Мой сосед умирал от сердечной недостаточности. Ему делали проколы и выпускали жидкость, но это не помогало. Впрочем, память и сознание у него, казалось, не пострадали. Он понимал, что скоро умрет, и ему хотелось высказаться. Едва я приходил в себя, он начинал свои монологи. Главная тема монологов – колхозы. Многие предпочитали об этом молчать. Боялись. А ему уже ничего не было страшно. Он говорил то, что думал «Из этой подлой затеи ничего не получится! Сталин – бес. Поверь, он – антихрист. Только люди этого не знают. У него на ноге пальцы срослись – копыта!..»
Отец моего собеседника был зажиточным крестьянином. Его раскулачили и вместе с семьей сослали в Сибирь. Люди там мерли как мухи. Первая от голода и обиды умерла мать. Отец, умирая, сказал сыну: – Ты молодой, сильный… Беги! – Поймают… – А поймают – снова беги!
После смерти отца он, мальчишка, бежал. Многие люди помогали ему скрываться, хотя понимали, что он беглый. Особенно ласково отнеслась к нему пожилая Лизавета Кожушная. Она же его и предала. Снова этапом в Сибирь. А он побыл немного, делал вид, что во всем раскаялся. И снова бежал. Теперь он уже не доверял никому. Скрывал свое имя и фамилию. Работал на подсобных работах, кое-как зарабатывал себе на хлеб, И однажды, уже через много лет, решил тайно пробраться в свое село: хотел увидеть любовь своей юности. В свое село он пришел ночью, тайно пробрался в Сарай к соседям. Там он увидел шкафчик, который стоял в их доме. Дверка его была сорвана. Он любовно гладил шкафчик – все, что осталось от его прошлой жизни. Потом, когда село уснуло, он пробрался к дому, где жила Она. Он заглядывал в темные окна, но ничего не увидел. Тогда он, уже немолодой человек, залез на дерево и стал смотреть в окно. В доме было темно. «Если она еще дома, значит, не вышла замуж», – рассуждал он. И вдруг одно окно засветилось, и он увидел ее в ночной рубахе. И грузный, уже немолодой мужчина, рассказывающий мне это, зарыдал… Не столько то, что он мне рассказывал, сколько то, как он рыдал, вспоминая свое загубленное прошлое, сказало мне больше, чем он мог мне рассказать словами.
В те редкие прояснения моего сознания я много узнал от него. Я вспомнил своего друга Павлушу. Как-то в окружении, когда шансов на жизнь, казалось, совсем не осталось, он сказал: «Я согласен со всем, что сделал Сталин, кроме колхозов». Тогда еще мы многого не знали, и мне это показалось диким… Теперь я усомнился в своей правоте.
За то время, что я лежал в «доходиловке», мои соседи по палате умирали, не приходя в сознание. Последним умер мой сосед-сердечник.
Я все равно не умру!
К нам в палату поступили новые кандидаты на тот свет. По этому поводу была врачебная комиссия. Врачи рассуждали, у кого какие шансы на жизнь, и решили, что ни у кого таких шансов нет.
– Доктор, подойдите ко мне, – попросил я.
Доктор-армянин удивился.
– Слышите? Он еще говорит!
Он подошел к моей койке.
– Ну что, дорогой? Тяжко?
– Доктор… я все равно не умру! Переведите меня в нормальную палату.
Доктор еще больше удивился.
Красноармейск
В другой госпиталь нас везли на «студебеккере». При въезде в какое-то село на совершенно пустой дороге на нас налетела другая машина. Наша машина перевернулась на бок. Когда прошел шок от удара, я вылез из открывшейся дверки и дополз до ближайшей хаты. Стал стучать в дверь и звать на помощь. В машине остались раненые. Но хозяйка не открывала. Я достал пистолет и хотел выстрелить, но нажать на курок не хватило сил. Тогда я от обиды заплакал. Мимо проходили солдаты. Увидели на мне кровь.
– Ты что здесь лежишь на снегу?
Я рассказал, что с нами случилось. И сразу все пришло в движение. Кто-то побежал за санями, кто-то за доктором. Дверь мне открыли. Хозяйка долго охала.
– Я же не знала, что такая беда! А там, в машине, больше половины погибло, и шофер тоже насмерть. Ты уж извини меня, старую! Я ведь не знала. Думала, пьяный… А тебе, милай, нельзя так лежать, утром я тебя выставлю на скамеечку. Машины едут мимо, авось заберут.
Так и получилось. Мимо проезжали артиллеристы, подобрали меня и отвезли в Красноармейск.
Госпиталь-2
Так я оказался в госпитале в городе Красноармейске недалеко от Сталинграда. Не знаю, что уж со мной произошло, но я почувствовал себя лучше. Я уже не терял сознание. У меня появился аппетит. Госпиталь представлял из себя зал, в котором вместо коек были сбитые из досок четырехугольники, размером в кровать. Их набивали соломой. «Гробики» – так любовно называли их раненые. Здесь хорошо кормили. Основными продуктами питания были водка и шоколад, иногда – каша. Все мы ждали транспорта, который вывезет нас за Волгу, в настоящий госпиталь. Но прошел день, другой, а транспорт не приходил.
– У вас такое ранение, что каждый день без операции очень опасен. В ране до сих пор посторонние предметы, – сказала пожилая врач.
– Знаю, – ответил я. – Но что мне делать?
– Вам нужно срочно добраться до Ленинска. Там вам сделают операцию… Вы можете держаться на ногах?
– Могу, но недолго.
– Выходите на улицу и проситесь на попутную машину. Это ваше спасение… С вами выйдет еще один раненый. Ему тоже нужна срочная помощь – у него начинается гангрена.
Нас как могли одели и выпустили на улицу. Мой напарник был на костылях, я – в бинтах и в шинели внакидку. В рукаве только левая рука.
Нас охватил свежий морозец. Мы осмотрелись. По дороге мимо нас мчались машины, но все почему-то от Сталинграда. Шагах в тридцати от нас у колонки стояла очередь женщин с ведрами и бидонами. Вода из колонки лилась тоненькой струйкой. Мой напарник Шурик сказал:
– Спросим у них… – И направился к очереди.
Он был на костылях, но двигался быстрее меня. Пока я доплелся до середины пути, он уже возвращался ко мне и рукой показывал на какой-то двор.
– В этом дворе стоит грузовик. Сюда приехал врач. Он работает в госпитале в Ленинске.
Мы поплелись во двор. Там действительно стоял грузовик. Спросили у водителя, кто хозяин.
– Военврач. Хирург. Приехал к больной матери.
– Нам нужно в госпиталь в Ленинск. Подвезешь?
– Спросите доктора.
Скоро вышел сам доктор.
– Кто такие? – спросил он нас не очень дружелюбно. – Дезертиры?
Мы показали свои справки. Тон врача изменился.
– О чем разговор! Конечно, возьму! Полезайте в кузов.
И, видя мои затруднения, помог мне перелезть через борт.
В Ленинске
Ехали через Сталинград. Город – сплошные руины. Только дороги были расчищены от битого кирпича. Среди руин пылали огромные костры: это сжигали трупы немцев. Их складывали в штабеля, обливали горючим и поджигали. Чтобы избежать эпидемий, надо было избавиться от убитых еще до наступления оттепели. Зрелище не из самых приятных. От огня трупы оттаивали, и казалось, что они шевелятся.
Мне и без того было дурно, а от этого кружилась голова и тошнило. К небу от огня поднимались столбы черного дыма, пахло паленым мясом. «Чистилище!» – промелькнуло в моем сознании.
Я не помню, как мы переправились через Волгу. Должно быть, уснул. В Ленинске нас обработали дустом. Меня положили на нары.
Я ждал с минуты на минуту, что за мной придут. Но наступил вечер, а потом ночь, но за мной никто не пришел. А время шло. И неизвестно, что творилось в моей ране. Наконец я решил сам пойти в операционную и устроить небольшой скандал. «Почему мне не оказывают помощь? У меня ранение в легкое!» Я слез с нар и поплелся в операционную. Открыв дверь, я оказался в большом помещении. Через все помещение к операционной, в очередь, стояли высокие носилки-каталки. На них лежали обгоревшие танкисты. От их вида меня охватил ужас: головы без волос и бровей, вместо лиц – сплошные раны, и только глаза еще сохранились и смотрели, полные нечеловеческой муки. А руки… руки, согнутые в локте, они держали на весу, на марле, обтягивающей каркас из проволоки. Вместо пальцев – черные кости… И от того, что они слегка подрагивали, было еще страшнее. Я понял, почему меня не вызывали в операционную. И мне стало стыдно за мой эгоистический порыв. А еще я понял, что мои дела плохи, что очередь до меня дойдет не скоро. Моя рана напоминала о себе болью и запахом. Я боялся, что она загноится…
Не дошел, замерзаю…
Утром нам объявили, что от станции в полдень отойдет санитарный эшелон. Кто в состоянии дойти до станции, может попасть в нормальный тыловой госпиталь. До станции было по военным меркам недалеко. Я подумал: оставаться здесь безумие. Ходил же я на сотни километров. Авось вместе с другими ранеными дойду…
Нас покормили. Санитарки помогли одеться, и мы пошли. В группе было человек пятнадцать.
Сперва я шел вместе со всеми и удивлялся, что могу. Потом стал понемногу отставать. Потом группа ушла далеко от меня. Я понял, что переоценил свои возможности. Возвращаться было бессмысленно: пройдена большая часть расстояния. Надо идти вперед. А группа уходила все дальше, и наконец я остался на дороге один. Борясь со смертельной усталостью, болью и тошнотой, подступившей к горлу, я через силу делал шаг за шагом. Ветер усиливался. Кровь не грела. Мороз пронизывал меня насквозь. Где-то справа от дороги виднелось село. «Дотащусь до села, – подумал я, – это мое спасение». Но дойти до села не хватило сил. У меня потемнело в глазах, и я упал.
Умираю
«Вот и конец, – подумал я. – Ну что ж… я боролся, пока мог… Утром меня найдут замерзшим… Это даже хорошо – кончатся мои мучения…»
Сквозь дрему мне чудились голоса и девичий смех.
«Сон. Галлюцинация», – подумал я и через силу открыл глаза. Надо мной стояли две девчонки лет по пятнадцать.
– Вы ранены. Почему вы лежите?
– Шел на станцию… к санитарному эшелону… – вымолвил я, едва шевеля замерзшими губами. – Не дошел… – И снова закрыл глаза.
И опять мне послышался девичий смех. Он удалялся и быстро затих.