– Мне… она совершенно не нравилась. И до недавнего времени я этого не понимала, – ответила Бабочка, вновь делая Маринин мир привычным, таким, где у каждого взрослого есть свое занятие. – Есть такие работы, Мариш, которые приносят деньги. Много денег. Но при этом делают несчастными всех. Понимаешь?
– Понимаю. – Но Марина совершенно точно не понимала.
– Я работала на такой. До недавнего времени. Не поверишь: о том, что я иду не туда, первым меня заставил задуматься Сашка. Наверно, поэтому я и не могу на него смотреть, – выдохнула Бабочка, задумчиво вглядываясь в зернистый от просочившегося света коридор. – А потом появилась ты. И ты заставила меня вспомнить, что когда-то у меня были мечты. И Анька. Когда-то я была счастливая. И ничего, что без денег.
Вот только Марина была слишком вежливой, чтобы кого-то заставлять. Она просто спрашивала – когда гости за столом стали особенно охотно перебрасываться мыслями, – и ей нравилось как слушать их ответы, так и щедро делиться своими. Она ведь тоже человек, хоть и маленький. У нее тоже есть мечты. И она никогда не понимала, почему взрослые так сильно хотят спрятать свои, будто что-то постыдное.
– Мне открыли глаза две малолетки, – засмеялась вдруг Бабочка, показав зубы с легким следом съеденной помады. – Ты и Сашка. Что нужно что-то менять. И в первую очередь – работу. Оборвав к чертям все контакты!
– А на какую работу хотите обменять старую? – Из Марининого рта вырвалось чистейшее любопытство.
Заметив у двери тяжелые сумки, она протопала к ним и, схватив одну двумя руками, поволокла к висюлькам, за которым тонула в свете кухня.
– Буду делать брови. – Две оставшиеся сумки с легкостью подняла Бабочка и, скинув сапоги с меховыми воротничками, отправилась за Мариной.
– Но ведь у людей и так есть брови, – пропыхтела та, пытаясь установить сумку на табурет. Давать окружающим то, что и без того подарили им при рождении папа и мама, казалось ей странным. Но в мире уже существовали искусственные зубы и вставные ноги, а еще стеклянные глаза. А значит, и в бровях был смысл, которого Марина пока не видела.
– Вырастешь – поймешь. – Бабочка вывалила перед ней давно известную формулу: взрослые знали всё. По крайней мере, куда больше самой Марины. – Вот станешь большой, придешь ко мне – я из тебя такую красавицу сделаю! – Забросив сумки на стол, она отвела кудри со лба легким движением, будто стремясь покрасоваться, пока свет обнимал ее мягким коконом. – А вообще, – взгляд стал чуть тяжелее, стоило ей только слегка опустить голову, – я наконец поняла, чем хочу заниматься.
– А до этого разве не понимали?
Ручки сумки развалились двумя уставшими языками, и Марина принялась потрошить ее белое брюхо, как если бы была дома и встретила уставшего после дневных дел папу. Перед ней росла гора продуктов: колонны колбасы, две шуршащие упаковки конфет, железные шайбы с рыбой и побольше – с невкусной на вид тушенкой. Марина ворошила покупки ладонью, когда увидела вдруг знакомые блеклые полосы. Схватившись пальцами за тугой узелок, который не развяжешь без длинных ногтей или спички, она вытянула на свет спрятанное под рядами сосисок и сырными пирамидами сокровище – и забарабанила по прозрачной упаковке слезами.
– А ты вот понимаешь, кем хочешь стать? – с упреком спросила Бабочка, разглядывая блестящие бочка отдыхающих в лотке помидоров.
– Электриком, как папа, – без запинки ответила Марина, все еще ощупывая глазами полосатый мармелад, который не смогли заменить сочные толстенькие черви. В них не было самого важного ингредиента – памяти.
– Эй! – Видимо, подрагивающий голос отвлек Бабочку: и от яиц в многочисленных картонных гнездах, и от бровей, превращавших девушек в красавиц. Отложив всё, она повернулась к Марине. Но не подошла, сохранив между ними пропасть в три детских шага. – Не забыла я твои мармеладки.
Бабочкино лицо менялось, будто кто-то раз за разом сминал его пальцами, пытаясь придать нужное выражение. Брови съезжались и выгибались испуганными кошками; губы сжимались в линию и роняли уголки; глаза сверлили и гладили. Марина обнималась с памятью в шуршащем пакете, который пах и мамой, и домом, и завтраками, и даже немного – школой. Она не шагала к пропасти, боясь наткнуться на холодную стену Бабочкиного непонимания, а то и вовсе свалиться. Марина не знала, куда упадет, и от этого становилось еще страшнее.
– Спасибо. – Она выскребла из себя благодарность, оцарапавшую горло. Но и в ней слышалось отчаянное, так и не высказанное «Я хочу к маме». – Мне такие мама покупала. А хотите, – она громко шмыгнула носом, который тут же совсем невежливо вытерла запястьем, – я сделаю чай? И мы вместе их съедим? Они вкусные, правда.
Кухня заполнилась смехом: Бабочкино хорошее настроение переливалось через край, задевая брызгами Марину. Она не ответила словом, но тряхнула кудрями в знак согласия и тут же вернулась к покрытым вечными мурашками огуречным спинам.
– Отвлекла меня своим мармеладом, – заворчала старушка, видимо, жившая внутри каждого человека. – Взрослые, Марин, – те же дети: это только тебе кажется, что они ко всему готовы, на самом деле у них просто нет выбора. Они не могут быть не готовыми. Иначе их сожрут: обстоятельства, долги, другие, готовые люди. Поэтому многие поступают в первый попавшийся вуз, а потом идут на первую попавшуюся работу. Взрослые только играют во взрослых. И иногда совершенно не знают правила игры. Я, например, когда-то поступила на экономиста. И… – Она замолчала, когда голос поднялся, наполнившись улыбкой. – Я до сих пор не понимаю, чем экономисты занимаются.
Тут уже Марина не удержалась и, ловя блестящей чайной пачкой неуемных солнечных зайцев, захихикала. Это как в школе, когда делаешь вид, будто знаешь игру, только чтобы над тобой не смеялись, а потом получаешь мячиком в лицо. Смешно и обидно одновременно. Наверно, во взрослой жизни таких мячиков слишком много.
– А после вчерашних посиделок я вдруг осознала, что было бы интересно мне. И стало так легко, – выдохнула Бабочка, и Марина почувствовала ее радость. Она пахла цветочными духами, кофе и совсем немного – булочками.
На мгновение ей показалось, что за толстыми слоями взрослости она нашла настоящую Бабочку: любящую мармеладных червей и чужие брови, смешливую и совершенно не смыслящую в длинных сложных словах. Марина пока еще не могла собрать из этих кусочков человека, но они хотя бы складывались.
– Вы будете мне брови делать, а я вам – провода чинить, – предложила Марина, уже мысленно утонув в папином большом комбинезоне, без которого работы не получается.
Чайник встал на постамент и недовольно заворчал, фыркая единственной ноздрей. Марина пока скребла коробку, в которой укрылись от нее пахнущие мятой чайные пакетики. Не хватало только бабушкиного варенья, непременно малинового, с хрустящими на зубах косточками. Но в мысли, где все было хорошо, а семья, как обычно, собралась за круглым столом, проникали темные кляксы тревоги, скрывавшие сперва уютные детали – белые лепестки на подоконнике, стеклянный кувшин с компотом и вазу с двойным печеньем, – а затем и людей. Марина чувствовала себя виноватой, к тому же глупой. Принц выстроил для нее своими тонкими руками платформу, по которой теперь она с силой била кувалдой. Бам! Улыбающуюся бабушку накрыла чернота. Бам! Маму словно вырезали из картины. И когда за столом остался лишь папа, Марина, всеми силами пытаясь его спасти, заговорила:
– Вам не страшно было возвращаться?
Она намеренно занимала себя совершенно другими мыслями. А в ее руках цветком раскрылась ароматная коробка, показывая хвостатые пирамидки.
– Меня Виктор подбросил, – ответила в светящийся желудок холодильника Бабочка, выставляя в рядок молочные коробочки.
– Он вам нравится? – Марина не успела вовремя поймать эту мысль и засунуть поглубже: та уже вылетела и защебетала птахой.
Марина отложила воображаемую кувалду, собираясь прикрыть то ли рот, то ли уши. Ей бы плащ-невидимку, а лучше – вырасти поскорее и получить свой фильтр от всяких глупостей.
– Нет, – на удивление спокойно ответила Бабочка, дернув плечами. Она вновь говорила с холодильником, но Марина сумела поймать в ее голосе печальную улыбку: с похожей мама обычно рассказывала о том, как любила в юности танцевать. – Совсем не нравится.
А потом они достали чашки, похожие на изящные маленькие ракушки, и крошечные белые блюдца в оборочку. В них заварочным треугольникам было тесно, но смотрелись они так необычно, что Марина соорудила из пальцев воображаемый фотоаппарат и, прищурившись, сохранила в памяти вечное зимне-весеннее утро, плескавшееся на поверхности бежевой воды.
– Он красивый, – продолжила Бабочка и, забыв, что перед ней чай, влила в чашку молока. – Но разве это главное?
– Нет конечно! Вот чудовище из сказки было страшным. – Марина залезла на табуретку с ногами, устроила теплую попу на холодных пятках и принялась драконить тугой узел, удерживающий в заложниках полосатый мармелад. – Но его смогли полюбить.
– Чудовище было богатым, – напомнила Бабочка, насмешливо сморщив лицо. Она продолжала прятать продукты по кухонным шкафам, порой раздражаясь, стоило только найти пушистый хлеб или зарытый между крупами огрызок крекера. – Оно жило во дворце с огромным садом. А еще у него были вещи, которые исполняли желания. Ни одна женщина не отказала бы такому, поверь. Я скорее думаю, что это он выпроваживал их. Если у тебя есть деньги, у тебя есть выбор. А без денег – ну, извини.
– А вы тоже знаете эту сказку? – Марина искренне удивилась.
Она внутренне подготовилась отвечать на любые, даже самые каверзные вопросы, но быстро сдулась, не сумев удивить взрослого – естественно, всезнающего, вопреки недавно сказанному. Чудовище нравилось Марине больше всех героев. Ведь, даже окруженное богатствами и волшебными штуковинами, оно страдало от обычного человеческого одиночества. И слишком сильно привязывалось – настолько, что могло погибнуть без родного человека.