– Обожаю старинные немодные баллады.
– Бейдж есть? – спрашивает человек с сильным квебекским акцентом.
– Да-да.
Илиан долго роется в карманах и наконец извлекает потертую пластиковую карточку. Человек бдительно рассматривает ее. На вид ему лет сорок, густая борода, залысины на лбу и мощная фигура, сразу ясно: такой не пропустит внутрь никого и ничего, даже две вращающиеся створки турникета. Он долго вытирает влажный лоб полой вылезшей из брюк рубашки, словно хочет похвастаться внушительными выпуклостями своего живота. Кажется, сейчас попросит их пощупать: «Хочешь, проверь: они настоящие!»
– Окей, проходи. А это еще кто?
– Подружка, – бодро заявляет Илиан. – Она фанатка «Кью». Пускай постоит за кулисами. Ручаюсь, она шуметь не будет!
– Ну да, а после концерта ты ее поимеешь, эту куколку, – гогочет охранник. – Знаешь, если я буду пропускать всех красоток…
Я закатываю глаза, потом смотрю на Илиана. Он так растерян, что хочется его обнять и утешить. Шагнув вперед, я откидываю свою знаменитую прядь и устремляю на охранника честный взгляд:
– Это не то, что вы думаете, мсье, я не просто его сопровождаю. И мне плевать на «Кью», я не запла́чу, если вы меня не впустите. Но перед тем как уйти, хочу кое-что сказать: гитарист, который стоит перед вами, гений! Я не понимаю, почему он всего лишь дублер… Вот если бы вы взяли да подсказали Роберту, чтобы он поставил его на сцене главным!..
Багровый от смущения Илиан смотрит на барабаны за спиной охранника, словно выбирает какой-нибудь побольше, в котором можно спрятаться.
– А я думаю, парень просто-напросто заморочил тебе голову, – ухмыляется охранник. – Он же всего лишь таскает за ними гитары. И в лучшем случае, если будет вести себя хорошо, ему разрешат их настраивать.
Я умоляюще смотрю на него, он наконец-то улыбается и уступает:
– Вот напасть-то! Вы оба мне действуете на нервы, ты и он! Скажите спасибо, что я такой сердобольный, не выношу вида несчастных влюбленных. – И протягивает мне потную руку: – Лавалье. Улисс Лавалье, организатор этого концерта. И не смейте шутить над моим именем, на самом деле меня окрестили иначе, но настоящее еще хуже. Ну так как – впустить вас, что ли…
Я переглядываюсь с Илианом, а Улисс отдувается – шумно, как продырявленный воздушный шар, только живот ни на йоту не теряет в объеме. Он смотрит на кепку Илиана:
– Ладно уж, проходите, ребятки… Давай, парень, веди свою красотку и сидите в уголке тихо, как мышки. Запомните: я над вами сжалился только потому, что давно не видел таких пылких влюбленных. Так что не разочаруйте меня, занимайтесь любовью поусерднее, женитесь и заведите кучу детишек!
Я чмокаю Улисса в щеку и обещаю:
– Вы будете крестным отцом нашего первенца!
Входим в зал.
Концерт начнется через час, но персонал уже вовсю суетится на сцене. Через какое-то время приходит Улисс, чтобы выпить с нами пива. Оказывается, он и в самом деле импресарио, а никакой не охранник, и уже заработал кое-какую репутацию – открыл офис в Лос-Анджелесе и собирается открывать второй, в Брюсселе. Илиан, набравшись храбрости, признается, что ищет работу в музыкальном мире: он сам немного играет и согласен на все что угодно, в любом месте планеты, лишь бы ему позволили держать в руках гитару.
Потом свет в зале гаснет. На сцене, в нескольких метрах от меня, возникает белый призрак, силуэт, напоминающий Эдварда Руки-Ножницы. Потом рядом с ним появляются другие призраки, они выстраиваются в один ряд – три гитары и электроклавесин.
Внезапно всех охватывает вихрь безумия.
Зал вскакивает в едином порыве.
Публика беснуется.
In Between Days…[34]
Песни следуют одна за другой. Певец, бас-гитарист, ударник, клавишник, второй гитарист почти не двигаются, это танец на месте, однако чудится, будто безумный смерч подхватил и кружит весь зал.
Я никогда еще не испытывала такого экстаза!
Неужели все дело в концерте?!
В том, что все вывернулось наизнанку? Встало с ног на голову?!
Или так действует близкое соседство с музыкантами – я ведь могу дотронуться до их насквозь пропотевших рубашек!
Неужели это глаза Илиана зачарованно следят за пальцами, мечущимися по шести струнам бас-гитары?
И неужели я так взбудоражена от того, что всеми фибрами чувствую его близость?
Close to Me.
Как бороться с этой магией? Как подавить в себе желание вскочить, пуститься в пляс, запеть во весь голос прямо тут, между этими ящиками, среди равнодушных рабочих сцены? Иногда я ходила на концерты вместе с Оливье и там тоже и пела и танцевала.
Но никогда – с таким буйным восторгом.
Никогда – с таким жгучим желанием быть увиденной, быть понятой, быть покоренной.
Быть застигнутой врасплох и захваченной.
Just Like Heaven[35].
Илиан проживает каждую ноту, каждый аккорд, каждое слово и каждый звук, шепотом повторяя их, шевеля пальцами, словно они бегают по струнам. Илиан где-то далеко, не здесь, затерянный в аллеях своего заповедного сада.
И ворота распахнуты в дивный тот сад,
И цветы дарят всем нежный свой аромат…
Я знаю, что это мираж, что экстаз улетучится в тот миг, когда в зале вспыхнет свет, и все-таки мне не удается отогнать глупое наваждение. Глупое… но возвышенное.
Ил привел бы меня сюда, чтобы слушать его игру, ободрять его, будоражить и успокаивать.
Попроси я, Ил подарил бы мне эту привилегию, чего никогда не делал Оливье. Мужу от меня нужна похвала, ну и – может быть – толика восхищения. Он не против, чтобы я оценивала его работу – только что завершенную, еще не вышедшую из мастерской. И чтобы помогала ему – в качестве секретарши, бухгалтера, супруги. Но не в качестве музы.
The Hanging Garden[36].
Зал плавится в сумасшедшей жаре. Прожектора жгут, испепеляют певцов, которые мечутся по сцене, словно грешные души в аду. Илиан поет во весь голос, до хрипоты, и я вместе с ним.
Да-да, повторяю: никогда в жизни мне не доводилось впадать в такой экстаз!
И вдруг меня обжигает чувство вины, я понимаю, что больше всего на свете хотела бы пережить подобное вместе с Оливье. Но мне ясно, что это невозможно, что этому никогда не бывать. И еще я знаю, что хотя Илиан до меня не дотронулся, мы были так близки, как будто я изменила Оливье.
А потом по щекам Илиана покатились слезы.
Boys Don’t Cry.
Парни не плачут.
За исключением тех, кто достоин любви.
А потом прожектора погасли.
Певшие сели на свои места. И в зале вспыхнули огоньки зажигалок.
Роберт отложил гитару и запел:
Что это – сон?
Все зрители, кроме нас, с первого до последнего ряда, танцуют.
И я впервые беру Ила за руку.
Маленькая робкая принцесса.
Да и он, мой рыцарь, тоже робеет.
Музыка смолкла. Свет становится ослепительно-белым, и публика понимает, что пора вернуться к реальности. Зал пустеет – так вода уходит сквозь песок. Илиан, не дожидаясь, когда удалятся последние зрители, начинает сматывать провода усилителей и укладывать инструменты в футляры. Я ему помогаю как могу. Это занимает у нас несколько минут. Илиан отвечает только за струнные, для roadie это работка не бей лежачего, что я ему и говорю, добавив: «Представляешь, если бы тебе нужно было паковать ударные?!»
Ил смеется.
Улисс заходит попрощаться с нами и советует Илиану не ложиться слишком поздно, завтра их ждет тяжелый переезд: группа отправляется в Ванкувер. Илиан с ними не едет, но по контракту обязан участвовать в погрузке вещей.
– Вы там не слишком его мучайте, мадемуазель, завтра на рассвете мы начнем собираться, и он должен быть в норме!
Я усмехаюсь: мой самолет отбывает в Париж в шесть часов утра!
Илиан насвистывает в такт с другими roadies:
Let’s Go to Bed![38]
До полуночи еще далеко. Внезапно хватаю за руку своего носильщика гитар и тащу его к выходу. Мной владеет какая-то непривычная решимость, я сама себя не узнаю.
Ил приподнимает кепку на кудрявых волосах и чешет затылок. Как же мне нравится его лицо задорного, очаровательного сорванца!
– Мисс Ласточка, вы ведете себя неразумно!
– Обычно это не так, но сейчас…
Я прячу смущение за обезоруживающей улыбкой. Спасительная прядь скрывает глаза цвета пепла. Ил притворяется рассерженным:
– Вы еще и в этом смеете меня обвинять?
Я озираюсь:
– Что-то я не вижу здесь никого, кроме вас… Так что будем делать?
– Ничего! – Ил надвигает кепку на глаза и становится похож на школьного надзирателя, и таким он мне нравится гораздо меньше. – Напоминаю вам, что завтра рано утром вы улетаете.
Я машу руками, изображая птичий полет.
– Да, я не могу иначе, я ведь ласточка… Или фея – выбирайте, что вам больше нравится!
И я продолжаю размахивать руками, легкая как перышко, кажется, сейчас мои ноги оторвутся от земли и… Но он мягко обхватывает мое запястье и удерживает, пока я не вспорхнула под своды «Метрополиса».
– Вы неисправимы! Ладно, тогда за мной, мы идем в кино!
В кино?
Ил меня раздражает своей манерой брать реванш одной-единственной фразой.
– Да вы знаете, который час?
– Разве это имеет значение?! Вы – фея, я – волшебник… Только с одним условием, мадемуазель: мы будем вести себя примерно! Никаких поцелуев в последнем ряду, обещаете?