.
Впервые — ДП, с.703. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2146. Л.1. Натали Саррот (Наталия Ильинична Черняк; 1900–1999) — франц. писательница, жившая во Франции с 1909 г.; с 1959 г. сотрудничала с иностранной комиссией Союза сов. писателей; дружески общалась с ИЭ (27 октября 1959 г., отвечая на присланные ей книги, писала сотруднице иностранной комиссии: «Мне кажется, заметки Эренбурга о Стендале замечательны»).
Париж, 30 июня 1962
Мой дорогой Эренбург!
Цитируемые Вами стихи Жоашена Дю Белле[970] изумительно передают тяжкое одиночество поэтов.
Первым движением души и тела было принять Ваше приглашение[971], по глубоко все продумав, увы, я хочу, чтобы мой пыл «отстоялся», как говорят виноделы красного вина.
Поездка в Москву остается чудесным сном.
Вы знаете о моем культе Вашей родины и как высоко я ценю человеческие контакты, они неповторимы. Однажды я прикоснулся к Вам пальцами слепца, и Ваш визит составляет часть моих не столь уж многочисленных сокровищ.
Думайте обо мне иногда с любовью и знайте, что я люблю Вас.
Я много говорил о Вас с Арагоном.
Впервые — ДП, с.701. Здесь — в переводе И.И.Эренбург. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1694. Л.1. Жан Кокто (1889–1963) — франц. писатель, художник, режиссер; ИЭ был знаком с ним с 1910-х гг.
<Латвия,> 15 июля 1962
Дорогой Илья Григорьевич! Пересылаю Вам Ваши — сорокалетней давности — письма маме[972]. Они переписаны ее рукой в маленькую записную книжку, очевидно накануне отъезда в СССР, году в 1938-39; кроме Ваших, там два письма Белого и неполностью переписанное пастернаковское (одно, первое). Записная книжечка озаглавлена «Письма друзей». Подлинники писем не сохранились; думаю, что не только в мамином здешнем архиве не сохранились, а пропали вообще, со всем парижским цветаевским архивом, оставленным на хранение Вл<адимиру> Ив<ановичу> и Марг<арите> Ник<олаевне> Лебедевым[973] и затопленным водою во время войны в подвале дома 18bis rue Denfert-Rochereau[974]. Теперь и улица эта переименована — что, впрочем, отношения к делу не имеет.
Переписала для Вас письма моя приятельница, которой Вы неск<олько> лет тому назад помогли выдраться из чрева китова[975] и получить реабилитацию et tout се qui s’ensuit[976]. Сидим с ней обе в Вашем избирательном округе[977] — т. е. Латвии, где погода переменная, осадки в виде того-сего и т. д. Городок Лиепая (б. Либава), утратив свое прежнее портовое и курортное значение, не стал от этого захолустным и провинциальным, нет — просто ушел в себя; не дай Бог, однако, чтобы вышел из. Каждое утро, отворяя окно в окружающую строгость, стройность и отчужденность, так и тянет задать захаянный современностью вопрос: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе»[978]?
Впрочем, окраины городка новехонькие, в центре имеется также новехонький разухабистый памятник, на котором, вернее, на постаменте которого железобетонные матрос, рабочий и женщина неопределенных занятий размахивают гранатами, напоминающими пивные бутылки. Так и хочется вызвать наряд милиции. Редкие прохожие стыдливо опускают глаза.
В магазинах дополна тканей, изделий из янтаря и гончарных, редиски, творога, а также дамской обуви местного производства — фасончики всё какие-то лоцманские, боцманские, шкиперские; цены — доступные.
В местном музее — великолепная выставка прикладного искусства работы выпускников лиепайского худ<ожественного> техникума.
Море и ветер всё те же, о к<отор>ых Вы писали маме 40 лет назад[979].
Обнимаю Вас и Любовь Михайловну, А<да> А<лександровна> шлет самый искренний привет. Будьте здоровы!
Впервые — А.Эфрон, С.204–205. Подлинник — собрание составителя.
Эльва, 18/VII <19>62
Дорогой Илья!
Не знаю, получил ли ты мои письма. От тебя я имела только поздравление с новым годом и, правда, не могла на него ответить, только поздравила тебя с днем рождения.
Твои воспоминания в 5–6 номерах Нового мира[980] прочла поспешно, с замирающим сердцем. Это хроника нашего времени, которую ту пишешь, является жизнеописанием сотен людей, и ты успеваешь сказать о каждом все, что нужно, кратко и выразительно. О каждом из этих людей можно было бы написать большой роман, а может быть, еще и напишут. Но все действующие лица эпопеи нашего времени намечены тобой. То лирическое отступление «о себе», которое ты сделал, необходимо было мне особенно, потому что у меня сохранились твои письма из Парижа, Берлина, Бельгии довоенных лет, сохранились стихи, которые ты писал тогда, страницы стихов, напечатанные на машинке. Какая жизнь. Я смотрела на рисунок, сделанный на Конгрессе, где схвачено выражение твоего лица, такая усталость и решимость[981]. Дорогой мой. Я так желаю тебе много сил для того, чтобы ты мог сделать все, что задумал, и отдохнуть потом.
Целую тебя,
Если напишешь, сообщи о Кате[982]. Как ее здоровье? Когда я была в прошлом сентябре. Катя болела. Ты все ездишь по всему Земному шару. Может быть, попадешь в Эстонию. Приезжай повидаться ко мне в Эльву. В сентябре — октябре, быть может, буду в Москве, но увижу ли тебя? Эльва в 40 минутах езды от Тарту, машиной 30 минут.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2055. Л.29–30.
<Москва,> 7 августа 1962
Милый Илья Григорьевич, пишу Вам по поводу всё того же камня (памятника в Тарусе), о к<отор>ом писала Вам Валерия Ив<ановиа> Цветаева (мамина сестра от первого брака). История такова: некий Островский, студент-филолог из Киева, прочтя «Хлыстовок» («Кирилловны» в «Тар<усских> стран<ицах>»)[983] решил установить памятник, о к<отор>ом мама пишет в рассказе; приехал в Тарусу, получил разрешение исполкома, нанял рабочих (всё это «на свои скудные средства», как он писал мне впоследствии) и приступил к осуществлению своего замысла, с одобрения Вал<ерии> Ив<ановны> и Аси[984] (к<отор>ая там случайно оказалась).
Я ничего об этом не знала, т. к. тетки позабыли мне сообщить, а Островский вообще не подозревал о моем существовании — да и вообще о чем бы то ни было! — Знакомые мамины и мои, живущие в Тарусе, случайно узнали о том, что некий памятник должен быть воздвигнут сугубо самодеятельным путем, дали мне телеграмму, я дала ответную (копию которой Вам отправила тогда же). Я пришла в ужас, поняв, что речь идет о некоей скульптуре, неведомо как и кем сотворенной, и только потом узнала, что слово «памятник» подразумевает камень с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». Моя телеграмма приостановила работы, памятник не был установлен — так написала мне Ася, и камень остался у ограды участка, где был похоронен Борисов-Мусатов[985]; потом и его — камень то есть, убрали.
Т.к. сейчас, летом, невозможно собрать цветаевскую комиссию, хочу узнать мнение каждого из членов ее хотя бы в письменном виде. Нужно решить вопрос о памятнике в Тарусе вообще и об «островском варианте» в частности.
Считаете ли Вы приемлемым, возможным, необходимым установление в Тарусе камня с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева»?
Если да, то не считаете ли Вы нужным поручить выбор и оформление такого камня какому-нибудь настоящему скульптору, чтобы камень был красив и надпись высечена надлежащим образом? Не считаете ли Вы необходимым поместить — хотя бы на другой стороне такого памятника, короткий текст о том, кто была М.Ц., когда родилась, умерла, чем связана с Тарусой? Не нужно ли приурочить установление памятника к юбилейной дате — 70-летию со дня рождения — в нач<але> окт<ября> 1962?
Не думаете ли Вы, что воздвигать такой памятник сейчас — преждевременно? Не вызовет ли это ненужного ажиотажа, не повредит ли намечающимся изданиям и публикациям? Секретариат Союза Пис<ателей>, рассмотрев протокол первого заседания комиссии, обошел молчанием предложение о памятной доске на доме, где мама жила и писала много лет, в Борисоглебском пер., и утвердил лишь вопрос о введении Алигер в состав комиссии (а также предложил Лесючевскому[986] рассмотреть вопрос об издании книжечки о Пушкине).
Как только узнаю, где сейчас Паустовский (а м.б., его и не трогать с этим делом?) и Макаров[987] — напишу и им, спрошу их мнения; Орлову написала в Эстонию[988]; Маргарита Иосифовна <Алигер> положительно относится к идее памятника, но считает, что ее (его, памятник!) надо усовершенствовать, равно как и надпись (объяснительную) добавить. А.Саакянц[989] (редактор первой книжечки и член комиссии) считает установление памятника преждевременным, считает, что сейчас