– Все нытье твое. – Он грохнул кружкой об стол, а рядом бросил закупоренный непослушный пузырек. Тот, прокатившись, врезался в стену и пополз к краю, явно намереваясь удрать. Марину не удивляло, как сильно вещи вокруг Принца стараются от него спастись. Она бы и сама сбежала, но ноги – недоваренные макаронины – едва ее держали.
– Мне страшно, – сказала Марина, трогая пальцами губы, будто пыталась помочь им говорить. Но те упорно повторяли одно и то же: – Мне страшно. Мне страшно.
– Тебя заклинило? – прорычал он, шмыгнув носом. Маленький взрослый, старше Марины почти еще на одну Марину – только, может, без головы.
– А вдруг ты обманул? – в который раз завыла Марина в лодочку из ладоней, стараясь хоть как-то снизить собственную громкость.
– Так ты можешь это проверить.
Принц отчеканил это уверенно, с ловкостью давно выросшего человека выключив Маринины слезы. Чтобы лучше его слышать, Марина убрала от ушей – круглых, как две баранки, если верить папе, – завитки волос, понуро опустившиеся волнистыми сосульками.
– А как? – глухо спросила она, нервно дергая будто смазанные маслом локоны.
– Все тебе объяснять надо.
Обратившись вдруг бродячим музыкантом, Принц дергал струны Марининого любопытства, но не спешил продолжать. Резко опустив голову, он скрылся за волосами, а ладони с растопыренными пальцами прижал к острым коленям, выступающим под одеялом. Когда Принц с силой вдавил ноги в матрас, из его рта мелким песком посыпались шелестящие змеиные звуки. Он явно тревожил струны нечаянно, или это сама взволнованная Марина звенела в ожидании.
Следом за змеями из его рта поползли ругательства. Они не оплетали Марину – они вообще ее не касались, лишь огибали ступни и спешно покидали комнату. Руки на коленях сжались в кулаки с горами костяшек, покрытыми белыми снежными шапками. Принц несколько раз ударил, будто налаживая ноги.
– В общем, слушай, – заговорил он, все еще вплетая во фразы змеиный язык. – Тебе нужны мусора. Менты. – Его речь была рубленой, как гуляш. – Подойдешь, скажешь, кто, откуда. Где живешь. Что случилось. Твое дело – привести их сюда. И показать меня. Всё.
– А дальше?
Марина заметила какую-то закономерность: вот уже Принц закатил глаза, как делала Бабочка, наверняка желая видеть перед собой цельную заготовку человека, полную до краев чужим городом. Но Марина предпочитала хранить внутри дом, такая улитка наоборот, неспособная спрятаться.
– Если Ангелина и правда не виновата, то ей ничего не будет. Да, она на тебя обидится. Но ты ребенок. А дети тупые. – Марина не видела лица Принца за блестящими занавесями волос, но представила, как он усмехается, выпуская из разлома губы алую каплю. – В любом случае, если все будет хорошо, то тебя заберет мама. А тогда уже какая разница, что о тебе подумает Ангелина?
Звучало понятно. Как дорожка от дома до продуктового магазина. И все равно Марине ужасно не хотелось огорчать добрую Бабочку. Поэтому, пока высыхали слезы, стягивая щеки, она тихонько включила внутреннее радио, проигрывая еще не нужные извинения и собирая наиболее удачные слова. Ведь когда тебя прилюдно называют врушкой, одного «прости» не хватит.
– Но тебе придется быть внимательной, – продолжил Принц, сжимая сильно разозлившие его ноги. – Ты же в курсе, что не сможешь просто убежать?
– Почему не смогу? – удивилась Марина. У нее были две необходимые для побега вещи: ключи и ноги. Этого должно было хватить.
– Вот ты знаешь, что это за дом? – Принц убрал прядь волос настолько, чтобы на Марину смог взглянуть один его глаз. Она будто стояла перед учителем, требовавшим правильный ответ, а иначе класс сбежавших изо рта змей взорвется хохотом. – Я как раз об этом. Запоминаешь дверь. Цифру на двери. Этаж, улицу, дом, магазины. Иначе потеряешься. – Принц сделал паузу, выискивая самое больное, самое уязвимое в Марине, чтобы тихо, почти шепотом закончить: – Как Ванечка.
Его лицо без тела лежало в розовом рюкзачке, безмолвно напоминая, как это страшно – потеряться. Даже когда она не видела волнистый от снега, хрустящий листок. Порой – в этом Марина боялась признаваться даже себе – она замечала внешним уголком глаза Ванечку, сидящего на стуле в ее комнате и болтающего ногами. Он почему-то казался младше своего возраста и выставлял на столе очередь из игрушечных динозавров, от самого крошечного до самого большого.
– Поняла? – спросил Принц, пугающе вращая глазом.
Марина закивала, как те собачки на приборной панели, некрасивые и безносые.
– Свали в свою комнату. – Уползшая вместе со змеями злость больше не дребезжала в голосе Принца. – И, погоди, в шкафу лежит постельное белье. Возьми себе белое. Чтобы вопросов не было.
Ключ с черной биркой клацнул на прощание замком, который теперь верным псом будет сторожить покой Принца. Мысли переваривались в Марининой голове, распирали ее изнутри, выгоняя – кажется, через уши – все ненужное. Сама же Марина легким облачком проплыла до темного пятна шкафа и вернула этому недовольному скрипучему великану ключ в обмен на ворох пахнущего чистотой белья. Тело чесалось, прогоняя Марину в ванную, где, стоя под теплыми колкими струями, так приятно было вытащить на мягкий желтоватый свет бурлящие идеи. Но для начала она переодела кровать в новый белый наряд, взбила подушку, положив ее в изголовье на манер пилотки, и свернула одеяло конвертиком. И лишь затем пошла собираться с мыслями, размазывая по коже мгновенно взбивавшееся в пену зеленое яблоко, которое пряталось в приземистом тюбике с длинным утиным носиком.
Наведя красоту, Марина надолго застыла перед зеркалом в натянутых до самых ребер колготках, шатая беспокойный зуб. Но тот играл в неваляшку, вечно вставая на место и только раздражая своим нежеланием вылезать. Он чесался под самыми корнями, вынуждая Марину, подобно папе, угрожать ему плоскогубцами – или пассатижами, она до сих пор не понимала разницы. Конечно же, было страшно даже представлять, как кривые железные клешни обхватывают этот белый пень и тянут из самой глубины Марининого рта. Зуб боялся тоже и держался только крепче.
Поэтому, когда в коридор проникла Бабочка, которая, погремев связкой ключей, возвестила о своем пришествии, словно колокольным звоном, Марина так и стояла с сарафаном под мышкой, врастая в собственное отражение. Зазеркальная Марина сосредоточенно шатала зуб и выглядела в огромном полотенечном тюрбане довольно нелепо. Она хмурила белесые брови, пытаясь срастить их в одну полосу, и сминала гармошкой нос. И все же повернулась вслед за настоящей Мариной к двери, но с явной неохотцей.
Быстренько вдев себя в футболку и щиплющий шею после душевой мягкости сарафан, Марина выскочила в коридор. Она напрочь забыла про включенный свет, запотевшее зеркало в разводах от ладоней и свой головной убор, трепыхавшийся на бегу белым флагом. Белая Бабочка, сматывая розовую лапшу шарфа, неотрывно смотрела на нее, пока наконец не зазвенела смехом в ладони, почти прижавшись к костяшкам губами. Марина надулась, продолжая толкать настырный зуб языком, но не смогла сосредоточиться на собственной обиде, и та дымным облаком растворилась в темной прихожей.
– У меня зуб шатается, – поделилась Марина и, распахнув рот, надавила на зудящую молочную скалу.
Слезы смыло душем, и они утекли в сток вместе с нитками волос. Марина провожала их, крутящиеся в вихре, взглядом, подталкивая ногой. А в самом ее нутре, где стучало маленьким барабаном сердце, собирался по камешкам хитрый план, пока наконец не обратился широкой платформой. С такой, пусть и покрытой тонкой сеткой трещин, невозможно было упасть в неизвестность. Марина даже снова задумалась о том, как однажды вырастет и научится сама распутывать хитрые клубки человеческих душ, в которых прячется правда. А пока ей помогал Принц, отпечатавшийся в голове вместе с папой, мамой и бабушкой, маминой мамой.
– Фу, какой ужас. – Бабочка продолжала хохотать в ладони, сжимавшие понурый шарф. – Прекрати!
Сегодняшний день был к Бабочке явно добр, и она, заявившись без предупреждения, озарила собой коридор. Ее смех согрел Марину изнутри, и она вновь пошатала зуб. Но яркая вспышка осознания, беззвучно, но ощутимо бабахнувшая внутри, пустила черный излом по каменной платформе уверенности. Ведь если бы Бабочка пришла пораньше – всего-то на час, – она бы застала Марину в чужой комнате, куда ей строго не советовали заходить.
Пятки вмиг похолодели. Пряча смятое осознанием лицо, Марина бросилась к Бабочке, чтобы оплести ее руками и зарыться носом в пахнущий улицей живот. Положив ладони Марине на плечи, та принялась отбивать по ним ритм своего настроения. Это не напоминало объятья, но все равно расходилось теплом, заливая даже промерзшие пятки. Марина дышала заигравшейся весной, пока Принц внутри головы обзывал ее собачкой и дурочкой. И другими обидными словами.
– Ой! – Это Марина сказала, отлипнув от туники и заметив на Бабочкиных ногтях переливающиеся драгоценные камни поверх белых улыбок. Они сменили ту самую бабочку, которая наверняка теперь свободно парила, зазывая в чужой город весну. – Какие красивые.
– Вот, решила порадовать себя. – Бабочка, видимо, следившая за ее взглядом, помахала в воздухе пальцами с с молочными лунами на кончиках. – Я… хочу на работу устроиться, – с хитринкой прошептала она, приложив ладонь к самому уголку рта.
В Маринином мире у всех взрослых по умолчанию была работа. Она появлялась сразу после обучения, находила нужного человека и вцеплялась своими острыми когтями. Поэтому старшие знакомые так не любили на нее ходить и вечно жаловались, особенно подзаправившись пахнущей клопами выпивкой. Поначалу Марине даже казалось, будто люди обязаны ругать работу. Но папа развеял ее опасения: он обожал возиться с проводами и мастерить всякие нужные штуки. Он мог починить телевизор и отключившееся электричество, а еще – делал коробки, полки и даже собирал одни вещи из других.
– Но у вас же совсем недавно была работа. – В голове Марины жужжали потревоженные мысли. Наверно, их даже можно было услышать, склонившись к ее уху.