взбирается по лестнице и заходит в спальню, возможно, в последний раз в жизни. Как такое могло случиться? Каким образом все рухнуло в одночасье? В этом только ее вина.
Оказавшись в своей комнате, Холли садится на кровать и оглядывает бледно-розовые стены и выбранные Лизетт черствые, безжизненные картины на каждой стене. Потом, раздвинув шторы на окне, она вглядывается в темноту на другом берегу черной бурлящей реки. Отсюда ей виден дом Голдманов. В свете луны различим только силуэт его двускатной крыши.
Холли задергивает шторы и запихивает в вещевой мешок одежду, туалетные принадлежности, электронные устройства и единственную памятную вещь, которую ей хочется взять с собой, – фотографию мамы. В коридоре она прислушивается, чтобы убедиться, что все еще в гостиной. Похоже, так оно и есть. Не в силах остановиться, и в общем-то не желая, она идет в другое крыло дома, на цыпочках подкрадывается к спальне отца и Лизетт и поворачивает ручку двери. Проходит к полке-витрине в гардеробной и сдергивает оттуда оранжевую с золотыми клепками сумку «Валентино» стоимостью в несколько тысяч. Она запихивает ее в вещмешок, будто грязное белье.
Спустившись по винтовой лестнице в гостиную, Холли застает там одну Лизетт. Та сидит на диване со свежим коктейлем, будто празднует.
– Где мой отец и Алексис? – спрашивает Холли.
– Алексис ждет тебя в холле. А твой отец у себя в кабинете. Ему на тебя даже смотреть противно. Поверить не могу, что ты причинила ему такую боль. Да и мне тоже – своей единственной матери.
Холли издает резкий смешок.
– Ты мне не мать. И никогда не была ею.
Лизетт прищуривает глаза и произносит шепотом, так, что слышно только им двоим:
– Ты неблагодарная, испорченная девчонка. После всего, что я для тебя сделала.
– После всего, что ты для меня сделала? Ты считаешь нормальным то, что мне приходится делать ради этой компании и семьи? – бросает ей Холли.
Лизетт откидывается на спинку дивана.
– Не понимаю, о чем это ты.
– Может, отец заслуживает того, чтобы обо всем узнать? – дрожащим голосом произносит Холли.
Лизетт только смеется.
– Ты истеричка, Холли. И клептоманка. Убирайся.
Холли круто разворачивается, пока Лизетт не увидела, как пылает ее лицо. Возле двери ждет Алексис с телефоном в руке и черным рюкзаком у ног.
– Я вызову такси. Поживешь у меня.
Холли представляет себе жизнь у Алексис, в ее однокомнатной квартирке в полуподвале при постоянной суете и заботе сводной сестры. Она ценит, что Алексис так старается ей помочь, но есть лишь одно место, где ее будут воспринимать и ценить так, как ей того хочется.
– Я не хочу тебя вмешивать, Лекс. Со мной все будет хорошо. У меня есть место, где жить.
– Где?
– У Голдманов.
Плечи Алексис едва заметно опускаются.
– Ты уверена?
– Уверена. – Она в самом деле уверена, отвечая так. Холли знает, что Сара ее примет. Сара поймет. Пустота внутри немного отступает, когда она представляет себе, как завтра утром проснется в доме Голдманов. Джейкоб будет так рад! Ей неизвестно, как отреагирует Дэниел, но Сара все уладит. Она широко раскинет руки и обнимет ее. Именно так поступают хорошие матери.
Алексис кивает.
– Хорошо, на сегодня пойдет. Но если я понадоблюсь, звони или пиши. Что-нибудь придумаем. Вместе.
Холли силится улыбнуться, но вся правда состоит в том, что она одинока. В этом Алексис ей никак не поможет. Ее вышвырнули из семьи. Она – позор. И нет пути назад.
– Напиши, когда доберешься до Голдманов, хорошо?
– Напишу. – Она целует сводную сестру в щеку, дрожащей рукой касается своего кулона со знаком «инь», и Алексис делает то же в ответ.
А потом, оставив Алексис вместе с собственноручно учиненным беспорядком, Холли открывает тяжелую поворотную дверь и слышит, как та медленно со щелчком закрывается у нее за спиной в последний раз.
Холли идет в гараж, достает велосипед и подводит его к круговой дорожке. Запрыгнув на него, она начинает крутить педали и растворяется в темноте. Оставив дом на Капилано-роуд, где прожила всю жизнь, Холли гонит свой велосипед к новому дому и новой семье.
Глава одиннадцатая
До ухода к Таре Дэниел собирается позвонить в полицию насчет ночного злоумышленника, а мы с Джейкобом вдвоем отправляемся на прогулку по окрестностям. Все дома на улицах большие, современной архитектуры и во всевозможных оттенках серого, терракотового и песочного; улицы широкие и засаженные деревьями. В таком месте создается ощущение, что ничего плохого здесь произойти не может.
Джейкоб держит меня за руку и показывает магазинчик замороженных йогуртов, дом культуры с бассейнами внутри и снаружи, а также теннисные корты, которые видел утром по дороге на баскетбольную площадку. Его умение ориентироваться в пространстве впечатляет, и на сердце теплеет при виде той гордости, с которой сын водит меня по округе.
– А вон моя школа, мамочка! – Он вырывает у меня руку и мчится к зданию из коричневого кирпича. – У них есть лесенки, чтобы лазить! – Он аж трясется от восторга, когда мы останавливаемся у ворот площадки начальной школы Блоссом-Корт. – Вот я покажу Коди, как высоко могу залезать по сетке.
Я обнимаю и прижимаю сына к себе.
– Думаю, здесь мы будем по-настоящему счастливы.
Джейкоб сияет улыбкой, и на щеках у него появляются такие сладкие ямочки, что их невозможно не поцеловать.
– Ой, хватит меня облизывать. – А сам хихикает.
По дороге домой мы покупаем в маленьком магазинчике маргаритки для Тары, а на крыльце нас уже дожидается Дэниел.
– Ну что? – интересуюсь я.
– Полиция не может ничего сделать.
Я бросаю взгляд на Джейкоба.
– Хочешь немножко поиграть в песочнице? У нас есть еще пятнадцать минут до похода к Таре и Коди.
Сын кивает, и мы вместе заходим в дом. Я моргаю на контрасте между ярким солнцем снаружи и всепоглощающей темнотой внутри. Оказавшись на кухне и отправив Джейкоба строить крепость в песочнице, я бросаю на обеденный стол цветы и сажусь на ближайший к раздвижной двери стул.
– Что значит полиция не может ничего сделать? Почему? – спрашиваю я мужа.
– Они приняли информацию по телефону, но воры постоянно проникают во дворы и что-нибудь крадут прямо с порога дома. В полиции проникновение во двор не считаются серьезной угрозой. Особенно если при этом ничего не пропало.
– А как насчет видеозаписи? Они хотя бы посмотрят ее? – беспомощно лопочу я.
Дэниел отпивает воды из стакана.
– В этом нет смысла. Там ничего толком не разглядеть.
– А ты все им рассказал, Дэн? Про Холли?
Муж стискивает зубы.
– Что я должен был им рассказать? Что наша няня отчаянно хочет внимания? Что моя жена считает, будто она хочет затащить меня в постель? Что мы проехали полстраны, так что она даже не живет рядом с нами?
Он ставит стакан на стол. Остатки воды в нем мутные, как и все, что творится в моем доме.