Глава 6Через море
Медики отдали мне этот осколок.
Он имел вид плоского, почерневшего кусочка металла длиной чуть больше спички, с острыми, зазубренными краями. Будь траектория его полета ниже, не знаю, что случилось бы со мной. Лежала бы, наверное, с пробитой головой в сырой земле на кладбище возле деревни Татарка, как полторы сотни моих однополчан. Там, где остался наш храбрый командир роты лейтенант Воронин и мой подчиненный красноармеец Базарбаев, отличный стрелок и добрый человек. Мы похоронили их поздним вечером 11 октября, когда сражение стихло и румыны отошли на прежние свои позиции.
Плохо помню, как проходила операция. Но вид после нее у меня был совсем не боевой: половину волос выстригли, кожу замазали зеленкой, после извлечения осколка на рану наложили швы и голову перебинтовали. Когда действие препарата «морфин» прекратилось, боль снова подступила. Болели виски, затылок, само место извлечения осколка, началось сильное головокружение. Хирург сказал, что не может быть и речи о немедленном возвращении в полк. Предстояло провести в медсанбате десять – двенадцать дней.
Однако я относилась к «ходячим» пациентам. Через день, 15 октября, мне уже разрешили выйти на прогулку. Я надела шинель в рукава, на перебинтованную голову водрузила пилотку и отправилась осматривать окрестности и дышать свежим воздухом.
Еще 14 октября на голубом небе ярко сияло солнце и согревало своими лучами степные пространства вокруг Одессы. Но 15-го теплая хрустальная черноморская осень вдруг кончилась. Горизонт заволокли низкие свинцово-серые тучи, подул холодный северный ветер. Вскоре первые капли дождя упали на клумбы и дорожки уютного сквера, который окружал сельскую школу. Медсанбат № 47 удобно расположился в ее здании, и это являлось большой удачей. Гораздо чаще армейские медицинские учреждения развертывались либо в поле, либо в лесу в больших брезентовых палатках. В них и сортировали раненых, и оперировали их, и долечивали. Тяжелых больных с ампутациями, ожогами, переломами отправляли в глубокий тыл на санитарных машинах. Выйдя из школы, я наблюдала, как грузят носилки с ними на две «полуторки» с красными крестами на бортах. Машины ушли по дороге на Одессу, их ждали в порту морские транспортные суда.
Война к сельской школе пока не добралась, но напоминала о себе отдаленной канонадой, гремевшей где-то на западе и юго-западе. Судя по мощному рокоту, вели огонь наши береговые батареи и дальнобойные орудия кораблей Черноморского флота. Иногда в этот хор вступали пушки калибром поменьше – с двух бронепоездов, которые обстреливали позиции фашистов, подойдя к ним на близкое расстояние.
Под ногами у меня шуршали опавшие листья. Кусты шиповника и кизила растеряли их совсем недавно, и теперь сиротливо протягивали к небу тонкие черные ветви. Можжевельник стоял зеленой стеной, не страшась ни ветра, ни дождя. На клумбах, где росли гладиолусы, тюльпаны и розы, темнела коричневая земля. Кто-то, несмотря на бомбежки и артобстрелы, ухаживал за сквером и вскопал ее день или два назад. Упорство и трудолюбие людей, не желающих мириться с военным хаосом, вызывало уважение. Я подобрала скрученный сухой багряно-желтый лист и попыталась расправить его пальцами. Лист не поддавался. Жизнь его кончилась, увы!
Через распахнутые ворота в сквер заехала генеральская легковая машина, выкрашенная в защитный цвет, и двинулась к школе. На такой обычно ездил генерал-майор Петров. Я подошла к дорожке и встала по стойке «смирно», приложив руку к пилотке. «Эмка» остановилась почти рядом со мной. Из нее действительно вышел командующий Приморской армией Иван Ефимович Петров и обратился ко мне:
– Людмила, ты что тут делаешь?
– Нахожусь на излечении, товарищ генерал-майор.
– Ранена в голову? – он подошел ко мне.
– Так точно, товарищ генерал-майор.
– Давно?
– Никак нет. Тринадцатого октября, на позициях первого батальона у деревни Татарка. Отражали атаку румынской пехоты, и вот осколок мины…
– Почему каску не носишь, дочка? – строго спросил генерал-майор.
– Это случайно вышло, Иван Ефимович.
– Лечат хорошо? – поинтересовался Петров.
– Превосходно! – доложила я.
– А теперь собирайся, Люда. Плывем в Севастополь. На кораблях.
– А как же любимая, родная нам всем Одесса, Иван Ефимович?! – не удержалась я от горестного восклицания. – Неужели отдадим город фашистам на разграбление и поругание? Ведь они тут камня на камне не оставят…
– Таков приказ Ставки, Людмила, – решив как-то утешить меня, Петров по-отечески коснулся моего плеча рукой. – Ты же понимаешь, долг солдата – всегда точно исполнять приказы… Мой тебе приказ: не унывать, верить в победу, сражаться смело. Кстати говоря, сколько врагов сейчас на твоем счету?
– Сто восемьдесят семь.
– Да ты просто молодец! – воскликнул генерал-майор с искренним восхищением. – Хорошо стреляешь…
– Так ведь густыми цепями в атаку идут, идиоты, – сказала я, подумав, что Петров ждет объяснений такому обстоятельству. – Даже промазать по ним трудно.
Получив назначение на высокий пост главнокомандующего Приморской армией, Иван Ефимович совсем не изменился. Он остался скромным, спокойным, сдержанным человеком и думал не столько о власти над людьми, данной ему этой должностью, сколько о своей ответственности за них. На его плечи тогда легла очень трудная задача: эвакуация всех воинских соединений из Одессы в Севастополь по морю. Подготовить ее требовалось в кратчайшие сроки, тайно от противника, не позволив ему преследовать наши уходящие полки. Целыми днями он колесил на автомашине по позициям Одесского оборонительного района, проверяя, как идет подготовка к операции в разных армейских частях. Лицо его сейчас было усталым, серым от дорожной пыли. Но мои слова он воспринял как шутку, и она ему понравилась. В глазах генерала мелькнули озорные искорки. Он рассмеялся.
– Ну, Люда, с такими солдатами, как ты, ничего не страшно, – сказал Петров. – И море переплывем, и Крым защитим. Все будет хорошо, вот увидишь…
Петров торопливыми шагами направился к школе, а я осталась в сквере размышлять о новости, сообщенной им. Честно говоря, она просто не укладывалась в голове. Ведь мы, защитники Одессы, удерживая огневые рубежи, никогда не думали об отступлении. Мы пребывали в уверенности, что Ставка Главного командования в Москве не отдаст такого приказа, а будет, как и прежде, посылать в воюющий город людские пополнения, оружие, боеприпасы, снаряжение и продовольствие. Осажденная Одесса, с августа 1941 года находившаяся в тылу врага, была примером стойкого, героического сопротивления немецко-румынским оккупантам в тот трудный период, когда германские дивизии рвались к столице нашей Родины.
«Тогда мы еще на знали, что очень скоро, через восемь дней, получим решение Ставки, предписывающее оставить Одессу и эвакуировать армию в Крым, над которым нависла угроза захвата фашистскими полчищами, уже вышедшими к Перекопу, – вспоминал впоследствии член Военного совета Приморской армии генерал-майор Ф.Н. Воронин. – Может быть, потому что напряженная борьба с врагом на одесском плацдарме в какой-то мере заслоняла от нас события, происходящие на других фронтах, это решение оказалось для нас ошеломляюще неожиданным… Ему (И.Е. Петрову. – Примеч. сост.) пришлось прежде всего решать вопрос о том, как организовать вывод войск из боя и эвакуацию армии. К тому времени у работников оперативного отдела штаба уже возникла мысль: а нельзя ли отвести войска с рубежей обороны не последовательно, как предполагалось до сих пор, а все сразу? Петров одобрил эту идею. Я его в этом поддержал. Штабу было приказано переработать план эвакуации. Военный совет ООР утвердил новый план, в основу которого был положен уход из Одессы всех войск одновременно. Непосредственно в боевых порядках насчитывалось около 50 тысяч человек. Всем им предстояло в одну ночь – на 16-е октября – погрузиться на транспорты вместе с оружием и отбыть из Одессы…»[12]
Этот план был осуществлен блестяще и в истории Великой Отечественной войны представляет собой уникальную по сложности десантную операцию.
После заката солнца 15 октября 1941 года полки и батареи трех стрелковых дивизий: 25, 95, 421-й – и одной кавалерийской стали покидать свои огневые рубежи, при полной тишине собираться в колонны и уходить через город к морскому порту. Для того чтобы в темноте они не заблудились, не ошиблись на поворотах улиц и на перекрестках, там нанесли разметку толченой известью и мелом. Арьергардные батальоны оставались в окопах еще два часа и вели по врагу отвлекающий огонь из автоматов, пулеметов и минометов, а потом тоже отступили. Их место на передовой заняли команды разведчиков и местные партизаны, которые имитировали жизнь пехоты в поле: жгли костры, изредка стреляли, передвигались по ходам сообщения. Румыны и немцы не предпринимали никаких попыток атаковать и перейти линию фронта.
Медсанбат № 47, погрузившись на автомобили, занял в колонне своей Чапаевской дивизии сразу за саперным батальоном. Дорога, изрядно разбитая, не позволяла развивать большую скорость. Но все-таки пригороды Одессы мы проехали за час. В самом городе движение замедлилось еще больше. Улицы были забиты брошенными армейскими грузовиками, обозными повозками с разным военным имуществом. Особенно большой затор образовался у главных ворот морского порта – Таможенных, выходивших на Таможенную же площадь.
Последний раз бойцы и командиры 54-го полка прошли по одесским улицам в конце сентября. Сейчас я увидела, что положение значительно ухудшилось. Осенние сумерки окутывали улицы, площади, парки и бульвары города, но разрушения, причиненные вражеской авиацией, все-таки бросались в глаза, особенно – в центре. Многие здания лишились крыш, вторых и третьих этажей. Черными провалами вместо окон они печально смотрели на своих защитников, ныне уходящих прочь.
Маршрут 25-й дивизии пролегал по главным улицам центрального Водно-транспортного района: от Преображенской – на Греческую и далее с поворотом на Польский спуск – к Таможенной площади. Когда наша колонна в очередной раз остановилась на перекрестке, перекрытом каким-то артиллери