Понимаешь, Даник! Только недумающие, легкомысленные люди и способны на это. Такие люди и рискуют легко. И идут под пулю легко. Они не думают, Даник! Твой Лиманов легко пережил уход из бокса, легко принял улицу. Да, это видели все. Это все понимали. Но никто не мог знать, что накапливало его сердце. Помимо его воли и ума. И последней каплей в этом потоке стало убийство. Случайное, нелепое убийство его девушки. Нет, Дан. Не просто девушки. А дочери прокурора! Главного прокурора города! Человека, который смерть своей дочери никогда не простит. Даже если она и случайна. Что ж. Вот он – тупик. Дороги домой нет. Потому что нет дома. Есть одна дорога. Куда глядят глаза. А в нашем городке глаза глядят только на море. Он увидел его. Море. Свободное, бесконечное и незлое. Оно манило его к себе. Как дом, которого у него никогда не было. И он шагнул туда, я уверена. Так и не задумавшись о смерти. О холоде, который она несет с собой. Он шагнул в море, зная, что оно теплое. Зная, что над его головой – южное солнце. Зная, что бесконечность – единственный выход из тупика. В который его безжалостно загнала судьба…
На этом я закончила свой трагичный монолог. И глубоко затянулась сигаретой. Что ж. Вышло недурно. В меру сентиментально. В меру правдоподобно. Я искоса взглянула на Даника.
Он сидел нахмурившись. И, не отрываясь, смотрел на меня. Потом неприязненно передернул плечом.
– И все-таки… В такой холод… Не проще бы отравиться?
– Проще, Даник. Но тебе в голову не приходила мысль, что человек, рожденный у моря. Лучшей смерти себе желать не может?
– Не приходила, Лина, – и Даник постучал по своему лбу. – Я вообще никакой смерти себе не желаю. Я хочу жить вечно… Но в общем, все это звучит убедительно. Я отдаю тебе должное, старуха.
В его глазах промелькнул насмешливый огонек. Едва заметный. Но я успела его заметить.
– Ты, наверно, умеешь хорошо писать, Лина. Не подумываешь о смене профессии?
– Нет, Дан. Я только и умею, что хорошо сажать. И моя профессия меня вполне устраивает. В ней сюжетов навалом. И ничего не нужно придумывать из головы.
Я направилась к выходу.
– Лина, – окликнул меня Даник, – но зачем тебе нужна именно такая версия?
Я поджала губы. И ответила, не оборачиваясь.
– А зачем тебе нужна другая, Дан?
– Я хочу найти истину.
Я резко обернулась.
– Ты ее сможешь найти, Данилов. Но защитить не сумеешь. Да и не захочешь. Все на стороне прокурора. Тебе же раз плюнуть – засадить невинного человека. Так в чем твоя истина, Дан?
– Лина… Я всегда тебя считал… Ну, в общем, если хочешь, и считаю тебя своим товарищем. И скажу тебе прямо. Я еще сомневался… Что ты можешь опуститься до такой мелкой мести. Но теперь… Я убежден, что тобой движет исключительно злоба. Желание наказать человека, которого ты когда-то любила. Это так низко, Лина.
Из моего рта вот-вот должны были вылететь гневные слова. Но я вдруг передумала попусту разбрасываться фразами. И, прикрыв за собой дверь, вопрос о моей чести решила оставить открытым. В конце-концов, эта версия в данной ситуации для меня становилось выгодной. Хотя и не очень лестной. Иначе трудно было бы объяснить, с какой целью я вдруг на себя взвалила миссию адвоката.
– Лина! Лина! – окликнули меня на улице.
Я оглянулась. И заметила машину Филиппа. Он махал мне рукой. Подзывая к себе.
Я уселась на заднее сиденье.
– К тебе? – спросил он.
– Нет, Филипп. У меня еще уйма дел.
Он оглянулся. Он не поверил.
Боже! Как он постарел. Серое, совсем землистое лицо. Исполосанное вдоль и поперек морщинами. И волосы – почти все-все седые. И его дорогой великолепный костюм тоже выглядел совсем постаревшим. И я пожалела Филиппа. Я искренне, честно пыталась вызвать в своей душе еще какие-либо чувства к этому человеку. Я мысленно пробегала по своему прошлому. Я мысленно пыталась восстановить его прикосновения. Теплоту его губ. Силу рук. Но кроме чувства жалости я уже ничего не испытывала.
– Лина, у тебя кто-то появился? – наконец выдавил он.
Ох уж этот трепач Даник!
– У тебя прекрасные осведомители, Филипп.
Он едва прикоснулся к моей ладони.
– Тут осведомители совсем необязательны. Ты помолодела лет на десять.
– Просто я свой костюм, Филипп, поменяла на джинсы.
– Может быть, может быть, – неопределенно протянул он. И взъерошил свои поседевшие густые волосы.
– Лина, неужели это правда? Неужели он утонул? И как ты… Как ты смогла это вычислить, Лина.
– Во-первых, был анонимный звонок, Филипп. Его видели у моря. Во-вторых, есть свидетель. А это уже серьезно. Свидетель, которому он сказал, куда и зачем направляется. А в-третьих… В-третьих, я, пожалуй, вычислила бы это и без свидетелей. Для того. Кто живет у моря. Это не составляет большого труда. Все грехи, все пороки. Все счастье и все удачи – все происходит у моря. Он не был виновен, Филипп. Но отлично понимал, что ему грозит. В общем, он был окончательно загнан в тупик. К тому же… Вдруг он не столько переживал за свою шкуру. А за смерть близкого человека. За необратимую потерю, в которой был сам и повинен. Это не каждый сможет пережить, Филипп. Вдруг он искренне, по-настоящему любил твою дочь? – наугад ляпнула я.
– Да, Лина.
У меня перехватило дыхание. И я невольно схватилась за горло.
– Что – да, Филипп?
– Любил. Искренне. По-настоящему. Я помню его. Он бывал в нашем доме. Я часто задумывался, что в нем могла найти моя дочь. Ты знаешь, он был какой-то… Ну, никакой. Расплывчатый, серый. Вроде бы и незаконченный подвальный подонок, в которого гораздо проще могла влюбиться такая романтическая девочка. С ее еще юношеским представлением о героях, которые в этом возрасте не обязательно должны быть положительными. Просто они должны быть способны на поступок.
Этот же был не из таких. Он был вообще ни на что неспособен. Он не был и интеллектуалом, который тоже вполне имел бы шанс на любовь. Он был всего лишь… Ну, какой-то бесцветный, что ли… Знаешь, несмотря на то, что я видел его не так уж и редко. Я так и не запомнил толком его лица. А лицо о многом говорит, Лина. Незапоминающиеся лица – это тоже показатель. Показатель никчемности. Если бы ты видела этого парня, ты бы меня поняла. Это был нулевой вариант. Как можно полюбить нуль, пустое место?
– Ты странно судишь о любви, Филипп.
– Да. Может быть. Я уже ничего не понимаю. Лина. Я отказываюсь понимать. Знаешь. Когда я пытался отговорить свою дочь от связи с этим парнем. Приводил веские аргументы… Она мне ответила так же, как и ты: «Что ты можешь знать о любви, отец. Обычность, серость – это тоже отличительный знак человека. И это непохожесть на вас. Тех, кто всегда так кичится своим характером, своей незаурядностью. Я предпочитаю других. На вас непохожих. И это значит, что я полюбила уже не пустое место».
Вот так, Лина. Это были ее слова. А я-то думал, что про любовь знаю все. Я знал, что очень люблю тебя, Лина. Я знал, что ты достойна любви.
– А если бы была не достойна? Филипп? – я невесело усмехнулась. – Ты словно и в любви чины присуждаешь. Какое ты мне звание присудил в любви, Филипп? Маршала? Генерала? А если бы твой безупречный маршал или генерал совершил подлость? Аморальный поступок? Ты бы тотчас разлюбил? Так что же это за любовь такая, Филипп?
– Но я отлично знаю, что ты не способна на подлость, Лина. Вот поэтому и уверен в своей любви. И дочь свою я тоже любил. В ней было много неправильного. Сумасбродного. Но я всегда знал. Что это по-настоящему чистый и прекрасный человек. И поэтому… Мне кажется… Если бы этот парень был в моих руках, мне стало бы легче. Моя девочка была бы отомщена. Я помогал многим, Лина. Я столько раз пачкался в грязи, выискивая эту преступную мразь… И вот… Как оказалось, совсем бессилен помочь себе.
– Считай, что возмездие свершилось. Если тебе станет легче от незаслуженного возмездия, Филипп. Но это будет всего лишь возмездие. Но не правда. И далеко не справедливость. Но я тоже… Я тоже полюбила тебя. Филипп… За честность, порядочность…
– Не надо! – закричал Филипп. И закрыл лицо своими широкими ладонями. – Лина, как ты не понимаешь… Речь идет не о постороннем человеке. Не просто о пострадавшем с улицы. Речь идет о моей дочери. И здесь слова о чести и честности неуместны.
– А я думала, такие слова уместны всегда. И как ты… Как ты смеешь делить людей. А если бы речь шла о человеке с улицы! Что тогда! Плевать – и дело закрыто! Мы выбрали эту работу, Филипп сознательно. Зная, что это работа с людьми. Зная, что люди должны нам доверять. Иначе все. Абсолютно все теряет смысл. Иначе вообще не стоит употреблять в обществе такое слово, как правосудие. Твоя дочь погибла, Филипп. Твою дочь не вернуть. Ты же в отместку хочешь унистожить человека, который фактически в этом не виновен.
Ты подумай и о себе, Филипп. Ты становишься похожим на этих подонков. Сам хочешь загубить еще одну неповинную жизнь. И как ты сможешь после этого спокойно спать? И неужели твоя совесть будет чиста? Нет, Филипп. Я, думаю, твоя дочь не простила бы тебе этот поступок. Она любила этого парня. И она любила тебя. И всегда верила в твою порядочность. И если такие, как ты, отступают… То как дальше жить? И кому после этого верить?..
– Не надо, Лиина, – прохрипел Филипп. – Тебе легко говорить красивые фразы. Потому что тебя это не касается. И тебе этого не понять. У тебя нет… – и он запнулся. И виновато опустил голову.
– Возмездие свершилось, Филипп. И без твоей. И без моей помощи. Дело можно считать закрытым, – сухо ответила я.
– Твой подчиненный… Даникилов… Так не считает, – и Филипп внимательно на меня посмотрел.
И в это мгновенье. Под пристальным взглядом Филиппа. Я вдруг поняла, что совершаю ошибку. Что мое поведение бессмысленно и просто глупо. Что я ошибаюсь на каждом шагу. И коль выбрала для себя путь – нужно идти на все, чтобы не разбить себе на этом пути голову.
Я обняла Филиппа за шею. И положила голову на его плечо.