Однако Севастополь, заложенный по указу императрицы Екатерины Второй, имел более давнюю историю. На трамвае я съездила в Балаклаву, рыбацкий поселок в 12 километрах от города, чтобы посмотреть на руины генуэзской крепости Чембало, а также побывала в Херсонесе-Таврическом, основанном еще в V веке до нашей эры, где увидела остатки древнегреческого города с фундаментами домов, базилики, античного театра, крепостных башен и стен, образующих «перебол», специальное пространство для борьбы с вражеской пехотой, прорвавшейся к фортификационному сооружению.
Все это стало возможным потому, что у меня были свои деньги из солдатского оклада, собранные за четыре месяца. Рядовому первого года службы полагалось 10 рублей 50 копеек, но снайперу-ефрейтору – 30 рублей, снайперу-сержанту и командиру отделения – 35 рублей. Примерно 20 рублей у меня ушло на шоколадные конфеты «Весна». К моему удивлению, они продавались в севастопольском магазине «Военторг» по довоенной цене.
Между тем события в Крыму развивались.
Уже 26 октября 1941 года германская Одинннадцатая армия под командованием генерал-полковника Эрика фон Манштейна вышла на просторы полуострова. Через четыре дня, 30 октября, в четверг, начались боевые действия на дальних подступах к Главной военно-морской базе Черноморского флота. Четырехорудийная батарея береговой обороны № 54 открыла огонь по колонне немецких бронетранспортеров, грузовиков с пехотой, мотоциклов и самоходных артиллерийских установок «StuG III Ausf», двигавшихся по дороге к деревне Николаевка. Меткими выстрелами колонна была остановлена. Этот день и считается началом обороны Севастополя.
Приказ начальника гарнизона города от 30 октября 1941 года контр-адмирала Г.В. Жукова нам объявили при построении на плацу во флотском экипаже. Начинался он так: «1. Противник прорвал линию фронта, его передовые мотомеханизированные части вышли в район Евпатория – Саки, угрожая Севастополю… 3.Частям гарнизона Севастополя во взаимодействии с кораблями и береговой артиллерией не допустить противника в Главную военно-морскую базу и уничтожить его на подходе к Севастополю…» В приказе говорилось о расположении наших воинских частей по линии передового рубежа от деревни Камары до устья реки Кача. Обеспечивать сухопутную оборону должны были 16 батальонов морской пехоты, ополчение и другие подразделения, находившиеся в тот момент в городе. Меня этот приказ не касался, так как я по-прежнему числилась в первом батальоне 54-го стрелкового полка, а где он находится, никто не знал. Но майор Хубежев в этот день не дал мне увольнения и опять предложил перейти в морскую пехоту. Затем вместе с другими выздоравливающими я занималась уборкой территории.
Впрочем, об этом долго жалеть не пришлось. Во второй половине дня, после обеда, у нас появились две молодые сотрудницы Морской библиотеки. Они совершали свой обычный – раз в неделю – обход частей ВМФ, собирая книги, которые выдали бойцам раньше, и предлагая новые. Вокруг них моментально образовалась толпа. Бойцы меняли книги, разговаривали с девушками о прочитанном, делали заказы. Я тоже взяла потрепанную брошюру в мягкой обложке с цветным рисунком, изображающим сценку на Четвертом бастионе в 1854 году: большая пушка на лафете с маленькими колесиками, солдаты и офицер возле нее, сверху фамилия автора – Лев Толстой, название – «Севастопольские рассказы». Были книги и других писателей: Чернышевского, Чехова, Алексея Толстого, Шолохова, Максима Горького, – но Толстой пользовался гораздо большим спросом.
Давно я не держала в руках книг – верных спутников студента. О книгах пришлось забыть с той поры, когда, надев военную форму, я стала рядовым красноармейцем 25-й Чапаевской дивизии. Они остались там, в довоенной жизни, и теперь напоминали о покое, размеренности и благоустройстве. Не без волнения открыла обложку. «Севастопольские рассказы» я, конечно, читала, но очень давно, наверное, в детстве. Девушка-библиотекарь заговорила со мной об этом произведении. Она горячо рекомендовала его, называя интересным и вполне современным. Я согласилась с ней: не прошло и ста лет, как новые завоеватели подошли к легендарному городу с теми же самыми намерениями.
Чтение помогло скоротать время.
Участник первой обороны города молодой поручик артиллерии граф Толстой писал о боевых действиях со знанием дела. Скорее всего, в юные годы я не могла понять, насколько точен великий писатель в психологических деталях. Но теперь, вспоминая битву за Одессу, удивлялась тому, как проникновенно он передает чувства человека, впервые ощутившего в бою смертельную опасность:
«…Медленный свист ядра или бомбы в то самое время, как вы станете подниматься на гору, неприятно поразит вас. Вы вдруг поймете, и совсем иначе, чем понимали прежде, значение звуков тех выстрелов, которые вы слышали в городе. Какое-нибудь тихо-отрадное воспоминание вдруг блеснет в вашем воображении, собственная ваша личность начнет занимать вас больше, чем наблюдения; у вас станет меньше внимания ко всему окружающему и какое-то неприятное чувство нерешимости вдруг овладеет вами. Несмотря на этот подленький голос при виде опасности, вдруг заговоривший внутри вас, вы, особенно взглянув на солдата, который размахивая руками и оскользаясь под гору по жидкой грязи, рысью со смехом бежит мимо вас, – вы заставляете замолчать этот голос, невольно выпрямляете грудь, поднимаете выше голову…»
Толстой рисовал яркие портреты своих соратников, солдат и офицеров Российской императорской армии, которые сражались тогда на бастионах. Он как будто приближал к нам этих героев, сделав понятными их мысли, мечты, поступки. Думаю, никто до него так убедительно не говорил об истоках русского воинского духа:
«…Даже очень может быть, что морской офицер, из тщеславия или просто так, чтобы доставить себе удовольствие, захочет при вас пострелять немного. “Послать комендора и прислугу к пушке”, – и человек четырнадцать матросов, живо, весело, кто засовывая в карман трубку, кто дожевывая сухарь, постукивая подкованными сапогами по платформе, пойдут к пушке и зарядят ее. Вглядитесь в лица, в осанки, в движения этих людей: в каждой морщине этого загорелого, скуластого лица, в каждой мышце, в ширине этих плеч, в толщине ног, обутых в громадные сапоги, в каждом движении, спокойном, твердом, неторопливом, видны эти главные черты, составляющие силу русского – простота и упрямство; но здесь на каждом лице кажется вам, что опасность, злоба и страдание войны, этих главных признаков, положили еще и следы сознания своего достоинства и высокой мысли…»[13]
Также меня занимало и данное Толстым описание севастопольской природы и погоды, топонимика здешних мест: Северная сторона, Корабельная сторона, Малахов курган, Сапун-гора, Мекензиевы горы, Сухарная балка, Мартыновский овраг, речка Черная, Павловский мысок, Куликово поле. Ведь доселе я действовала, применяясь к ровным степным пространствам, где видимость по большей части была отличной, расстояния до цели определялись легко. Однако прицельная стрельба в горах – совсем другое дело.
Утром 4 ноября 1941 года майор Хубежев сообщил мне хорошую новость. Командующий Приморской армией генерал-майор Петров вчера прибыл в Севастополь вместе со своим штабом и разместился на командном пункте береговой обороны в Херсонесских казармах. Я решила добиться встречи с ним. Но совсем непросто сержанту подойти к генералу. Помогло то, что меня узнал его адъютант. Я увидела Ивана Ефимовича таким, как всегда: подтянутым, энергичным. Белая пыль крымских дорог осела на его кителе с генеральскими звездами на петлицах. Коричневая кавалерийская портупея с поясом и двумя плечевыми ремнями плотно охватывала его худощавую фигуру, а кобура пистолета Коровина, присвоенного высшему комсоставу, была сильно сдвинута на правый бок. В руках Петров по привычке держал стек, хотя объезжал огневые рубежи, знакомился с воинскими частями, занимавшими их, осматривал местность и военно-инженерные сооружения на ней, естественно, на машине. Выйдя из «эмки», командующий остановился. Я шагнула к нему, вытянулась по стойке «смирно» и доложила:
– Сержант Павличенко, товарищ генерал-майор. Разрешите обратиться.
– Здравствуй, Людмила, – он улыбнулся. – Как чувствуешь себя?
– Отлично, товарищ генерал-майор.
– Значит, будем бить фашистов в Севастополе?
– Обязательно, товарищ генерал-майор.
– Сообщаю тебе, что ты – теперь старший сержант и будешь командовать снайперским взводом, – Петров снял пенсне и протер его белоснежным платком. – Когда прибудет маршевое пополнение, отбери подходящих людей и обучи их приемам меткой стрельбы.
– Слушаюсь, товарищ генерал-майор! – бодро отрапортовала я и, понизив голос, спросила с тревогой: – Но где же мой полк, Иван Ефимович?
– Думаю, сейчас «разинцы» находятся на дороге между Ялтой и Гурзуфом. В Севастополь они попадут дней через пять. Будешь ждать?
– Так точно, товарищ генерал-майор! С первых дней службы всей душой привязана к первому батальону капитана Сергиенко и к моей любимой второй роте.
– За армейскую привязанность хвалю, – Петров снова улыбнулся.
По распоряжению командующего Приморской армией мне довольно быстро оформили в штабе все необходимые документы, выдали направление в полк и на интендантский склад. Следовало получить разные предметы зимнего обмундирования, например, шапку-ушанку, ватник, теплое белье. С особым удовольствием я прикрепила на петлицы гимнастерки по три темно-рубиновых треугольничка, обозначающие мое новое воинское звание – «старший сержант». Кроме того, полагалась мне кожаная портупея с плечевым ремнем, латунной одношпеньковой пряжкой и кобурой с шомполом, куда вкладывался пистолет.
Потом с этим ручным огнестрельным оружием – «Тульский, Токарева», – полученным в Севастополе, я не расставалась никогда: брала с собой, уходя в снайперскую засаду, в увольнение в город и, само собой разумеется, на парадные построения, при эвакуации увезла его в Новороссийск, затем – в Москву. «ТТ» стал моим добрым талисманом. Охотясь за фрицами в крымском лесу, я рассчитывала – в случае неудачи – не столько на гранату, всегда висевшую у меня на поясном ремне, сколько на «тотошу» (так называли пистолет Токарева у нас в армии). Ведь снайперов в плен не брали ни русские, ни немцы, их расстреливали прямо на месте. Для женщин существовал и другой вариант – групповое изнасилование перед смертью