– Я все мужу расскажу, – объявила я.
Билл снова рассмеялся:
– Да? И что же, интересно, ты собираешься ему рассказать? – Его это забавляло. – Как ты объяснишь, что терпела столько лет, а теперь вдруг заговорила? Он тебе не поверит. Тебе никто не поверит. Если тебе не нравилось играть со мной, почему же ты сразу все не рассказала?
Он прекрасно знал, что я рассказала маме и что она не поверила.
Тут меня осенило.
– Я скажу, что ты меня изнасиловал! – заявила я. – Я закричу и скажу, что ты на меня набросился и изнасиловал. А потом пойду в полицию и напишу заявление. – Он не ожидал получить такой отпор, а я продолжила: – Даже если тебя осудят хотя бы за изнасилование, я уже буду рада.
Билл задумался. Ему было известно, что я заявила на Фила в полицию и довела дело до суда. Однако он не знал, что это была мамина затея. Никогда прежде я еще не видела его таким взволнованным. Я надеялась, что он испугается и навсегда отстанет от меня. Наконец-то я смогу жить спокойно.
Подумав несколько минут, Билл нашел решение.
– Если меня обвинят в изнасиловании, – сказал он, – я заявлю, что у нас был роман и что я решил порвать с тобой. – Он на ходу придумывал себе оправдание. – Да, так и скажу. Я решил бросить тебя, а ты в отместку сказала, что я тебя изнасиловал! – Он снова заулыбался. – Да и потом, кто тебе поверит? Сначала Фил, потом я, все решат, что ты сама все придумала.
Билл был явно собой доволен.
Мне стало страшно. Неужели все подумают, что я наврала про Фила, если обвиню Билла? Что про меня подумают? Что скажет Эдвард?
Я была повержена. Билл снова одержал верх.
– Я уйду, – сказал Билл, – но обязательно вернусь, и тогда мы точно поиграем. Вот увидишь!
Он ушел, а я осталась, разбитая и униженная. Я понимала, что он не сможет оправдаться тем, что у нас якобы был роман, потому что тогда его осудят за инцест. Но что, если окружающие мне не поверят? Они могут решить, что я – истеричка, которая по любому поводу называет всех мужчин насильниками. К тому же я вовсе не была уверена, что готова открыть всю правду мужу. Я не знала, готова ли я поведать ему о своем позоре.
Я стала нервной и раздражительной, так что мои отношения с Эдвардом только ухудшились. Однажды вечером мы серьезно все обсудили и решили, что я попрошу у своего врача направление к сексопатологу. Я надеялась, это укрепит нашу семью. Я очень хотела быть хорошей женой.
На прием со мной пошла Дотти. Эдвард в тот день работал, а мне сказали, что обязательно нужно прийти не одной: кто-то должен был присматривать за мной после сеанса. В клинике нас встретил врач-консультант, который объяснил, что при лечении будет использоваться метод абреактивной терапии[10]. Любой на моем месте спросил бы, что это значит, но я была согласна на все, лишь бы это помогло избавиться от страха перед половой близостью и укрепить семью.
Потом меня отвели в маленькую комнату, где я легла на кушетку, а доктор вколол мне в руку какой-то препарат. Когда я очнулась, мне показалось, что прошло всего несколько минут, хотя на самом деле пролетел целый час. Медсестра принесла мне чаю, и я пошла домой.
Я должна была полгода посещать эту клинику по вторникам. После каждого сеанса я чувствовала себя превосходно – счастливой и свободной от страхов. В один из таких дней муж наконец-то овладел мной. Не скажу, что мне понравилось заниматься с ним сексом, но отвращения у меня это тоже не вызвало. Эдвард был нежным и ласковым, и я чувствовала, что он любит меня.
Через пять месяцев я решила встретиться с врачом-консультантом, чтобы спросить, что он мне колет во время сеансов. Он сказал, что это своеобразная сыворотка правды. После укола он спрашивает меня о том, что меня тревожит, и я выкладываю ему всю правду. У меня похолодело внутри. Неужели я проболталась? Как много успела рассказать?
Я стала расспрашивать доктора, но он сказал лишь, что, судя по моим ответам, я очень скучаю по собаке.
Я задавалась вопросом, что бы случилось, если бы я под действием «сыворотки» рассказала всю правду. Поверили бы мне? Захотели бы узнать, кто насильник? Наверняка я упоминала о том, что мне пришлось пережить, о том, что боюсь дяди Билла. Я в этом почти не сомневалась.
Но ничего не изменилось. Секс по-прежнему казался мне чем-то гадким. Спустя несколько дней после того, как курс психотерапии закончился, я почувствовала, что во мне что-то изменилось. Мне не было плохо, просто как-то не по себе. К тому же задержались месячные. Неужели это случилось? Но как, ведь мы с Эдвардом занимались сексом всего один раз. Тем не менее я была уверена, что беременна.
Я была вне себя от счастья. Всего раз занималась любовью с мужем, и вот во мне уже зарождается новая жизнь. Мы с Эдвардом не заговаривали о детях. Мы и сексом-то с ним не могли заняться, какие уж там дети. Так что я не знала, какие у него планы на этот счет. Хочет ли он быть отцом? Я знала одно: у меня будет ребенок, и я счастлива.
Я не хотела рассказывать Эдварду раньше времени. Сначала нужно было сходить к врачу и сделать тест на беременность. Когда результаты наконец пришли, я заплакала от счастья. У меня будет ребенок! Маленькая куколка. Мой ребенок. Боже мой, я буду мамой.
В тот же вечер я призналась мужу. Однако он не разделил мою радость. Он скорее был озадачен. Эдварду сложно было понять, как я умудрилась забеременеть с первого же раза. Он не знал, что и думать. Он ничего не знал о детях и не был уверен, что готов стать отцом. Он не сердился, не упрекал меня. Он не говорил, что это моя ошибка, не пытался меня обидеть. Эдвард просто не знал, как к этому всему относиться, и тем не менее его реакция ужаснула меня. Вся моя радость куда-то улетучилась. Я пыталась успокоить Эдварда, говорила, что ничего не изменится в наших отношениях, что мы со всем справимся. Он был хорошим человеком, но не чувствовал готовности к такой ответственности.
Дотти же, наоборот, безумно обрадовалась. Беременность протекала хорошо, кожа не сохла, волосы не стали ломкими. Я была абсолютно здорова. Мне не терпелось скорей стать матерью. Только одно омрачало мою радость – страх перед возвращением Билла. Я боялась не только за себя, но и за ребенка. Попытается ли Билл навредить ему?
Однажды, когда я была уже на третьем месяце, мне на работу позвонила мама. Я не ожидала услышать ее голос. К тому же она плакала. Это было непривычно.
– С Биллом несчастье, – рыдала она в трубку. – У него случился сердечный приступ, он в коме… Ты должна его навестить, – сказала она. – Я сама не могу. Что скажут люди?
Навестить Билла? Она с ума сошла? Потом она стала рассказывать, как любила его, моего настоящего отца, человека, насиловавшего меня всю мою жизнь. Гадкого, мерзкого типа, с которым у нее был роман длиною в двадцать лет, с самой войны.
– Ты же знаешь, как я люблю его, – прибавила мать. – Всегда любила. Ты должна навестить его и сказать, как я его люблю. Я всегда его любила.
Я молча слушала. Мне было нечего ей ответить. Что я могла сказать?
Что с его смертью мои страдания прекратятся?
Что я счастлива? По-настоящему счастлива, потому что его мерзкие игры останутся в прошлом?
Нужно было сказать ей, что, если он сдохнет, буду только рада, потому что тогда наконец-то смогу вздохнуть спокойно?
Нужно было сказать ей все это?
Наверное, нужно было, но я не стала. Мама и Билл скрывали свой роман всю жизнь, стараясь соблюсти приличия. Из этих же побуждений я не стала говорить то, что думала. Все наши знакомые уверены, что я любила гадкого Билла как дядю, они будут ждать, что я приду навестить его. Они надеются увидеть меня в слезах, подавленную скорой кончиной близкого человека.
– Хорошо, я схожу к нему, – сказала я скрепя сердце. – Скажу, что ты его любишь.
И отправилась в больницу к Биллу. Его поместили в отдельную палату. Врач спросил меня, кем я прихожусь Биллу. У меня язык не повернулся сказать, что я его дочь – я никогда не считала его отцом, – поэтому ответила, что я его крестница. Спустя несколько минут в палату заглянула медсестра. Она была рада увидеть меня у постели умирающего Билла. Медсестра достала из-под его подушки маленькую фотографию, которую я сразу узнала. Я поразилась. Это был один из снимков на документы, сделанных перед поступлением в колледж. Наверное, мама подарила Биллу эту фотографию. Сестра рассказала мне, что врачи спросили у Гвен, есть ли у Билла дочь. Гвен ответила, что нет. Тогда они быстро сменили тему, а сами решили, что я его любовница.
Мне пришлось объяснить медсестре, что я внебрачная дочь Билла и что наши семьи из-за этого в ссоре. Я попросила никому не рассказывать о моем визите. Я продолжала защищать его. Хотя мне приятнее думать, что я защищала свою мать.
С годами, после того как я узнала больше о педофилах, меня каждый раз передергивало при мысли о том, что Билл мог мастурбировать на мою фотографию. Потом я решила, что раз уж мне не дано знать наверняка, что он делал с моими фотографиями, лучше вовсе перестать думать об этом. В конце концов, то, что он сделал со мной, было ужасно и без этого.
Я присела на краю кровати. Билл казался совсем маленьким. Хрупким. И в то же время гадким, мерзким, противным. Болезнь не сделала его лучше. Я заплакала, и все вокруг думали, что мне жалко дорогого человека. Что ж, я и правда скорбела. Но не о Билле. Его скорая смерть ничуть меня не расстраивала. Я горевала о своем детстве, о невинности, которую он у меня украл. Я много плакала в тот день, но это были слезы облегчения.
Сидя на больничной койке рядом с Биллом, я старалась не прикасаться к нему. Мне было очень жалко ту маленькую девочку, жалко себя. Я знала, что мой мучитель вот-вот умрет, но это не меняло моего отношения к нему. Даже приближающаяся смерть не делала его лучше. Только когда он умрет, мои мучения прекратятся. Тут я решила ему все рассказать.
Когда я училась на медсестру, нам рассказывали, что даже в состоянии комы человек все слышит. Слух пропадает в последнюю очередь. Так что я высказала Биллу все.