В двадцать лет… Скажите пожалуйста!
До чего же Марго не похожа на Лору! Да и на своего папу тоже. Вечно витает в облаках, тогда как он прочно стоит обеими ногами на земле. Она настолько же вспыльчива, насколько он сдержан, настолько же упряма, насколько он уступчив. И при всем том они так дружны, что водой не разольешь. Когда отец и дочь секретничают, я подозреваю, что они строят козни за моей спиной. Оливье прощает ей любые выходки. Потому что знает: в отличие от Лоры, Марго лелеет всего одну мечту – вспорхнуть и улететь из семейного гнезда!
Я строго смотрю на нее:
– В двадцать лет? А тебе известно, в каком возрасте я получила права? И первую машину? Свободу нужно заработать, моя милая! Например, немного потрудиться ради нее в лицее! И летом тоже…
Уж извини, малышка, я не могла смолчать. Марго бездельничала два месяца, июль и август, в компании подружек, таких же лентяек, как она сама. Я знаю, что мне пора ехать, но не намерена идти на поводу у Марго, а она, кажется, не собирается уступать мне. Наш спор затягивается, я ненавижу слова, которые она вынуждает меня произносить: труд, послушание, рассудительность, фрустрация… Мне самой противно чувствовать себя такой занудой. То ли дело наш снисходительный папаша – никогда не читает нотаций! Марго благоразумно пережидает грозу, чтобы вернуться к отправной точке:
– Окей, мам, окей! Значит, оставляешь нам свою «хонду»?
Я едва cдерживаюсь, чтобы не выругаться. Марго приводит меня в отчаяние! Мне пора! И я прибегаю к последнему аргументу:
– Нет! И кстати, учти, что папе нужен его фургон для работы.
А вот тут я просчиталась! Марго ловит меня на слове, поворачивается к отцу, и я понимаю, что сейчас он ей уступит, скажет, что в ближайшие дни фургон ему не понадобится, что он может работать в своей мастерской по ночам, а в дневное время сидеть рядом с Марго в машине в качестве инструктора, чтобы она могла ездить в лицей или в кино…
Однако, к величайшему моему удивлению, Оливье спокойно говорит:
– Мама права. Фургон мне нужен для поставок. Подожди ее возвращения, тогда и начнешь тренироваться.
Марго сникает: ее предали! Потом прячет лицо в мокрых волосах, чтобы скрыть слезы. Оливье целует меня, а я ему даже не отвечаю, дивясь тому, что он решился дать отпор своей обожаемой дочке. Наконец прихожу в себя и уезжаю. Препирательства отняли у меня полчаса.
Еду в Руасси, проклиная ограничение скорости на национальном шоссе, которое мешает мне наверстать упущенное время, хотя трафик не такой напряженный, как я опасалась. Рейс в Лос-Анджелес!.. Двадцать лет назад, между возвращением из Монреаля и вылетом в Город ангелов, я ехала этим же путем и плакала, плакала, плакала.
Париж – Порт-Жуа; Порт-Жуа – Париж.
Двадцать лет…
Знаменательная цифра! Ровно столько Пенелопа ждала любимого мужа. Я пытаюсь улыбнуться. И представить себе нашу историю запечатленной на фреске… или на деревянной мебели?..
Мой телефон на приборной панели звонит на выезде из Гонесса, километрах в трех от Руасси, так близко к аэропорту, что кажется, будто самолеты взлетают с пшеничных полей. Глянув на часы, я убеждаюсь, что не опаздываю, значит, звонят не из Air France.
Да и номер мне неизвестен.
Поднося телефон к уху, одновременно пытаюсь вернуться в нынешнее время, отправив в дальний угол памяти ту безутешную Натали двадцатилетней давности, чтобы сосредоточиться на сегодняшнем, нетерпеливо звучащем звонке.
– Натали?
– Да… кто это?
– Натали, это Улисс. Я должен сообщить тебе плохую… очень плохую новость.
181999
Весь обратный путь я плакала.
Монреаль – Париж.
Море слез.
Квадратные метры бумажных салфеток.
А также литры шампанского, которое Фло таскала для меня из бизнес-класса.
– Поплачь, моя хорошая, поплачь.
Я больше никогда его не увижу.
– Вы и общались всего ничего, несколько часов, да и то просто целовались.
Я больше никогда не увижу Илиана.
– Ты избежала худшего, моя красавица, ты спаслась от землетрясения. Поверь мне, ты исчезла вовремя. Попереживашь еще несколько дней, а потом все это станет прекрасным воспоминанием до конца жизни.
Как представить, что мне больше никогда не суждено пережить мгновения, которые потрясли меня до глубины души?!
– И вот что я тебе скажу: кончай из себя изображать Бриджет Джонс, на свете полно женщин, которым было куда хуже твоего! Тебя хоть ждут дома Джепетто и твоя маленькая принцесса.
Фло была права. И я, как всегда, вернулась в Порт-Жуа… с одной неотвязной мыслью. Илиан… У Лоры сразу – каким-то чудом – прошел отит. Она забралась ко мне на колени, начала радостно трясти стеклянный шарик со снежным бураном над замком Фронтенак и, глядя на него еще не просохшими от слез глазами, засыпала меня вопросами: «А ты видела медведей? А пингвинов? А ты ездила на санках с собачьей упряжкой?» – и мольбами взять ее с собой в следующий раз, потому что папа объяснил, что я улетела в волшебный город, где живут Минни, Анастасия, Мулан и Покахонтас[52].
А потом Оливье крепко обнял меня, заметив, что мне сильно не по себе.
– Я потеряла документы, Оливье, все документы!
– Ну ничего, ничего страшного, Бобренок. Это всего лишь документы.
Оливье – моя опора. Оливье сделан из самого прочного дерева.
Шесть дней я отдыхала в Порт-Жуа, перед тем как отправиться в следующий рейс, в Лос-Анджелес. Все это время Оливье не умолкая разговаривал со мной. Оливье считал, что я переутомляюсь, Оливье уговаривал меня перейти на полставки, Оливье предлагал мне завести второго ребенка, Оливье признался, что очень беспокоится за меня, но я его заверила, что все хорошо, Оли, все к лучшему, спасибо тебе, все пройдет.
И я не лгала.
Все пройдет – но даже когда я доверяюсь Оливье, когда я отдаюсь Оливье, я думаю о другом. О другом человеке, исчезнувшем где-то там, на планете.
Не оставив никакого следа, никакого адреса.
Ничего, что позволило бы мне броситься в его объятия.
И только одна безумная мысль не выходит у меня из головы: я стала стюардессой лишь для того, чтобы найти его. Где бы он ни был, в любом уголке планеты.
– Натали!
Я плакала всю дорогу от Порт-Жуа до Руасси. Выплакала все слезы, которые сдерживала шесть дней, проведенных дома. А теперь створы шлюзов наконец открылись, слезам можно дать волю. Любая из подружек объявила бы мне, что я впала в жуткую депрессию. К счастью, со мной в Лос-Анджелес летят стюарды, которых я прежде не знала. Флоранс отбыла в Шанхай, Жан-Макс – в Рио.
– Натали! – повторяет Глэдис, наша «старшая», весьма манерная девушка (такие идут работать стюардессами по одной причине: хотят бесплатно повидать дальние страны, им скучно сидеть дома в одиночестве, ведь муж – занятой человек, хирург, архитектор или адвокат). – Натали! Для тебя есть письмо в окошке Air France.
Письмо?
Я бегу со всех ног. Письмо… Стюарды никогда не получают писем! Меня просят предъявить удостоверение личности и вручают конверт. Я так взволнована, что в спешке скорее разрываю, чем раскрываю его. Я уже догадалась!
В конверте – все мои документы. Все – потерянные вместе с сумкой. Социальная карта, карточка избирателя, водительские права, страховой полис и даже фотографии: Лора в свой первый школьный день и мои моментальные снимки, где я строю дурацкие гримасы.
Нет только сумки, денег и кредитки, которую я, впрочем, успела заблокировать. И я понимаю, что какие-то люди – скорее всего, юнцы, выпивавшие на бельведере Кондьяронк, – нашли мою сумку, выгребли из нее все ценное, а остальное зашвырнули в кусты.
Классический случай!
И мне вспоминаются последние слова Илиана под деревьями парка Мон-Руаяль: Поезжайте в аэропорт. А я останусь и буду искать.
Лихорадочно расправляю скомканный конверт, разглаживаю мятые клочки бумаги и… читаю слова, написанные на задней стороне, которые прежде второпях не заметила.
Вот все, что мне удалось найти.
Лора очень хорошенькая.
Вы тоже.
Не пытайтесь со мной увидеться, прошу вас.
Ваш неприкаянный гитарист, который продолжает свою одиссею.
И вновь слезы, они капают на и без того изуродованный конверт. Илиан продолжал искать! Ил нашел мои документы, наверняка разбросанные в лесу. Собрал их, а потом, зная мое имя, профессию, авиакомпанию и номер рейса, где мы встретились, послал все это в Air France. Притом с анонимной припиской. Так щедрый благотворитель, желающий остаться неизвестным, вручает свой дар и уходит на цыпочках.
Не пытайтесь со мной увидеться, прошу вас.
Ваш неприкаянный гитарист, который продолжает свою одиссею.
За одну только эту деликатность мне еще больше хочется найти его. А ведь я знаю лишь его имя, как страстно он любит музыку (которая еще не стала его профессией), ну и еще конечный пункт маршрута – юг США. Это значит, что, даже если я случайно и попаду туда, у меня нет ни малейшего шанса встретить его в Калифорнии – штате, равном по площади Англии, где проживает почти сорок миллионов человек.
Самолет летит над Атлантикой. Я замыкаюсь в своих мыслях, перебирая каждое слово единственного письма, полученного от Илиана.
Не пытайтесь со мной увидеться, прошу вас.
Ваш неприкаянный гитарист, который продолжает свою одиссею.
Никакого знака, никакой подсказки! Илиан выразился ясно: только поцелуи, ничего, кроме поцелуев и воспоминаний. Вы замужем, у вас ребенок, а я не хочу страдать и заставлять страдать вас.
Он предпочел сбежать.
У меня одно желание.
Найти его.
Двенадцатичасовой полет не принес мне никакого облегчения. В кабине пилота нет Жан-Макса с его кве