– Мы вчера столько приготовили! – заявила Марина, громко шмыгая носом и заталкивая скучания по папе поглубже в себя. Она старалась делать это легкими движениями – такими Бабочка скармливала шкафу свои вещи.
Минутная стрелка понеслась довольной собакой, увидевшей проезжающую машину, и потащила за собой на полной скорости часовую. Марина и Бабочка заполняли пустоты стола тарелками – чистыми или заросшими едой, – пока весна за окном выкручивала на полную зиму, вытряхивая из облаков весь скопившийся снег. Бабочка напевала – негромко, из русского рока, – а Марина, улыбаясь горе из куриных запчастей, пыталась угадать композицию. Во главе стола, заваливаясь на выступ подоконника, встала пирамида из фруктов. Марина с интересом блуждала глазами по зеленым звездам и пушистым красным шарам, которые вальяжно разлеглись на привычных яблоках, бананах и апельсинах. Но трогать их до прихода гостей не решилась. Вот только гости не торопились.
Дверной звонок принялся заливаться соловьем, когда за окном сгустилась темнота, похожая на растопленный горький шоколад, – не черная, скорее темно-коричневая. Бабочка, не присевшая даже на краешек стула, подправила перед зеркалом лицо, смахнула с плеч невидимые пылинки и нырнула в коридор, оставив Марину под медовым светом кухонной люстры. Через две комнаты пыхтела, втискиваясь в платье, Маленькая Женщина. Сегодня она тоже хотела быть красивой.
– Здра-авствуйте, – протянула Бабочка, и Марина заметила, что ее голос вновь переключился. Щелк. Бабочка была гибкой, она постоянно менялась изнутри, при этом сохраняя привычную форму.
– Ангелина, с каждым разом все хорошеешь, – густо зазвучал коридорный мужчина.
Наверно, где-то существовала книга, в которой хранились все правила для собирающихся в гости. Иначе почему люди – приходя, уходя или поднимая бокалы – говорили одни и те же фразы, лишь слегка изменяя их. Про себя Марина решила эту книгу не открывать. И хвалить платья, прически и лица, только если они действительно понравятся.
– Мы виделись недавно. – Бабочка уколола словами, недовольно хмыкнув.
– И с тех пор ты умудрилась снова похорошеть. – Мужчина вертелся земляным червем, при этом улыбаясь одним лишь голосом. – Познакомься, это Денис Аркадьевич. Я тебе о нем говорил.
– Можно просто… Денис. – Третий человек звучал негромко и дребезжал плохо зажатой струной.
– Очень приятно, – ответила Бабочка.
Коридор наполнился звуками: оттуда шуршало, стучало, скрипело. Марина подступила ближе к двери, выгнулась проволокой – так сильно ей хотелось представить гостей, прежде чем они, затрещав висюльками, набьются в кухню. Это же почти как размышлять о героях книг, воплощенных лишь в буквах, и несмело рисовать их – в воображении или на бумаге. А потом неизменно разочаровываться, найдя среди строчек неправильный цвет глаз, волос или невесть откуда возникшие очки.
Но вот порог переступила Бабочка – впорхнула, бесшумно опуская ноги на блестящий от чистоты пол, – а следом появился, на удивление так же тихо, шкаф. Марина впервые видела таких больших людей: он отбрасывал на пол гигантскую тень и наверняка мог бы закрыть собой солнце. А еще на него ложилось так редко подходящее людям слово – «безупречный». Это когда ты не можешь ни к чему придраться, даже если очень стараешься. Белый костюм и черная рубашка поражали острыми стрелками, волосы цвета нечаянно поставленной чернильной кляксы были аккуратно забраны назад. Марина смотрела – как Шкаф поправляет галстук, как хозяйски оглядывает кухню, медленно поворачивая голову, – и не могла найти в себе силы поздороваться. Испугавшаяся вежливость спряталась в самом низу живота, рядом с растаявшим мятным комом, и не собиралась оттуда вылезать.
– А это у нас кто? – Глаза Шкафа – цвета его же волос – остановились на Марине. Тонкие брови поползли наверх, и лоб пошел волнами. Такими же неприятно безупречными.
– Марин, – шикнула Бабочка и нетерпеливо подтолкнула ее, – хоть поздоровайся.
И в этой фразе было столько мамы, что Марине тут же захотелось обхватить Бабочку руками и попросить уйти отсюда – как когда-то в детском саду. Ведь обычно люди не крали солнце – так делал только крокодил из сказки – и носили белые рубашки и черные костюмы, а не наоборот. Но попытки упрекнуть, ужалить – даже про себя – скатывались с гостя крупными каплями воды и испарялись, не долетев до пола.
– Здравствуйте. – Марина с трудом поднимала испуганную вежливость, так и норовившую вновь бомбочкой прыгнуть в желудок. – Я… Марина.
Шкаф смеялся, но звука не было, его выключили. Его плечи подрагивали, а глаза, сузившись, пускали в стороны тоненькие трещины морщин. Широкая линия рта при этом лишь слегка изогнулась, а уголки очертили глубокие скобки. Гладкое лицо сминалось, будто сделанное из глины; Маринины коленки дрожали, хоть ей и не было холодно.
– Марина, – выдохнул Шкаф в теплый кухонный воздух. Створки его губ не скрипели, а из-за них лился тот самый, густой, как сметана маленького города, голос. – От латинского marinus – «морская». Знала об этом? – спросил он, вдавливая ее взглядом в пол.
– Не знала, – еще тише ответила она, рассматривая заломы Бабочкиной рубашки, в которых, как ей казалось, можно спрятаться – но только если ты очень маленький. Марина еще не выросла. Марина не стыдилась сбегать от гостей в складки чужой одежды.
– Я Виктор. – Шкаф вернул ей любезность, вложил в горячую и потную ладонь, после чего мгновенно утратил интерес, выпуская из-за своей спины человека поменьше.
Людей – в Маринином крошечном мире – частенько поглощали сказочные образы. Отдельные фрагменты внешности, разрастаясь до невероятности, прятали за собою все прочее, намертво приковывали внимание. Так Бабочкины ногти подарили ей тончайшие, покрытые серебристой пыльцой крылья; прошлое Маленькой Женщины превратило ее в балерину из шкатулки, забывшую, как танцевать, а широкие плечи Шкафа будто подпирали потолок, не давая тому рухнуть. Представший же перед Мариной мужчина был неопрятным, худощавым. Обычным. Она цеплялась глазами – за очки, коричневую вязаную безрукавку над таким же скучным коричневым свитером, отросшие волосы и небритость подбородка, – но соскальзывала, точно по недавно подмерзшей хляби.
– Извините, – первым делом сказал мужчина, и глаза его полностью скрылись за бликами очков. Он будто хотел спрятаться за растянутым свитером, болтающимися джинсами и толстыми носками. И Марина, уцепившаяся за Бабочкин рукав, понимала его.
Когда мужчина открыл черную дыру вместо рта, кухню озарила собой Маленькая Женщина. Она была искоркой в платье, посыпанном белым горошком, в туфлях на венозных ногах. Она показывала в улыбке зубы – наверняка выловленные из стакана, желтоватые, но ровные – и разглаживала наряд, прогоняя сухими ладонями почти не заметные складочки.
– Витюша! – Маленькая Женщина бросилась в широкие объятья Шкафа, безошибочно вспомнив его имя. В крохотной коробочке ее памяти, где путались дни, недели и собственные дочки, он, видимо, занимал особое место.
– Маргарита! – Он приподнял Маленькую Женщину, оторвав от пола ее ноги, передавленные тонкими ремешками туфлей. – Это вы для меня принарядились?
– А для кого еще? – кокетливо заметила она. Нос Марины защекотал острый запах – как когда она сунулась в мамину коробку с пряностями. Он тянулся тонкой змейкой от Маленькой Женщины и не был ни сладким, ни горьким – от него просто хотелось чихнуть.
– А это мой старый знакомый. – Шкаф указал на мужчину, о котором Марина успела забыть, настолько тихим и непримечательным он был. – Денис Аркадьевич. Он приехал по объявлению. Заинтересовался старыми игрушками.
– Ань, ты опять что-то за моей спиной вертишь? – возмутилась Маленькая Женщина. Она не умела стоять строго, зато старательно хмурила морщинистое лицо.
– Ангелина, мам, – раздраженно поправила Бабочка, и Марина поняла: она бы тоже устала изо дня в день повторять собственное имя, оно и без того ей не слишком нравилось. – Да, после ремонта столько старья осталось! Часть я на барахолку отвезла, а часть решила продать. Деньги не лишние, мам. Никогда. Или, думаешь, лекарства твои бесплатно раздают?
Когда начались взрослые темы, Марина незаметно скрылась. Она не понимала – ни в деньгах, ни в барахолках, ни в лекарствах: сама она пила только медвежий сироп от кашля, когда температура уползала вверх по столбику градусника, – зато мастерски пушила петрушку на салатных горах. Так говорила бабушка. Поэтому, забравшись на стул с ногами, Марина приподняла опустившийся хохолок на майонезном холме и попыталась превратить в венец. А за ее спиной разворачивался, тускло блестя чешуйками, разговор, который все равно влетал в любопытные уши и щекотал голову изнутри.
– Меня, – это говорил Денис, он делал длинные паузы между словами, будто давясь каждым из них, – интересует с… собачка, – сказал и сглотнул.
Марине стало немного жаль его. В первом классе, куда она гордо пошла по желтым листьям в прошлом году, у них был похожий мальчик. Он спотыкался о вопросы, жевал предложения и неумело сражался с домашней работой. Прочие мальчики не любили его, дразнили жопоголовым – и другими, не менее обидными словами, – и Марина не понимала почему. А потом папа объяснил: потому что он отличается. И, собрав в ладони умные мысли, бережно и понятно вложил их Марине в голову.
Нельзя дразнить тех, кто отличается, так они не научатся: дружить, общаться, понимать, работать. Денис, которому Марина, тайком выглядывающая из-за взбитой ваты волос, могла дать и тридцать, и сорок, и даже пятьдесят, похоже, правда не научился. И мир, посчитав его лишним, наградил его самой страшной особенностью – невидимостью. Не той, которая позволяет тайно пробираться в кинотеатр и смотреть все интересные новые мультики, а той, которая ластиком стирает человека, оставляя лишь невзрачный, но раздражающий контур.
– Ей должно быть… лет восемь, – продолжил Денис.
Обернувшись, Марина увидела, как он поднял руку – так на уроке слипшиеся в цветастую массу ученики привлекали внимание учителя.