– Восьмилетняя плюшевая собака? – ахнула Маленькая Женщина, закрыв руками белый горох на своей груди. – Да зачем она вам, ей-богу, Денис… как вас там?
– Аркадьевич, – ответил за него Шкаф, доставая из кармана толстую коричневую сигарету в тонкой белой обертке. Такие в папиных фильмах курили люди с деньгами – но никогда не докуривали до конца и не плющили о пепельницу, сминая в аккордеон.
– Деточкам-то лучше новую, мягкую. Такую, знаете, чтоб ходила и гавкала, – поделилась Маленькая Женщина, ласково поглаживая платье, о котором помнила куда больше, чем о дочери. – На деточках экономить никак нельзя.
Марина уловила тихий вздох: это Бабочка, сдувшись, опустила плечи и покачала головой.
– Маргарита, – стоило Шкафу взять Маленькую Женщину за покрытую мятой кожей ладонь, как Марина отвернулась – гореть щеками, уставившись в самое сердце колбасных рулетов, – дело не в детях. Денис – коллекционер, его интересуют экземпляры, которые сложно достать. Деньги для него – не проблема. Он зарабатывает столько, сколько нам с вами и не снилось. – Марина вспомнила горькое, нарезанное колечками слово «лукавить», ведь Денис не курил толстые сигареты, даже обычные не плющил. Зато Шкаф выглядел так, словно мог купить весь дом. – Но, вы понимаете, сперва он должен ознакомиться с товаром, изучить. Понять, не обманывают ли его. За этим и приехал. Ну а я – повидать вас.
О коллекционерах Марина знала не так много, но некоторые взрослые, включая ее мудрую бабушку, считали их чем-то вроде вечных детей, тащащих в дом с улицы всякую гадость. Но Марине нравилась идея покупать себе кукол и не давать никому с ними играть, с важным видом заявляя, что они слишком редкие и их легко испортить. Только старенькая восьмилетняя собачка не вызывала и капли интереса. Такая осталась дома, с ней крохотная Марина, размером чуть больше фасолины, спала в обнимку и сосала ее уши – если верить маме, конечно же.
– А ты чего такое старье не вышвырнула-то? – задребезжала голосом Маленькая Женщина. – Бестолочь. Восемь лет хлам хранить. Она ж, небось, плешивая уже вся. Вы уж нас простите, Денис. – Она даже не попыталась вспомнить его отчество. И Марина вдруг поняла: она тоже напрочь забыла его. – Но мы с девочкой, – Марине врезалось между лопаток безликое обращение, – салатиков наготовили, курочку запекли. Если и не понравится собачка, так хоть покушаете.
Возмущаться, напоминать, как делала Бабочка, Марине не хотелось. Ее больше занимали заветрившиеся колбасные бока, с которых слишком рано сняли прозрачную пленку. В жаре кухни, под апельсиновым светом рулетики уставали, выдыхались и покрывались нездоровым румянцем. Им не терпелось перекатиться на красивые белые тарелки – Марина и Маленькая Женщина решили взять одинаковые, не оплетенные плоскими золотыми лозами, чтобы никому не было обидно.
Марина обернулась, собираясь настойчиво зазвать всех к столу, – и врезалась взглядом в подошедшего ближе Дениса. Он не крал свет, двигался бесшумно и выпадал из разговора так, будто в нем и не участвовал. Сколько он стоял, наблюдая за безмолвным общением Марины с рулетиками, она не знала, но глаза его застыли, а руки повисли без движения. Не человек – игрушка, как те, которые он собирал.
– Привет, – сказал он и тут же спрятал взгляд под столом, уставившись на табуретные ножки.
Наверно, он, как и мальчик из ее класса, искал того, с кем рядом можно помолчать и кто точно не станет дразниться. Марина была не против, только бы он больше не подкрадывался, словно монстры из папиных страшилок – клоуны, механические медведи, пришельцы, в которых сидели пришельцы, в которых сидели пришельцы.
– Здравствуйте. – Он не давил собой, как Шкаф, – наверно, потому что выглядел очень маленьким и худым, и Маринина сердитость отступала недавно вспенившейся волной.
Тишина между ними загустела, пока за ее границей только прибавляла громкость чужая беседа. Денис несмело ознакомился с произведениями домашней кухни и сделал то же, что делал тихий мальчик, – отошел к подоконнику. Город темнел сильнее, город гнал домой засидевшихся на работе людей. На засыпанной снегом квадратной площадке под строгим присмотром взрослых пятеро детей, включив внутри себя сирены, неуклюже переваливались в толстых треугольных шубах родом из маминого детства. На их крики отзывались бесхозяйные собаки, ожидавшие у подъездов машины. Марина смотрела во двор сверху вниз и чувствовала себя невероятно взрослой, оставившей громкий возраст далеко позади.
– Денис Аркадьевич. – Бабочка подошла на цыпочках и подцепила его под локоть, готовая тащить из кухни на крючке своих острых ногтей. – Давайте я ее хоть вам покажу, – зашелестела она, аккуратно огибая разговор Шкафа с Маленькой Женщиной.
Денис кивнул, и Бабочка украла его в хищную черноту коридора. Так Марина осталась одна, чужая и взрослая. Вне разговоров и о старой коллекционной собаке, и о том, как подорожала гречка. Потеряв желание зазывать и украшать словами и без того пестрящий цветами стол. По воздуху поплыли первые клочки дыма, касавшиеся Марининых щек; они пахли важностью и деньгами. Шкаф не отворял окно, не выдувал в морозную щель свою вредную привычку, а заполнял кухню собой.
Потянувшись через крабовую горку, Марина выловила из резной стеклянной лодочки оливку и отправила в рот. Лицо тут же съежилось само собой, язык попытался пробиться сквозь зубы и выронить кислую зеленую гадость на стол. Но Марина сделала над собой усилие, отвернулась и стала смотреть, как проступает в стекле ее недовольное отражение на фоне темного неба. Видимо, некоторые вещи были исключительно взрослыми. Например, оливки. А еще фильмы про девушек, променявших жизнь с коровами на богатого мужчину, или подштанники.
И никто больше не говорил про собаку – будто салаты заинтересовали больше. И никто не говорил про Марину.
Выжав из себя часть разговоров, взрослые сели за стол, слишком маленький для пятерых. Марина впервые радовалась, что не вытянулась вверх, что помещалась в чемодан, как любил говорить папа. Она не протыкала никого острыми коленками, не задевала выглядывающими из-под футболки локтями – остальная футболка вместе с мятой кошкой на ней спряталась под сарафаном. А вот гости и хозяева срослись в огромное чудовище, говорящее разными голосами.
В маленьком городе люди, набивавшие собой кухню в праздники, очень любили одну игру, похожую на дочки-матери. Они играли в семью. Родственники и знакомые, друзья и коллеги превращались в домочадцев, улыбчивых, открытых, порой упрямых и недовольных, но всегда родных. Марина звала их тетями и дядями, что, конечно же, делало их еще роднее. И каждый приносил с собой неизменный мешок времени – с запасом, – которого хватало и на нарядную маму, и на смешливого папу, и на деловую Марину.
Чужой же город лепил из людей, как из пластилина, нечто бесформенное, склеивал вместе, при этом оставляя космически далекими. И – хотя может, Марине так только казалось, – очень одинокими, даже когда они сидели за крошечным столом, упираясь друг в друга коленями. Их настроение печалило и без того уставшую зелень: та скручивалась унылыми завитками, пытаясь зарыться в майонезно-разноцветную мозаику из овощей.
Предложения устало переплетались растрепанной жидкой косой. Маленькая Женщина рисовала перед гостями лучшую версию себя: не устающую, не стареющую – ненастоящую. Бабочка то и дело швырялась взглядами из-под черных ресниц, стараясь привлечь внимание Шкафа, а тот иногда слегка толкал под столом ее ногу. Взрослые напоминали детей – наверно, потому что когда-то ими были. Мальчики так же дергали девочек за косы – как там говорила мама? Ме-та-фо-ри-чес-ки; девочки же показывали языки и горделиво поднимали носы, пытаясь проткнуть ими небо. Марина следила с кислым послеоливочным интересом.
– А эта собака, – вдруг решилась спросить она, наматывая на вилку румяную куриную кожу, чтобы потом отложить подальше и даже не смотреть в ее сторону, – правда такая важная?
Четыре пары глаз единого пластилинового существа одновременно обратились на нее и присверлили к стулу. Под таким прицелом Марина постыдилась раздевать курицу дальше.
– Да. – Марину удивило, что молчаливый Денис заговорил сам, а не через Шкафа. – В какой-то момент, – его дрожащая рука проскрипела вилкой по опустевшей тарелке, и он втянул голову в плечи, прячась от неприятного звука, – я понял, что коллекционирование успокаивает меня. Вот только… я не собираю всё подряд. Не хочу собирать. Наверно, это странно – чем старше, тем ценнее, но советские игрушки не вызывают во мне… восторга. – Он выудил правильное слово из своей головы и поднял его на раскрытой ладони. – Может, потому что я и сам такой. Советский.
– А куклы в вашей коллекции есть? – Марина нехотя подбросила еще вопрос.
Обсуждение забиралось под кожу вилочными зубьями. Она скрутила под столом ноги, выпрямилась под восемью – совсем как у паука – глазами, которыми через людей смотрел чужой город.
– Нет, – отрезал Денис, все так же неподвижно держа свой трезубец невысоко над тарелкой. – Только плюшевые игрушки.
– Это потому, что вы мальчик?
Денис не играл в семью. Марина не называла его дядей. Но очевидное предположение вдруг подняло волну хохота, накрывшую и Дениса, и Марину, и перекопанные ложкой салаты. Даже Шкаф затряс накрытыми пиджаком плечами. И Марина улыбнулась, скрутив остывшую куриную кожу и спрятав ее за одну из мисок. Денис попытался скрыться от звуков под безрукавкой, качнувшись прутиком на своем табурете. Но выстоял, не дав чужому смеху срезать себя.
– Марина, мальчики порой тоже играют в куклы! – Это прорезался грозный голос Шкафа, пряча за собой утомившегося от беседы Дениса.
– Да. И им потом за это очень стыдно, – со знанием дела ответила Марина. – Учительница как-то застукала наших мальчишек за задней партой. Они раздели куклу одной из девочек, оторвали ей руки и пытались приделать вместо них линейки, – поделилась она, округлив глаза. На месте кукольной хозяйки она бы побила мальчиков. А потом пожаловалась бы на них мамам и даже директору. – Их отчитали перед всем классом в начале урока. А они даже ничего сказать не могли. Я пыталась понять, для чего линейки, но у меня не вышло. Это же кукла, а не самолет какой-то.