Я посмотрел назад и увидел, как в хлеб спустились несколько человек.
– Это немцы, с которыми была ночная стычка из-за воды, – сказал Клюпко.
– Но почему они не трогают нас? – возразили ему.
– Их мало. Ждут подмоги.
– Какие там немцы! – вмешался в разговор Павел Кирмас. – Это майор со своими гавриками!
Энвер Гусейнов досадливо цокнул языком.
– Хитрые… Они используют нас как передовое охранение.
– Ну и глупо, – продолжал Павел – Они и себя, и нас погубят.
Оставив за себя Павлушу, я вместе с Жорой отправился на переговоры.
Знакомый майор поднялся нам навстречу.
– Вы плететесь вслед за нами. В данной ситуации это по меньшей мере неграмотно… – начал я.
Но майор перебил меня:
– Кто вы такой, чтобы меня учить?
– Вас слишком много, чтобы остаться незамеченными. Но слишком мало, чтобы оказать немцам сопротивление, – пытался объяснить я.
– Отвечайте, кто вы такой? – настаивал майор.
– Я младший лейтенант воздушно-десантных войск. Мы проходили специальную подготовку, как следует выходить из вражеского тыла. Советую вам разбиться на мелкие группы и…
Майор недослушал.
– Советую вам не вмешиваться в мои дела!
– Это наши общие дела, – сказал Жора. – Вас много. Вас обязательно обнаружат. А мы не хотим вашей гибели…
Майор презрительно улыбнулся.
– В нормальной обстановке я бы вас, старшина, и вашего тощего лейтенанта предал бы суду военного трибунала… У меня еще будет такая возможность!!!
– Как хотите, майор, но если вы и дальше будете плестись за нами, я прикажу забросать вас гранатами, – пригрозил я.
Мы повернулись и пошли прочь.
– Попробуйте! – сказал майор нам вслед.
– Ты с ума сошел! – прошептал Кондрашов. – Гранатами своих!
– Пугаю.
– Майор дурак, но не из пугливых. Он от нас не отвяжется.
Это я понимал. Вернувшись к своим, мы рассказали о содержании наших переговоров. Все сходились на том, что нам надо от них оторваться. Предложения были разные, но ни одного бесспорного.
Мы поднялись и пригнувшись, чтобы нас не заметила группа майора, пошли в сторону от ранее намеченного направления.
– Григорий, – шепнул, поравнявшись со мной Наиль Галиев, молчаливый парень из Казани, – так мы от них не уйдем, в пшенице остается след.
– Но как от них оторваться?
Я посмотрел на небо. Там среди других ярко сияла моя звезда. Она говорила мне, что пора подумать о дневке.
До нас донеся шум моторов. Приближаясь, он усиливался, потом стал удаляться. Мы поняли, что где-то близко от нас проходит дорога.
– Есть возможность уйти от группы майора, – услышал я негромкий голос Павла.
– Как?
– Пробежать по дороге с километр. Они потеряют след.
Добрались до дороги. Она проходила почти поперек нашего движения. Дождались, пока утих гул моторов, и, выскочив на нее, бежали, пока хватило сил. Потом снова вошли в хлеба. Разместились на дневку на небольшой высотке. Отсюда довольно близко проходила дорога. Соседство не самое лучшее, но другого места, чтобы спрятаться, мы не нашли. Мучила жажда. Нехватка воды страшнее голода. Утомленный бегом, я быстро уснул.
Мне снились какие-то водопады. Струйки воды лились и, разбиваясь о камни, звучали, как музыка. Мама набирала воду в кувшин. Она улыбалась чему-то.
Проснулся я от какого-то крика. Кричал Балаян. Увидав меня, он вцепился в мою грудь:
– Дай воды! Умру! Дай воды!
Балаян пытался сорвать с меня мою флягу. Я с силой отбросил его от себя. Он упал на землю и завыл. А я открыл свою флягу и, перевернув ее вверх дном, показал всем, что она пуста.
Единственная фляга с остатками неприкосновенного запаса воды была на Жоре Кондрашове. Она была завинчена алюминиевым колпачком, вмещающим в себя, я думаю, не больше 25 грамм воды. Я отмерил каждому по крышечке, а Балаяну налил две. Он выпил их сразу. Ребята, чтобы продлить удовольствие, пили воду через соломинку. Мне воды не хватило. Прошло несколько минут, и Балаян снова поднял крик.
Издали доносился звук приближающихся автомашин. Пришлось заткнуть ему рот кляпом. В бинокль было видно, как машины остановились на дороге, с полкилометра не доезжая до нас. Мы наблюдали за ними в бинокль. Из них выскочили немецкие солдаты и побежали в хлеба, в противоположную от нас сторону.
«Не за нами», – с облегчением подумал я.
Скоро с той стороны послышались выстрелы.
– Неужели майор засыпался? – спросил Гуров.
– Не думаю, что это они, – сказал тихо Павел Кирмас. – Слишком быстро они оказались в этом месте.
Майор не майор, но на наших глазах погибали наши солдаты. В бинокль мы видели, как из хлебов выводили группки красноармейцев. Некоторые из них были ранены. Их загоняли в машины, крытые брезентом.
– Пропали ребята! – сказал кто-то.
Остальные грустно молчали.
– Я в плен не сдамся. Покончу с собой, – сказал Ашдер.
Скоро ветер принес к нам запах гари. Это немцы запалили хлеб, чтобы выкурить спрятавшихся в нем красноармейцев.
– Надо перейти на другое место, – сказал Катуков. И сразу несколько голосов возразили: – Куда?! Лежи и не дергайся!
Пожар разгорался. Горячий дымный воздух, приносимый к нам ветерком, и палящее солнце делали наше положение невыносимым. Пожар приближался к нам. Огонь грозил перекинуться через дорогу. «И тогда нам каюк», – рассуждал я. Это было одно из самых тяжелых испытаний, которые нам пришлось пережить.
К вечеру ветер утих, а потом переменил направление. Дышать стало легче. Огонь дошел до дороги, но через дорогу не перекинулся.
– Есть Бог, – сказал Саша Гуров. Мы были спасены.
Дождавшись ночи, мы поднялись и пошли. О том, кто были бедняги, которых расстреливали немцы, ребята молчали, но каждый нес в своем сердце груз вины. Я в мыслях уговаривал себя, что это не могли быть люди майора, но легче не становилось.
Теперь мы шли по сухим, незасеянным полям. От голода и жажды ребята ослабели. Пшено, которое я поручил нести Балаяну, он тоже потерял в ночной перестрелке. Но никто не упрекал его. Перестрелка была жаркая и суетная. В ней мы потеряли убитым Володю Дурасова, доброго парня из Чебоксар. Ранен был Саша Гуров, веселый парень из Севастополя. Балаян нес его на себе. Саша был ранен в грудь и живот. Он сильно страдал.
Набрели на одинокое грушевое дерево. Груши уже не только попадали, но и превратились в труху. Все жадно набросились на эту труху. Но Саше есть труху было нельзя. Он все время просил воды. Но воды тоже не было. Да, и нельзя давать воду раненному в живот…
– Потерпи еще немного, – просил я Сашу, понимая, что ничем не могу ему помочь.
Пока мы набивали трухой пустые желудки, Саша Гуров тихо скончался. Мы похоронили его здесь же, под грушей.
Я тяжело переживал смерть Саши и Володи. Оба они были сильные и веселые ребята. Это все, что я о них знал. Они были не из моей роты… Еще вечером они были полные жизни. Сейчас их уже не было…
Перестрелка произошла по моей вине.
В ту ночь мы пытались раздобыть воду. Бесшумно подкрались к станице, но со мной что-то случилось: я упал, загремела винтовка, немецкий часовой открыл огонь. Завязалась перестрелка.
Я очнулся, когда меня волокли из боя. Я был очень слаб. Приходилось объявлять привал чуть ли не каждые пятнадцать минут. Люди все больше мрачнели, проявляли нервозность по всякому поводу, в том числе и по поводу частых привалов. Я мучительно преодолевал усталость, но быстрее идти не мог. В смерти Володи и Саши винил только себя. С каждым шагом мне становилось хуже. Все чаще в голову мне приходила мысль, что я для всех стал обузой, что люди погибнут из-за меня. Я стал подумывать о самоубийстве. «Приставить ко лбу пистолет и разом покончить со своими мучениями. Надо только, чтобы мне не помешали», – думал я.
– Павел, – обратился я к Кирмасу, – видишь, я совсем сдал… Теперь поведешь группу ты.
Павел внимательно посмотрел на меня, хотел возразить, но промолчал.
Варвары
Нашли несколько кустов на бровке глубокого оврага. И там остановились на дневку. Овраг был очень глубокий и широкий. На противоположной от нас стороне, метрах в ста, параллельно ему, проходила дорога. Кусты не очень надежно скрывали нас, но на поиск более надежного места не было времени. Я лежал и ждал, когда ребята уснут, чтобы никто не помешал мне уйти из жизни. Но усталость и болезнь взяли свое, и я уснул.
Проснулся я рано утром. Сразу вспомнил о своем намерении. Посмотрел на своих товарищей – они уже тоже не спали.
«Упустил время! – с огорчением подумал я. – Теперь придется ждать до следующей ночи. Теперь я уже не позволю себе уснуть».
Посмотрел на небо. Там весело и ярко сияла моя звезда. Глядя на нее, я не подумал, а почувствовал, что с жизнью мне расставаться рано, что, пока дышу, буду бороться. И устыдился своей вчерашней слабости.
Булат Нурдинов притащил из ближайшего села ком бумаги.
– Немцы уходят из станицы, – весело сообщил он.
– А это зачем? – спросил Кирмас, указав на бумагу.
– Это хорошая бумага. Сладкая!
Кирмас попробовал.
– Действительно, сладкая.
Нурлиев торжествовал:
– Смотрю – бочка из-под меда. Полез, а она обложена бумагой. Попробовал на вкус – сладкая. Ну, думаю, пойдет!
Разрезали бумагу на количество едоков и съели. Кое-кто даже повеселел.
– Бумажка что надо!
– Это ты сейчас говоришь. Посмотрим, что будет потом…
Но и потом бумага не вызвала нежелательных последствий.
Часов около двенадцати мы услышали пулеметную стрельбу. Она приближалась. На дороге по ту сторону оврага появились две полуторки. Они мчались на большой скорости. На брезенте одной из них полоскались от ветра красные кресты. Вслед за ними появились несколько немецких мотоциклов. Они мчались за машинами. Недалеко от нас машины затормозили, из них выскочили несколько человек и побежали в сторону оврага. Мотоциклисты открыли огонь по бегущим и ни один из них не добежал до оврага. Затем, окружив машины, немцы стали выгонять из них раненых. Вслед за ними вытащили сестер. Потом немцы подожгли обе полуторки. Из горящих машин слышались крики. Тех, кто вышел из машин, под дулами автоматов подвели к оврагу и открыли по ним огонь. Оставшихся в живых сбрасывали в овраг. Самый, казалось, спокойный из нас, Георгий Кондрашов не выдержал.