С чего я вдруг взяла, что она сможет мне посочувствовать? Ей было наплевать на меня и мои чувства.
– Глупая девчонка, – отчитывала она меня. – Конечно, нужно избавиться от этого ребенка. Что про тебя люди подумают? – Расхаживая из стороны в сторону по комнате, она словно разговаривала сама с собой. – Тебе придется сделать аборт и на некоторое время уехать из города.
– Я не могу так поступить, – сказала я, пытаясь ее утихомирить. – Я против абортов.
– Вечно ты со своими высокими идеалами носишься. Какая тебе от них польза? Ты можешь сколько угодно выступать против абортов, но другого выбора у тебя нет. – Она стояла передо мной, скрестив руки на груди, а я снова была семилетней девочкой, испуганной, потерянной, нелюбимой. – Либо ты сделаешь аборт, либо будешь сама растить этого ублюдка, а от меня помощи не жди.
Я ушам своим не верила. Как она может так оскорблять будущего внука? Я хотела напомнить ей историю своего рождения. Мне хотелось сказать, что, в отличие от нее, я буду любить своих детей и мне все равно, внебрачные они или законнорожденные. Я так хотела накричать на нее!
Но не стала. Вернее, не смогла. Я была измотана, и у меня просто не нашлось сил с ней ругаться. Ну что ж, одна – значит, одна. Мне не привыкать. По большому счету, я всегда была одна. Зато теперь рядом была Мелисса, любимая доченька, и я верила, что все наладится.
Иногда я заходила проведать папу, но мать заставила меня каждый раз звонить и предупреждать о приходе – она не хотела, чтобы ее гости увидели меня в положении.
Я бросила работу в баре и перестала принимать антидепрессанты, чтобы не навредить ребеночку. Вскоре у меня началась ломка, которая продолжалась до самых родов: я стала видеть кошмары, страдала от галлюцинаций, внезапных приступов паники. Иногда в истерике металась по дому. Врач сказал, что это все просто последствия стресса. Он знал, что я развелась и что жду ребенка от другого мужчины. По его словам, в первый раз беременность протекала гладко, потому что я была счастлива с мужем и не беспокоилась о будущем. Теперь же все изменилось. Он не стал заострять внимание на том, что таблетки, которые я принимала до того, как забеременела во второй раз, были гораздо сильнее тех, которые я начала пить несколько лет назад. Он полностью исключал возможность побочных эффектов. В то же время его очень беспокоило, смогу ли в одиночку растить двух детей. Он посоветовал мне узнать про то, как можно отдать ребенка на усыновление.
Несмотря ни на что, я намеревалась сама воспитывать обоих детей, но я была так измучена, что согласилась встретиться с людьми, занимающимися вопросами усыновления. Я не собиралась отдавать ребенка. Просто хотела утвердиться в своем решении.
Как мать-одиночка я имела право на содействие социального работника. Ко мне прислали очень милую женщину, которая сразу объяснила, как тяжело будет воспитывать одной двоих детей. Она обратила мое внимание на то, что у меня нет денег на содержание второго ребенка и что алиментов, которые Эдвард платил за Мелиссу, на двух детей точно не хватит. Она заставила меня трезво оценить ситуацию и сказала, что если я буду растить одна и Мелиссу, и не родившегося еще ребенка, то пострадают оба. Я не могла нормально соображать. Ломка, вызванная тем, что я перестала принимать бензодиазепин, мешала мне спокойно думать. Жизнь была похожа на битву в темноте. Социальная работница твердила, что я должна сделать выбор между Мелиссой и еще не родившимся ребенком. Лучшее, что я могла сделать, по ее словам, это сразу отдать малыша на усыновление.
Однажды, когда я была на восьмом месяце, ко мне зашла женщина из службы усыновления при одной из церквей. Женщина принесла мне одежду для ребеночка, дюжину пеленок и бутылочку для кормления. Весь вечер она без умолку твердила о том, какие чудесные люди возьмут моего малыша в семью.
Мне хотелось самой воспитывать своего будущего ребенка! Не имеет значения, что его отец отказался от него, – я сама его поставлю на ноги! Я так и не смогла высказать эти свои мысли вслух. Я была повержена, разбита и абсолютна одинока.
Глава восемнадцатая
Нa время родов я попросила Эдварда присмотреть за Мелиссой. В этот раз все прошло гораздо лучше, только плацента никак не выходила. Молоденькая медсестра не знала, что делать с младенцем, которого я только что произвела на свет, поэтому просто протянула его мне. Это был мальчик. Как же он был красив! Больше всего я боялась, что его у меня отнимут. После родов более опытная медсестра отчитала свою молодую коллегу и отобрала у меня сына. Я так не хотела его отдавать!
На следующий день я смогла спуститься из отделения в ясли. Долго я смотрела на младенцев сквозь стекло, пока наконец не нашла своего сыночка. Я была уверена, что никто за мной не наблюдает, поэтому решилась зайти внутрь. Он был таким крошечным. Крошечный, но красивый. Я посмотрела на именную бирку, привязанную к его ручке. На ней было написано: «Фамилия неизвестна». Эта надпись разбила мое сердце. Что значит «неизвестна», у него должна быть моя фамилия. Я его мать, я вынашивала его девять месяцев. Из-за этой надписи он казался брошенным и никому не нужным.
Я достала его из кроватки. Внезапно дверь распахнулась, и вбежали медсестры. Они забрали у меня сына и отвели меня обратно в отделение. Я не плакала. Слезами горю не поможешь, тем более такому большому.
На следующее утро медсестра сообщила, что женщина из социальной службы пришла за моим сыном. В руках она держала вещи, которые я взяла с собой, чтобы одеть малыша для дороги домой, – крошечный голубой комбинезон с вышивкой и белые носочки. Она протянула их мне, а затем ушла за ребенком и вскоре вернулась. Я оцепенела.
– Давайте я его одену, – сказала она.
Мне не хватило сил ответить. Я боялась, что скажу что-нибудь ужасное. Никакими словами не передать то, что я чувствовала в тот момент. Чувствовала ли я что-то вообще? Не знаю. Я просто кивнула в ответ.
Когда я увидела женщину, которая пришла за моим ребенком, меня всю затрясло. Я так и не заплакала. Я была полностью разбита.
– Нужно, чтобы вы вслух прочитали то, что содержится в этой бумаге, – сказала женщина резко.
Я взглянула на документы. В глаза мне бросились строчки: «Настоящим заявляю, что передаю своего ребенка на попечение Общества усыновления англиканской церкви».
Я не могла отречься от своего сына. У меня язык не поворачивался. Это было выше моих сил.
Я не случайно выбрала именно это общество: мне казалось, оно лучшее в стране. Бог не защитил меня, когда я была маленькой девочкой, но я хорошо запомнила строчки из Библии: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное». Я надеялась, Бог услышит меня и позаботится о моем сыночке.
Голова кружилась, казалось, я вот-вот упаду в обморок. Меня не покидало ощущение, что я совершаю ошибку.
Женщина из социальной службы начала терять терпение.
– Ну же, время-то идет, – сказала она, сдерживая раздражение. – Давайте мне сюда ребенка. Вы же сами знаете, что так будет лучше для всех.
Лучше? Кому от этого станет лучше? Неужели она не понимает, что я сейчас чувствую?
Медсестра понимала, как мне тяжело. Сразу после родов я все ей рассказала. Я взглянула на нее с мольбой о помощи.
– Она не должна ничего читать, – сказала она тоном, не терпящим возражений. – Будет достаточно, если я с ее согласия прочитаю бумагу вместо нее.
– Я согласна, – кивнула женщина из социальной службы, – лишь бы побыстрее.
Я качала головой из стороны в сторону, тихо всхлипывая без слез. Медсестра взяла мою руку и положила ее на одеяло, в которое был завернут мой сын. Затем прочитала слова отказа по бумажке.
После этого у меня забрали ребенка.
Я не помню, что случилось потом. Просто не помню.
Через какое-то время меня отвели в канцелярию для составления акта о рождении ребенка. Я была как в тумане, даже не пыталась понять, что происходит. Регистратор спросил имя ребенка.
– Джек, – прошептала я.
Второй вопрос застал меня врасплох.
– Имя и фамилия отца? – спросил регистратор и замолчал.
Я тоже молчала, не зная, что сказать.
– У вас есть разрешение его отца указывать его имя в свидетельстве о рождении? Письменное разрешение?
Конечно, у меня ничего не было, Ларри ведь отказался признать ребенка.
– Придется написать «отец неизвестен», – сказал регистратор и продолжил заполнять бумаги. Я почувствовала такую пустоту внутри, словно уже умерла.
Несколько следующих дней слились в моей памяти. Я была подавлена, и лечащий врач снова прописал мне антидепрессанты. Они немного помогли, но жгучая боль внутри не проходила. Казалось, мне вонзили нож в самое сердце. Мне не хотелось ни есть, ни спать. Я продолжала жить только ради Мелиссы.
Этот кошмар продолжался целую неделю, и я поняла, что не могу так жить. Я позвонила в службу усыновления и сказала, что хочу увидеть сына. Там ответили, что это невозможно. Напрасно я рыдала в трубку, это не помогало. Я названивала им целыми днями, но все впустую. Затем вспомнила, что ребенок, перед тем как попасть к приемным родителям, несколько недель проводит в семьях, сотрудничающих с социальными службами.
Обезумев от горя, я перестала цепляться за жизнь. Да, я по-прежнему ухаживала за дочкой и старалась поддерживать порядок в доме, но абсолютно перестала следить за собой. В отчаянии я позвонила матери. Боль от расставания с сыном была так велика, что я надеялась даже на сочувствие матери и ее помощь. Речь ведь все-таки шла об ее внуке. Конечно, она должна помочь.
Оказалось, я снова надеялась зря. Мама отказалась помогать.
– Ты и твой ублюдок для меня пустое место, – заявила она. – Я не желаю тебя видеть, а если ты вдруг передумаешь отдавать сынка на усыновление, можешь навсегда про меня забыть. – Какая она все-таки злая и бессердечная! – И вообще, держись подальше от меня и моей семьи.
Она так и сказала: «Моей семьи». Эти слова хорошо показывают, как мать ко мне относилась. Она никогда не считала меня частью семьи. Когда я забеременела второй раз, она сказала всем знакомым, что я «залетела» от бывшего мужа и что ребенок умер при родах. Ее волновало только то, что подумают ее «друзья».