Оставшиеся были отвезены в глубь Колымы, куда он попал, я не знаю. Один товарищ, которого «великий отец»[1148] освободил в 1945 г., сказал мне, что Львович погиб. Больше он сам ничего не знал. Это понятно, люди жили сегодня, назавтра падали у рабочего места и умирали. Случалось, что во время работы отправлялись в нужник и не возвращались. Или падали в очеред <так по-русски в тексте. — Б.Ф.> за супом. Или их запирали в карцер за неповиновение, что означало смерть. Или давали неизвестно за что лишних десять лет, часто это было связано с т. н. следствием, и тоже вело к смерти. Может быть, вы давно все знаете о Лоти, я написал Вам, потому что увидел в книге, что Вы его ценили. Он был также очень мужественным, может быть, как раз слишком мужественным. Там этого не прощают.
Еще раз благодарю Вас.
Дрезден AI, Блохманпштрассе, IV. чл.партии с 1919 г. <последнее в тексте по-русски. — Б.Ф.>
В обеденные перерывы товарищи усаживались рядом, Лоти рисовал щепкой на песке или на снегу, как будут проходить походы Гитлера. У нас, конечно, не было ни газет, ни радио, — даже потом, в Сибири-материке за контрабандно принесенную в лагерь газету большой давности следовало большое наказание. Он точно предсказывал гитлеровские «маршруты», опровергал возражения, доказывал, почему Гитлер пойдет так, а не иначе, например в Грецию, а оттуда уже дальше. Ну, Вы знаете, что был хорошим стратегом. Все происходило так, как он говорил.
Я лично смог в 1955 г. вернуться на родину, однако не в Берлин. В юности я хорошо знал мужа Анны Зегерс, а потому ее тоже, хотя не так хорошо. С ним я до сих пор в доброй дружбе. Если Вы познакомились с ним через Анну в Париже, то Вы знаете, кто это такой. Может быть, Вы знали также Эрвина Синко[1149]. Он написал книгу «Роман одного романа», московский дневник. Тоже мужественный человек. Он сейчас профессор в Загребе и в Нови Сад. Летом 1964 я видел обоих Синко, они привезли мне свою книгу в окрестности Ульчина, где я был, — ее в ГДР получить тоже нельзя… Впрочем, мы можем в киоске купить роман-газета <по-русски в тексте>, например, «1 день»[1150]<написано по-русски. — Б.Ф.> и другое в этом роде.
Полностью впервые; цитировалось в комментариях к ЛГЖ (7, 824–825). Печатается по машинописной копии перевода с немецкого из архива О.Г.Савича (собрание составителя).
<Ленинград,> 5 апреля 1965
Дорогой Илья
Не писала тебе давно, прости. Брат[1151] с ноября был в больнице и я должна была его вытащить оттуда. Было нелегко, ведь у меня немного сил осталось, да разбалывалась я за последние годы. Не высидела одна, зиму провела в Комарове.
Дома его нельзя было оставить и пришлось поместить в больницу, где он пролежал до середины марта. Так как я самая молодая в семье, пришлось взять на себя все, что полагается, врачей, консультанта, сестер, няничек, лекарства и сидеть в больнице утром и вечером.
Оказалось, у меня хватило духу на три месяца. Но когда брата привезли домой, я сдала.
В это время принесли «Новый мир» №1[1152], пришлось послать тебе телеграмму по телефону.
Спасибо тебе за то, что ты вспомнил обо мне[1153]. Твои строки заменили мне разговор с тобой. Но только на время. Я не хочу допускать, чтобы мы не увиделись больше. И думаю, что ты не должен кончить книгу на шестой части. Знаешь, вот я до сих пор ничего не понимаю. Когда-то мы бежали из Лодзи в Берлин, спасаясь от еврейского погрома. Но погрома не было (осень 1906 года), а в Берлине я вступила в кружок по изучению Маркса. Сперва мы читали «Капитал», но руководительница кружка сменилась, и мы занялись «Восемнадцатым брюмера». С тех пор я помню всю жизнь, что дама История любит «во второй раз» показывать вместо трагедии — фарсы[1154]. Ну, а дальше? Или новые молодые поколения получают свою трагедию вовремя?
Береги себя, милый друг. Держись.
Обнимаю, целую.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2056. Л.27.
Москва, 5 мая 1965
Сердечно поздравляю вас, Илья Григорьевич, с 20-летием победы Советского Союза над фашистской Германией, желаю Вам крепкого здоровья, успехов в Вашей творческой деятельности и большого счастья в личной жизни.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2114. Л.2.
Алма-Ата, 7.5.1965
Дорогой Илья Григорьевич!
Посылаем Вам апрельскую книжку нашего «Простора» с подборкой стихотворений О.Э.Мандельштама.
Большое, большое спасибо Вам за проникновенные строки Ваши об Осипе Эмильевиче.
Я бесконечно виноват перед Вами. Виноват в том, что не написал Вам тотчас же после звонка из Москвы по поводу чудесных глав Ваших об А.А.Фадееве и Назыме Хикмете[1155].
После первого такого звонка мне не дозволили печатать главу о Фадееве. После второго — о Хикмете. А прознали об этих главах в Москве из нашей республиканской газеты «Казахстанская правда», бравшей интервью со мной о нашем редакционном портфеле.
После всей этой истории я очень опасался и за судьбу стихотворений О.Э. Правда, и о стихах Мандельштама и о Вашей вводной статье к ним мы тут до поры до времени помалкивали, и в Москве, видимо, об этом не ведали. Ну, а с местными надзирателями мы тут полюбовно поладили.
Словом, стихи О.Э. в номере, и мы, и наши читатели тому бесконечно рады[1156].
На последнем пленуме Союза писателей СССР я виделся с Натальей Ивановной <Столяровой> и сказал ей о звонках из Москвы. Она советовала мне встретиться с Вами и рассказать Вам об этом. Но я не сделал этого только потому, что втайне надеялся чего-то добиться после предстоявшего в те дни моего визита в ЦК.
Не сердитесь на меня, любезный Илья Григорьевич, за все эти столь запоздалые мои признания.
Еще и еще раз спасибо Вам и за Осипа Эмильевича и за предварившие бесценную публикацию строки Ваши.
Что и говорить, буду бесконечно обязан Вам, коли и впредь не обойдете любезным вашим вниманием наш журнал и позволите нам надеяться получить от Вас в будущем, может быть, иные новые главы из Вашей книги.
Навестив Вас с Ю.О.Домбровским, я постеснялся попросить у Вас один из томов «Люди, годы, жизнь» — на память о встрече с Вами. Но мне было бы очень дорого получить эту книгу — как память о доброжелательном отношении Вашем к нам, к нашему журналу.
Дай Вам бог здоровья.
Крепко жму руку Вашу.
P.S. журнал и гонорар мы высылаем Надежде Яковлевне <Мандельштам> по адресу В.Б.Шкловского[1157]. И.Ш.
Впервые. Подлинник (на бланке журнала «Простор») — ФЭ. Ед.хр.2401. Л.3–4.
<Москва,> 17 мая <19>65
Дорогой Илья Григорьевич!
Вернулась из Тарусы, где видела Алю Эфрон — она мне сказала, что начинают приступать к разрушению той дачи, где Марина провела все детство и юность, где кроме нее и меня жил и умер и Борисов-Мусатов и где еще очень недавно шел разговор об устройстве там мемориального уголка. Аля метнулась к Паустовскому; он очень стар и болен. И сама она себя плохо чувствует. Сестра Валерия[1158] лежит, ей 82 года. Все мы очень расстроены этим. Это самоуправство директора дома отдыха, хотящего строить нов<ый> корпус на месте дачи, которую обещал сохранить Паустовскому. М.б., Вы поможете, снесясь с Алей?
Привет!
Впервые. Подлинник — собрание составителя.
<Париж,> 23. 5. <19>65
Дорогой Илья Григорьевич,
Для меня было действительно радостным событием снова, после стольких лет, повидать Вас и Любовь Михайловну. Особенно рад был увидеть Вас обоих в добром здоровье и еn pleine forme[1159].
Спасибо за Ваш теплый, хороший прием. Я все эти годы всегда тепло вспоминал о наших дружеских встречах во время войны; и если в 1943-50 гг. и были какие-то «недоразумения», то я теперь вполне понимаю, что время было очень тяжелое и что Вы тут были ни при чем. Еще не получил №4 Нового мира, но прочел три номера[1160], и тут мне многое стало яснее, чем раньше. Со Стокгольмским воззванием[1161] Вы, несмотря на самые трудные условия, сделали очень большое дело (об этом я пишу в своей большой книге о Франции). Но я хотел бы обратить Ваше внимание еще на другое, о чем Вы, может быть, не знаете. Знаю, как Вам было тяжело в те годы, но здесь тоже было плохо.
Здесь, правда, не доходило до таких крайностей, как там, но все же было нелегко. Меня, например, стали травить за то, что я подписал Стокгольмское воззвание. В течение 4-х лет я был фактически безработным. Из <газеты> «Манчестер гардиан» меня с треском выгнала в <19>49 г., т. к. я не соглашался с его политикой «холодной войны» и ограничивался лишь критикой «ждановщины». Напрасно думают, что маккартизм — явление американское; его было хоть отбавляй и во Франции и, еще больше, в Англии. И даже больше всего, я бы сказал, среди лейбористов. Вы, наверное, не знаете, что в 1953 г. меня с таким же треском выставили из «левого» журнала New Statesmen, т. к. я осмелился написать, что вся история с Дюкло с его Pigeons Voyageurs