. И приказал: Женитесь и заведите кучу детишек! А я поцеловала его, сказав: Вы будете крестным отцом нашего первенца! И крестный превратился в злодея. Который обрек на смерть свою крестницу. После того как убил ее отца. А теперь убьет ее мать.
Я помню все это. А ты не помнишь ничего.
Мы с тобой заперты в комнате – обычной, но превращенной в забаррикадированную камеру. С наглухо закрытыми ставнями за железными решетками. С дверью за семью замками. Бежать отсюда невозможно. От запаха газа кружится голова, и я стараюсь вдыхать как можно меньше ядовитого воздуха.
В углу комнаты маленькая раковина, самая обычная раковина с полотенцем и зубной щеткой в стаканчике. Подхожу, лихорадочно поворачиваю кран, набираю воды в стакан и, смочив полотенце холодной водой, обтираю лицо Шарлотты. Потом хлопаю ее по щекам. Перед тем как выйти, Улисс вынул у нее кляп изо рта, развязал ноги и руки, чтобы все выглядело банальным несчастным случаем, когда дом взлетит на воздух.
Наконец Шарлотта приходит в себя. Широко раскрывает глаза, испуганно съеживается и узнает меня. Я продолжаю растирать ей щеки, подношу к губам стаканчик, велю выпить побольше. Потом смачиваю водой простыни и одеяло, заставляю ее дышать сквозь мокрую ткань. И начинаю действовать: колочу в дверь, в закрытые ставни. Нельзя же покорно сидеть тут и ждать, когда взрыв разметает в щепки весь дом. Мечусь по комнате. Истерически кричу.
Шарлотта холодно смотрит на меня:
– Не суетись, поблизости никого нет, нас не услышат. Я-то знаю, я здесь выросла. – Шарлотта окидывает взглядом железные запоры на окнах. – Раньше в моей комнате таких не было. Но это не мешало мне чувствовать себя пленницей.
Потом с трудом поднимается и кашляет. Выжидает несколько секунд, чтобы утвердиться на ногах, подходит к письменному столу и нагибается к маленькому музыкальному центру в виде башенки, модель 2010-х годов, позволяющему слушать сразу несколько MP3-треков. У нее измученный вид. Пальцы пробегаются по серебристым клавишам. On. Off.
– Ну, пленницей – это, пожалуй, слишком сильно сказано… Скорее, отшельницей… Одинокой… Единственная дочка, воспитанная отцом. И избалованная крестным.
Я молчу. Ее палец нажимает на клавишу Eject, она вынимает диск и засовывает его в коробку.
– Улисс подарил этот проигрыватель на мое десятилетие. Сказал, что такое чудо техники можно найти только в Калифорнии. На нем я впервые услышала песню Black Eyed Peas. Папа их терпеть не мог! Улисс приезжал в Париж почти на каждый мой день рождения. С полными чемоданами дисков. И они с папой слушали их ночи напролет. Я думала, он наш друг. И папа так считал. А он попросту следил за нами. Хотел убедиться, что папа не вернется к прежнему, к своей гитаре… Или же надеялся успокоить свою совесть такими подарками. Тогда Улисс был еще не убийцей, а обыкновенным вором. Присвоил тысячи долларов, полученных благодаря песне, которую сочинил отец, и, конечно, мог позволить себе такую роскошь – подарить крестнице несколько игрушек.
Шарлотта делает глубокий вдох и внезапно, резким взмахом, сметает все со стола. Музыкальный центр с вырванными проводами разбивается об пол. А Шарлотта, скорчившись, кашляет так надрывно, что мне хочется плакать. Подбежав, я прижимаю мокрую простыню к ее лицу. И осторожно веду к кровати.
Она покорно садится, стараясь не глядеть мне в лицо. Мало-помалу ее кашель стихает, уступив место тягостному молчанию, которое я не решаюсь нарушить. Шарлотта сморкается в мокрую простыню, а я представляю себе, как у нее горят легкие, и мне безумно больно за эту девочку. Наконец она заговаривает – глухо, опустив глаза:
– Папа все мне рассказал в день моего восемнадцатилетия. Я ведь много лет донимала его расспросами. Кто моя мать? Почему не она меня воспитывает? А он отвечал: узнаешь, когда вырастешь, Шарлотта, только когда вырастешь. И я вычеркивала в календаре месяцы, недели, дни, остававшиеся до моего совершеннолетия. Ну вот, папа, сегодня я стала взрослой! И он сдержал обещание. Все мне рассказал. Вот здесь, сидя на этой кровати. «Шарлотта, ты – дитя любви, самой прекрасной любви на свете, – так он начал. – И эта любовь дала твоей матери силы оставить тебя мне».
Я пытаюсь поймать взгляд Шарлотты, но она упорно смотрит вниз, на свои пальцы, нервно барабанящие по коленям. Ее голос крепнет, постепенно набирая силу.
– В тот миг меня охватила ненависть, но в первую очередь не к папе. Я молчала, я слушала, до боли сжимая кулаки. Я уже твердо знала, что уеду, как только он закончит свой рассказ. Но тебя… тебя я в тот миг проклинала.
Мои глаза наполняются слезами. Я хватаюсь за мокрую простыню, вытираю лицо и протягиваю ее Шарлотте, которая отталкивает мою руку.
– Папа обнимал меня, но я только сильнее ожесточалась. А он настаивал, во всех подробностях рассказывал о ваших чувствах, о ваших переживаниях, пытаясь доказать мне, какой исключительной была эта ваша мерзкая любовь и как сильно вы оба желали моего появления на свет. Но чем больше деталей я узнавала о Монреале, Сан-Диего, Барселоне, Джакарте, тем яснее понимала, насколько это гнусно, насколько чудовищно. Бросить родную дочь! Обещать никогда не подавать о себе вестей! Папа сообщил мне, что у тебя есть семья, есть дочь, немного старше меня. Я попросила его уйти, сказала, что хочу спать. В то время я начала учиться на факультете психологии. На следующий день я ему объявила, что не вернусь домой ночевать. Переселилась к своему приятелю Кевину. И с тех пор ноги моей не было в Шаре. Учебу я бросила. У меня возникла одна идея, которая с течением времени превратилась в четкий план: пройти конкурс стюардесс, разыскать тебя, сблизиться с тобой, изучить тебя, не выдавая своего настоящего имени, завоевать твое доверие – например, рассказав о связи с Жан-Максом Балленом, заставить тебя реагировать, заставить тебя страдать, как я страдала, заставить пережить всю эту историю еще раз, с самого начала. Не знаю… может быть, я надеялась изменить ее конец. Даже при том, что папа был замечательным отцом. Я ни в чем не нуждалась…
Впервые Шарлотта поднимает глаза и повторяет, сверля меня взглядом:
– Ни в чем!
Ее сотрясает жестокий спазм, нечто среднее между хрипом и кашлем, она прячет лицо в простыне. Я делаю шаг, собираясь обнять ее, но она, отшатнувшись, продолжает, уже громче:
– Я очень надеялась, что это лучший способ заставить тебя нарушить клятву! Вынудить снова пережить прошлое, обратиться к папе. Так и произошло, разве нет? Ты же ему позвонила! И он, конечно, ответил бы тебе, я уверена, что ответил. Если бы Улисс его не…
Шарлотта снова опускает глаза. Я хожу кругами по нашей тюрьме. Странная это тюрьма – комната, где разыгрались такие страсти. Страсти маленькой девочки, подростка, взрослой девушки, – страсти, о которых я ничего не знаю. На полках шкафчика, стоящего напротив стола, вижу книги – три выпуска «Поисков Эвилана»[131], семь томов «Гарри Поттера», «Тридцать три несчастья» Лемони Сникета, в тринадцати сериях, полную коллекцию Роальда Даля. Словом, все истории, которые я так любила читать Лоре и Марго и которыми Шарлотта, видимо, упивалась в детстве – одна, без мамы. На платяном шкафу целая груда кукол и плюшевых зверей – медведь, кенгуру, панда. Любимые игрушки, которые утешали Шарлотту в детстве. Я никогда не узнаю их имен…
Запах газа становится невыносимым. У меня щиплет глаза. Зато Шарлотта кашляет все реже, как будто свыклась. Как будто возможность выговориться облегчает ее страдания.
– Мне кажется, парни из отдела планирования в Air France очень любят молоденьких улыбчивых блондинок моего типа. Так что было нетрудно выбрать место и дату первой стажировки – я хотела просидеть рядом с тобой шесть дней, слегка изменив свой возраст, чтобы не вызвать у тебя подозрений. И уж совсем легко было, под предлогом пари, уговорить их записать меня на совместные рейсы старых друзей – Фло, Жан-Макса и тебя… Монреаль, Лос-Анджелес, Джакарта, именно в таком порядке, только один раз, в одном месяце! Я попросила логистов держать язык за зубами, и все, даже Фло, решили, что это подстроил Жан-Макс. Ну а дальше нужно было проявить терпение и выдержку, посмотреть график турне «Кью», спланировать наш рейс в Монреаль на нужный день и следовать моему плану.
Всякий раз, садясь выпить, выбирать шаткий столик.
Подняться на гору Мон-Руаяль раньше тебя и оставить там сумку, похожую на твою.
Как бы между прочим сообщить твоим коллегами сведения, которые рано или поздно дошли бы от них до тебя.
Выпить в «Фуфе».
Сделать прическу в «Маленькой ласточке».
И пойти в кино на «Жизнь прекрасна».
В Сан-Диего тоже все прошло гладко. Я попросила официанта «Койота» в Старом городе налить «Маргариту» в бокал с надписью Just Swallow It, который принесла с собой. Твои документы переложила из сумки в чемодан, а в твой бумажник сунула фотографию фрески La Soldadera. Затем разыскала на фейсбуке Рамона, трубача группы «Лос Парамос», и уговорила его поставить древний «шеви вэн», который мирно спал у него в саду, в парке Чикано, в Чула-Виста, якобы в память о добром старом времени. Еще проще было в Барселоне: мне не пришлось долго уговаривать Батисто надеть его старый костюм живой статуи и несколько часов постоять на бульваре Рамбла, пока ты не пройдешь мимо…
Я вспоминаю цитату из Элюара, которую Шарлотта произнесла в самолете Париж – Монреаль: «Случайностей не бывает, бывают одни лишь встречи». Вот когда прозвучал первый намек, едва завуалированный…
Я встаю.
Теперь уже меня качает из стороны в сторону.
Газ обжигает горло, ноздри, слезные железы, но никогда еще мои мысли не были такими ясными, как в этот момент. Хоть и отравленными ядовитым запахом. Все выглядит таким очевидным и понятным после объяснения. Хватило нескольких слов. Ничего сверхъестественного, ничего загадочного. Просто несколько хорошо задуманных и удачно проделанных фокусов. Шарлотта была уверена, что мой рассудок завершит дело, измыслит совпадения, которых нет, запутается в глупых гипотезах, смешает правду и вымысел, подстроенные ловушки и несколько реальных фактов –