ы мятая курица гордо держала вилку как штандарт. Марина старательно смотрела на округлый кончик вилки, но предательские уголки глаз все равно выхватывали ломаные движения Принца.
Марина не хотела верить придумкам запертого мальчишки. Особенно такого жестокого. Ведь та же Бабочка заботилась, она созванивалась с мамой и говорила конкретные цифры. А еще она куда более взрослая и ответственная. Это она забрала Марину, это она отдала Марине свою комнату, это она показывала Денису собачку, которая совершенно точно Мариной не была.
– Тебе говорили, что ты злой? – сердито бросила Марина, вмиг вспомнив, почему вчера ей было так тягостно в этой комнате. – Злой и противный!
– Не беси меня, – шикнул Принц и принялся ковырять поджившую губу, восстанавливая в ней недавно кровоточившую трещину. – Знаешь, сколько тут было таких, как ты? Медведь, божьи коровки, змея. И все пропавшие без вести. Однажды и твой плакат появится на вокзале. Что вытаращилась? Думаешь, откуда про плакат узнал? Я, в отличие от тебя – от всех вас, – слушаю! И я, в отличие от тебя – от всех вас, – не пропал.
Может, он и был прав, и она действительно не хотела слушать. По крайней мере, прямо сейчас. Марина и без того отдала свое постельное белье, обрекая себя засыпать на голой, неправильной кровати. Марина пожалела даже, что налила Принцу самый вкусный сок – мультифруктовый. Будь она и вправду кошкой, а не собакой, – без сожаления бы ударила по чашке лапой, сбросила ее на пол. Желание помочь растворялось, таяло снегом в теплых ладонях. Марина уже представила, как жалуется на Принца маме, а та, поглаживая ее по волосам и подцепляя пальцами завитки, называет мальчишек дураками, которым бы только силу демонстрировать и играть. У Принца не было ни силы, ни игр. Только белое судно под кроватью и чья-то, явно не его, футболка – слишком большая даже для его палочно-длинного тела.
– Тебя родители не учили вежливости? – Марина прижала кулаки к бокам.
Папа, конечно, объяснял, как это сложно – тяжело болеть. Но Принц был пугалом от людей и отлично с этой работой справлялся.
– Какие родители? – Принц скрыл кривую улыбку ладонью, под которой вскоре показалась кровавая капля, собиравшаяся упасть на Маринин чистый пододеяльник.
Ей вспомнились разговоры про козу Аньку, рогатую маму Принца, швырнувшую его на хрупкие крылья Бабочки и тонкую спину Маленькой Женщины. При этом отца будто не было вовсе, и Принца вылепила неумелыми руками его мама, забывшая о том, что люди обычно умеют ходить и говорить, не впрыскивая при этом яд под чужую кожу.
– Мама, – невозмутимо ответила Марина, сжав в неколебимую линию дрожащие губы, за которыми от обиды становилось кисло. – Или бабушка. – Марина вспомнила добрую, хоть и местами строгую, как и все бабушки, Маленькую Женщину.
– Моя мать могла прийти домой пьяная, обоссаться в колготки и уснуть в коридоре. Моя мать могла погнать меня в магазин за водкой. А я не дорос еще. И у меня есть выбор, как в игре, посраться с продавцом или отхватить от матери. Ты о такой вежливости?
Принц ловко, двумя пальцами выловил затерявшуюся под салатом оливку, безошибочно углядев ее зеленый бок, и отправил в рот, демонстрируя Марине всю свою взрослость: ведь не поморщился даже.
– Эта сука приматывала меня ремнем к батарее, потому что я, как она считала, слишком выделываюсь. Мама, Марина, – ее имя прозвучало резко, и в первую секунду она подумала даже, что лучше бы вновь назвал собачкой, – это не кокон из тепла и объятий. Это человек. Не всесильный, не всезнающий, просто взрослый. Перед которым ты – зверюшка, маленькая, молчаливая и слабая. Тебя могут любить, кормить, наряжать в смешные комбинезончики. А могут вышвырнуть на улицу.
– А тебя? – Марина проглотила ответ и вытерла губы от его горького привкуса. Она верила, но не до конца, ведь ее мама была коконом, и мамы ее подруг были коконами, и даже бабушка, мамина мама, была коконом, пусть и слегка шершавым изнутри, дарящим тепло и душевные ссадины. – Тебя вышвырнули?
– Отдали другим хозяевам, – сказал Принц и добавил то, от чего любопытство внутри Марины заскреблось и зачесалось: – Не бесплатно, конечно.
Полную тарелку он устроил на коленях, подстелив под нее что-то вроде пеленки. Даже грубый, Принц оставался принцем и собирал внутри себя рассыпавшиеся крошки манер – так, по крайней мере, казалось Марине. Ведь он не пачкал оторванное от ее чрезмерно мягкой кровати постельное белье и управлялся с вилкой с присущим особе королевских кровей изяществом, пусть порою и резким.
– Даже и не думал, – он придержал готовое скатиться с зубца желтое зернышко кукурузы свободным от вилки мизинцем, – что так хочу жрать. Спасибо. – Он тихо икнул в выступающие пригорки костяшек. Лицо Принца понемногу румянилось ласковым весенним днем, и тогда Марина осмелела для очередного вопроса:
– А «не бесплатно» – это как?
– «Не бесплатно», Марина, это за деньги, – терпеливо ответил Принц, отодвинув на край тарелочной юбки фруктовую звездочку.
– Но бабушке не нужны деньги! – Марине пришлось приложить усилия, чтобы с языка не скатилось привычное словосочетание – «Маленькая Женщина».
– Бабушке – нет. А моей матери – да. Меня продали, – буднично сказал Принц, как если бы говорил о погоде, работе или прочих взрослых глупостях. – Если ты еще не поняла. Люди меняют товар на деньги. Так работает торговля.
А затем он взял Марину, словно маленького котенка, за шкирку. И утопил в своем прошлом.
Он не был внуком Маленькой Женщины. И вообще никем ей не приходился. Но она кормила, называла ласково и, хоть иногда щетинилась сквозь бумажную кожу костяными иглами строгости, заботилась, даже когда он ходил. Принц мог поднять на нее голос и руку, но каждый день ее память смывалась потоками болезни, и наутро она снова улыбалась ему. Кормила, называла ласково и заботилась – до бесконечности. А Принц сходил с ума, его тело отторгало чужое тепло, оно, кажущееся поддельным, только злило – и эта злость иногда выходила наружу.
Мама Принца работала в банке – почти стеклянной, куда люди по заветам родителей складывают деньги, – и он до сих пор помнит ее в белой рубашке и шейном платке, похожем на острый ласточкин хвост. Она гордо носила длинную черную косу и подкрашивала губы помадой с перечеркнутым наискось зайцем. Принц улыбался, чуть вздернув один из уголков губ, вспоминая это. Марина же чесала нос, в очередной раз ничего не понимая: права была ее мама, в маленькой голове и помещается мало.
Но банка разбилась, вышвырнув на улицу маму, и та застряла в доме, будто забыла, как оттуда выходить. Она призраком перелетала из комнаты в комнату, частенько приклеивалась к кухонному подоконнику и смотрела через заляпанное стекло на трамвайные рельсы. А затем почему-то злилась и, резко зашторив огорчившее ее окно, склонялась над столом. Ее сложенные в замочек руки тряслись, подбородок намокал, а на мутной, в выцветший цветок скатерти собиралась небольшая соленая лужа. Принц обнимал маму, казавшуюся такой маленькой, зарывался в ее уже не собранные волосы, но она обращалась статуей. А статуям, даже очень красивым, нет дела до окружавшего их мира. Они молча терпят и подростков с маркерами, и сытых голубей, скрывшись в самой сердцевинке своей каменной скорлупы.
Другие банки маму в себя не пускали: их до блеска вылизали злые языки. И мама, хорошая, умеющая колдовать над бумагами мама, вмиг стала никому не нужна. Она даже посматривала на должность пропикивальщицы товаров в магазине, но пока не сдавалась. Раз за разом она шла изучать очередную банку. И возвращалась ни с чем.
А потом денег стало недоставать. Не то чтобы их не было вовсе: Принц ел, пил, спал в комнате с игрушками, носил в школу костюм, будто тоже собирался в банку. Мама жаловалась и приносила домой пахнущие бездомными бутылки. Они вставали на место сыра и масленки, преграждали путь яйцам, заменяли молоко. И выживали из квартиры прочие вещи. Поначалу пропадали мелочи – такие, с которыми охотно играли заскучавшие домовые. За ними, как в сказке из Марининого детства, от хозяйки сбежали вещи позаметнее, подороже.
Проблемы начались, когда Принц не нашел свой телефон – последний подарок, который бабушка сделала перед тем, как уснуть насовсем, – внутри которого умещалась вся его жизнь. Он виновато признался маме в том, чего не совершал – будто сам и потерял, пока пытался сунуть за шиворот лучшему другу горсть сухого песка. Обнимавшая бутылку мама встала на расшатанных коленках и ударила, вложив в ладонь скопившееся в ней разочарование. Она била и била, пока не начала смеяться чужим голосом и булькать, как старый чайник. Принцу показалось, что маму подменили. На слишком похожей женщине давно не было знакомой белой рубашки с ласточкиным хвостом под горлом, она не собирала волосы в косу – и те топорщились усталым веником. Она даже забыла любимую помаду с зайцем, заменив ее другой, некрасивой и яркой.
Лишь вымахав на две взрослые человеческие головы, Принц понял: маму никто не подменял, она просто слишком устала быть собой и заперла себя-старую, себя-прежнюю глубоко внутри, без возможности выбраться. А выход, где-то в глубине сердца, завалила бутылками, мужчинами и таблетками. Они заполняли мамино тело и иногда выходили наружу – на стол, в ванную, в туалет, в коридор. Квартира перестала пахнуть домом. Но что пугало Принца еще сильнее – квартира перестала быть домом. А сам Принц сменил свой не подходивший уже по размеру костюмчик на подаренный кем-то свитер в дырах, покрытых черной коркой по ободку.
Мама превратилась в вазу – разбитую вазу, внутри которой плескалась пустота. На ней расцветали синяки, а зубы, будто состоявшие из сахара, медленно размывались, становясь похожими на редкие гребни скал, торчавшие из-под воды. Принц не хотел смотреть на маму. А стоило ей только замахнуться, как он тут же бил сам, не боясь оставить очередную трещину. Мама плакала, жалея себя и пытаясь разгрести заваленное хламом сердце. Но потом приходил очередной мужчина и выращивал внутри нее новые горы мусора.