– Какого вооружения? – не понял Корида.
– У нас совсем нет патронов, да и винтовки далеко не у всех…
Я видел, как Корида побледнел и заиграл желваками. Бросил на карту карандаш и сказал жестко:
– Патроны дам. Оружие достанете в бою!
Утром курсанты пошли в атаку. У многих не было винтовок. И тем не менее немцев погнали. Да так, что заняли населенные пункты, не указанные в плане.
– Выдохся немец! – говорили бойцы. – Нет в нем прежней стойкости!
Саперы
Пришел адъютант командира дивизии.
– Надо срочно оборудовать наблюдательный пункт. В 5. 00 сюда придет Утвенко, будет руководить боем.
– Не успеем, – сказал я, – у меня только два человека свободны, я третий. Остальные на дежурстве.
– Хорошо. Пришлем вам в помощь четырех саперов, – пообещал адъютант и быстро ушел.
Я вызвал двух свободных бойцов и вместе с ними стал рыть место для наблюдательного пункта. Время шло, а саперы не появлялись. Я беспокойно поглядывал на часы, вглядывался в темноту – не идут ли обещанные саперы. Участок фронта был пуст. Смотрю – вдалеке идут четыре человека, но почему-то мимо наших окопов. «Может быть, не нашли нас?» Я бросил свою лопату и побежал им наперерез. Подбежал, спрашиваю, задыхаясь от бега:
– Ребята, вы саперы?
– Нет. Мы узбеки, – серьезно ответили мне.
А командир дивизии так к нам и не явился. Очевидно, отпала необходимость.
Отступление
Несколько дней дивизия находилась в неведении: немцев погнали на запад, но велено было отступить, и дивизия отступила. Других приказаний не поступало, и солдаты, привыкшие к непрекращающимся боям, томились неизвестностью. Между тем попытки установить связь со штабом армии оканчивались неудачами. В эфире творился какой-то бедлам. Порой удавалось услышать армейскую рацию, но сразу вслед за этим появлялась глушилка, и связь прерывалась. Наши штабисты нервничали, ругали связистов за бездарность, требовали от меня, чтобы я сам сел за ключ. Они были уверены, что я могу больше, чем мои опытные связисты. Наконец была исправлена радиостанция «Белка» – более мощная и имеющая автономное питание; она работала, если оператор вращал педали, похожие на велосипедные, и таким образом вырабатывал ток для питания станции. На станции работал Георгий Кондрашов. Ему удалось, несмотря на бедлам глушилок, расслышать и записать несколько столбцов шифрограммы. Прибежал офицер СМЕРШа.
– Вы доверяете вашему радисту?
– Доверяю.
– А вы знаете, что он записал?
– Содержание радиограммы зашифровано. Спросите у шифровальщика.
– Запросите еще раз!
Запрашиваем еще раз. Сквозь вой глушилок принимаем часть шифрограммы: подтверждается приказ отступать и сосредоточиться в станице Яблочная.
– Это не может быть провокацией? – проверяет бдительный офицер СМЕРШа.
– Шифры наши…
Мы не знали того, что знало наше командование: не сумев прорвать оборону, которую держали девять воздушно-десантных дивизий, немцы нанесли удар по флангам фронта и вышли к Дону. Мы оказались в мешке.
Командир дивизии Утвенко дал приказ отступать к станице Яблочная. Трудно описать, что переживает при отступлении солдат. Сколько кровавых боев, скольких товарищей мы потеряли – все напрасно!
Мы снова уходим на восток, оставляем землю, людей, которые надеялись, что мы их защитим. В строю невеселые разговоры.
– Отступаем, отступаем… когда это кончится?
– Могли бы гнать немцев до самой границы, а приказывают отступать… Предатели!
– Брось, парень. До границы он мог бы их гнать, дурило!
– Ну, не до границы, а наступать было можно. В последние дни они выдохлись. Это же факт.
– «Выдохлись»! Нам еще воевать и воевать.
– А я говорю – выдохлись! Разве такими они были месяц назад?!
– И то правда. Сколько мы их перемололи, сколько пожгли…
– А сколько наших полегло! Зачем? И какие были ребята!
– Ох, не скули. Без тебя тошно…
Мы не знали, что пока удерживали натиск немцев, пока в задонских степях пылали танки, грохотали пушки, сыпались с неба на землю бомбы и гибли, гибли, гибли люди, – все это время в сторону Сталинграда и Кавказа двигались сотни эшелонов с солдатами, техникой, боеприпасами, организовывались узлы обороны, рылись окопы и противотанковые рвы, строились долговременные укрепления, эвакуировалось за Волгу мирное население Кубани, вывозилось зерно, уводился скот. Наше командование готовилось к генеральным боям.
Потеря кавказской нефти означала бы для нашей страны неминуемое поражение. Голыми руками в такой войне много не навоюешь. Потеря Сталинграда парализовала бы доставку нефти по Волге, лишила бы нашу армию железнодорожных и других сухопутных коммуникаций, а следовательно, маневра. На это и рассчитывай Гитлер, разрабатывая операцию «Кремль». Перед страной и ее народом возникла реальная угроза гибели. Это понимало и наше командование.
Мы устало брели по дороге. Над нами высоко маячила «рама», вызывавшая в нас беспокойство. Потом она исчезла и больше не появлялась. Небо было синее и спокойное. Уже много часов мы брели так по ровной безлюдной степи, пахнувшей полынью и пылью. Солнце палило нещадно. Солдаты выбились из сил.
На пути попадались брошенные вещи и целые склады – первые признаки настоящего отступления. Вещи были выброшены из грузовиков прямо на дорогу, и солдаты равнодушно шагали по новеньким гимнастеркам, кучам сахара и крупы.
Сначала брошенные вещи вызывали во мне благородный гнев. «Трусы, паникеры. Судить их надо!» Но такое стало попадаться все чаще. Среди брошенных на пути вещей я нашел винтовку с оптическим прицелом и подобрал ее. «Не пропадать же добру!» Винтовка была тяжелая, значительно тяжелее моего карабина, и все-таки я не мог не подобрать ее. Солдаты хмуро шагали, изнемогая от жары и усталости. Колонна двигалась неравномерно, то замедляя, то убыстряя шаг, то почему-то останавливаясь. То же происходило с другой колонной, идущей параллельно с нами. Чужая колонна не вызывала в нас никакого интереса. Но вот рядом с нами оказались девушки. Одетые в солдатскую форму, они едва передвигали ноги. Наши мальчишки оживились, стали балагурить.
– Девчонки, давайте познакомимся!
Девушкам было не до знакомства. Но мальчишки не унимались:
– Девчата, идемте с нами! С нами не пропадешь!
– Но и домой не вернешься, – мрачно пошутил кто-то. Девушкам было приятно внимание парней. Кое-кто из них улыбался. Наша колонна прибавила шаг и обогнала девушек. Входили в станицу Савенскую. На окраине станицы стояла саманная хата, около нее – колодец. Измученные жаждой и долгим переходом бойцы бросились к воде. Подставляя свои котелки под ведро, поднятое из колодца, пили, блаженно улыбаясь и крякая от удовольствия. Кто-то, сбросив гимнастерку, пил на голову воду. Кто-то уже расположился в тени от хаты и размачивал сухари, собираясь подкрепиться. А у колодца еще толпились солдаты.
В эту минуту в самой гуще толпы разорвался снаряд. За ним еще и еще. Все мигом смешалось. Кто-то бросился в сторону, кто-то вытаскивал раненых. Кто-то уже лежал на земле бездыханный. Я видел, как Ваня Таран покачнулся, пробежал несколько шагов, упал и подняться уже не мог. Я возвратился к нему, поднял на руки и понес. Куда – сам не знаю. Взрывы прекратились так же внезапно, как начались. Устав, я положил раненого на землю. Он был весь в крови. Притащили еще трех раненых. Звали санитаров, но санитаров не оказалось. Прибежал наш боец Сеня Кросанов, задыхаясь от бега, сказал, указывая куда-то в сторону:
– Там подводы… Две… с имуществом…
Подняли раненых, понесли к подводам, сбросили имущество, раненых положили на подводы.
– В Яблочную. Там медсанбат!
Подводы тронулись. Мы побежали рядом. Я видел, что нас стало значительно больше, человек сорок – сорок пять. По моим расчетам Яблочная была километрах в шести. Наконец мы стали уставать и дальше бежать не могли.
– Не ждите нас. Гоните скорее в станицу. Ищите медсанбат, – сказал я.
Подводы поехали. В это время из-за бугра показались два всадника. Они скакали навстречу нам и что-то кричали. Подводы остановились и повернули назад. Всадники подскакали к нам. Их лошади были без седел.
– Вертайте все назад! – кричали они. – В Яблочной немцы!
– Много?
– Туча!.. В Савенской свои?
– Свои.
Они хлестнули лошадей и поскакали к Савенской. Мы остались в степи. Как могли, перевязали раненых. Один молоденький солдат уже скончался. Он был нам не знаком. Вынули из нагрудного кармана красноармейскую книжку, прочитали: «Жильцов Николай Иванович». Вырыли неглубокую могилу и присыпали Жильцова землей.
В Савенской обстановка разрядилась. Как-никак, а кругом свои и все относительно спокойно. Мы понимали, что это спокойствие временное. Нашли за станицей импровизированный медпункт. Там работали врач и две санитарки. Сдали раненых, разулись и сели здесь же, за станицей, подкрепиться. Война войной, а есть надо. И какое счастье снять сапоги с натруженных ног!
Как легко, как свободно! Даже дышать стало легче. «Хорошо, что пристроили раненых», – думал я и удивлялся.
Столько людей погибло, а мы здесь сидим и жрем. Так всегда на войне: и смерть, и жизнь, и страдания, и блаженство – все рядом.
Над нами появился немецкий самолет. Он летел на большой высоте. Задрав головы, мы следили за ним, продолжая жевать свои сухари. Сейчас он был прямо над нами и мы решили, что он нам не опасен – если самолет бросает бомбу над тобой, она взорвется далеко впереди.
Павел Кирмас посмотрел на небо:
– Наши! – Вскочил на ноги и побежал.
Мы тоже вскочили на ноги и, пробежав, сколько позволяло время, упали на стерню. Бомбы взорвались далеко от нас.
– Ну и сволочь же ты, Павлушка! – сказал кто-то в сердцах.
– Я не думал, что вы такие пугливые… – оправдывался он.
– Будешь пугливым.
Балансируя, как акробаты на проволоке, мы возвращались на место.
Сперва ругали Павлушку за неуместную шутку, потом и сами стали смеяться. На войне смех вызывают самые неожиданные, а иногда и, казалось бы, неуместные шутки. К нам подбежал знакомый боец. Его гимнастерка не по уставу была заправлена в галифе.