Конечно же, Марина узнала его. По запоминающейся форме. По папиным фильмам. По играм мальчишек из класса, которые, вооружившись палочками, устраивали перестрелки – в них не погибал никто, но все равно было обидно. И, наконец дав волю слезам, тут же ручейками обогнувшим ее нос, она подскочила и потянула мужчину за рукав. Собрав все остатки еще верящей Марины, она сказала, ровно выстраивая недрожащие слова:
– Мне нужна помощь. Здравствуйте. Я Марина. И я собачка.
Сказка о Бумажном Принце5
Бумажный Принц думал долго. Так ли просто покинуть башню, с которой сросся? Но искра отчаянно рвалась наружу и, точно за веревочку, тянула его за собой. Бумажный Принц ждал мифическое завтра, где все и всегда складывается, а решения даются удивительно легко. Но оно не наступало. Маленькая Кисточка не торопила и не выцветала. Она пела свои задорные песни, делая из волос Бумажного Принца невообразимое: как оказалось, из них можно было сложить корабль, лисичку или целое семейство птиц.
И наконец прозвучало заветное «да».
Но покинуть башню было не так просто. Та не выпускала Бумажного Принца, оплетая невидимыми нитями и не давая переступить порог. Она, говоря голосом Рогатой Королевы, распугала всех зверей. И даже рыбы перестали скользить под водой, зарывшись в ил.
– Я не пущу тебя, – шептала она. Но никто, кроме самого Бумажного Принца, не слышал этот голос.
– Уходи одна! – прокричал тогда он Маленькой Кисточке, зажимая уши ладонями так сильно, что из глаз вновь потекла краска, угрожая вылиться до конца, до капли.
Но Маленькая Кисточка не могла так просто бросить друга, раздавившего наконец назойливый многолапый страх. И вот она бегала по залитому светом городу, заглядывала в раскрытые окна, за каждым из которых цвел и плодоносил свой маленький мир.
– Кто-нибудь! – звала она. – Кто-нибудь, прошу вас, помогите!
Но люди, которые слышали этот крик, не сталкивались ни с чем подобным. У них и башен-то никогда не было. Легкие местных жителей наполняла свобода, а глаза их, широко раскрытые, смотрели прямо в расшитое стежками облаков небо, лишенное тревог. Они не могли помочь, и даже не потому, что не хотели.
Лишь один человек, голова которого вечно клонилась вниз из-за тяжести железного венца, окликнул Маленькую Кисточку и подозвал к себе. Он жил как все, как все работал, а печная труба его дома пускала вверх дым – неизменно колечками. Он мастерил самые красивые и круглые бочки, и от этого в глазах его, обутые в крохотные туфельки, плясали огоньки. Вот только на лице улыбки не было.
– У тебя такой красивый венец, – удивлялись соседи, довольно хлопая по румяным щекам. – Ни у кого – в городе и его округе – нет такого.
– Благодарю, – отвечал человек, про себя лишь отмечая: никому он не желает венца, подаренного кем-то некогда близким и впившегося в голову так крепко, что снять его было невозможно.
Он объяснил, глядя на перепачканные пылью туфельки Маленькой Кисточки, что башня слишком вросла в Бумажного Принца, и уйти, оставив ее, у него попросту не получится. Но он может попытаться, забрав с собой один из ее камней. Его будет сложно нести и нельзя выпускать. С ним придется спать, есть. И прочие люди, общаясь с Бумажным Принцем, не смогут не замечать его ношу. Но со временем станет легче, а там, может, и удастся оставить камень у дороги – за ненадобностью.
– А вам? – спросила тогда Маленькая Кисточка, разглядывая камни на поистине великолепном венце. – Вам стало легче?
– Да, – сказал, ни на секунду не задумавшись, человек. – Раньше по внутренней стороне моего венца тянулись шипы.
Долго благодарила незнакомца Маленькая Кисточка. Она пообещала за его помощь принести баночку маминого варенья – самого вкусного в мире. А доброту она забывать не привыкла.
Так и решили: выдолбили один из камней – с кусочком яркого неба на нем, – взяли в четыре руки, чтобы легче было тащить, и побрели к выходу. Невидимая преграда в тот момент лопнула мыльным пузырем, и Бумажный Принц впервые за долгое время опустил ногу на тянущийся вдоль коридора бордовый ковер, кусавший босые ноги жесткими ворсинками. Потоптался, попрыгал даже – и забрал свою ношу у Маленькой Кисточки. Это был всего лишь камень. Один камень взамен на свободу.
Скоро они попрощались и с Танцующей Королевой, и с Крылатой Принцессой. Последняя сдержала слово: подарила Маленькой Кисточке земли, где были и луга, и поля, и реки. А прямо у замка, у опустившегося деревянного языка-моста, их ждала мама Маленькой Кисточки, Железная Мама, утирая платком в крохотных яблоках крупный жемчуг слез. Она сгребла в объятья детей, чуть слышно ругаясь сквозь зубы, и засияла ярче самого солнца.
Говорят, в тот момент из окна на самом верху башни вырвались сказочные звери и разлетелись во все стороны, чтобы больше никто не мог сказать о них свое колючее «не бывает».
Говорят, в королевстве вскоре распустились огромными цветами десятки мельниц, на которых работали самые трудолюбивые, самые счастливые люди. Они пели песни – и голоса их разлетались далеко-далеко, показывая и доказывая, что никакому урагану не сломить тех, внутри кого и свобода, и любовь, и самые крепкие в мире стержни.
Говорят, Бумажный Принц носит теперь другую одежду. И другое имя. Бумажный Принц – с искрой в банке из-под варенья – сделал себе украшение из того самого камня с кусочком неба, так и не сумев расстаться с ним до конца.
Но об этом расскажет уже совсем другая сказка.
Эпилог
В приоткрытое окно задувал стылый ветер. Он срывал снежинки с грузных еловых лап, неровным строем стоящих вдоль унылой стены, приносил в кабинет – и они кружились, кружились вместе с пылью и, опадая на пол, таяли, будто их и не было. В этом чертовом году весна, которая и так заявлялась в город непростительно поздно, заплутала. А календарное число в кричащей красной рамке, казалось, и вовсе издевается. Март близился к концу. Александр Сергеевич – не поэт, так, тезка, – надеялся, что март не уйдет даже – свалит, прихватив с собой приевшийся холод.
С ветром в кабинет влетали детские крики. Стоявшая напротив панельная многоэтажка выдыхала на улицу ребятню – и та радостно неслась к белой палатке, ядру небольшого квадратного дворика. Школьники там часто собирались, чаще алкашей, которых, видимо, смущала близость мусарни – если их вообще что-то еще могло смутить. Школьники шуршали себе вредной едой, показывали окрасившиеся в самые невероятные цвета языки. И без капли стеснения липли репьями к полицейским, которые тоже тянулись к центру дворовой микровселенной. Не только дети любили чипсы, шипучие конфеты и химозное мороженое. У Александра Сергеевича таких дураков – целое отделение, он уже перестал чему-либо удивляться.
Где-то неподалеку подходил к концу студенческий фестиваль, раздражая ярками снимками, то и дело мелькающими в новостной ленте. Будто ничего в этом чертовом году не случилось. Ничего. Люди продолжали жить, концерты – греметь. И ребятишки без страха заполняли собой двор, чтобы потом бурными потоками растечься по улицам.
Новости Александр Сергеевич читал чаще книг. И отмечал удивительную закономерность. С годами информации становилось только больше – но теперь вся она умещалась на крохотном устройстве, и это определенно было удобнее газет. Репортеры и блогеры мастерски цеплялись за всё хоть мало-мальски интересное, выжимали до капли, после чего благополучно закрывали свои не в меру любопытные глаза. Настоящий спринт: кто успеет раньше других рассказать, кто добудет максимально точную информацию, кто достовернее всех соврет или выдернет фразу из контекста – бороться с последним было сложнее всего – тот и победил.
– Шеф! – Дверь в кабинет распахнулась, шальной ветер попытался стащить со стола бумаги. Александр Сергеевич резко опустил на них серый совсем убитый степлер и медленно поднял глаза, уже зная, кого увидит.
В проеме, сжимая в веснушчатой руке телефон, стоял парнишка с простым и как нельзя подходящим ему русским именем Гриня – Григорием его получалось называть с трудом, но иногда приходилось. Рыжий, туповатый, предельно честный. Таких или любит удача, или они долго не живут. Гриня все еще был жив и цел. Но, судя по постоянным травмам, удача к нему питала противоречивые чувства.
Позади Грини жужжали потревоженным ульем голоса. Он явно вырвался оттуда, тяжело дышащий, с неровным румянцем на щеках. Сразу видно: говорил много, яростно, стараясь быть громче остальных. У Грини – раздутое чувство справедливости и иммунитет к взяткам. А еще Гриня иногда не знает, когда стоит промолчать. У удачи к нему противоречивые чувства. У Александра Сергеевича тоже.
– Видели, что эта сырная опять написала про ваших детей?
Их так и прозвали в отделении – «его дети». Хотя знали всех поименно. И тех, кого смогли найти, и тех, кого слишком хорошо спрятали. Его дети, его зверята, в руках взрослых людей переставшие быть людьми. Среди них встречались плюшевые медведи и резиновые змеи, божьи коровки (сразу две, в комплекте). И одна храбрая собачка.
Нет, конечно, дети пропадали всегда. По статистике ежегодно пропадает сорок тысяч детей. И не всех удается найти. Даже днем, на глазах у десятков прохожих, чужой человек может легко увести ребенка. Пока другие будут смотреть. Пока другие будут молчать. Здесь Александр Сергеевич ощущал душащее бессилие. Храбрую собачку тоже увели именно так.
Поначалу даже казалось, что Толстый Дядя, о котором она трещала идиофоном, тоже где-то тут замешан, стоит где-то между звеньев отлаженной схемы. Вот только не стоял он, не стоял. А сидел в обезьяннике – человек среди обезьян. Как в отвратительной шутке: угодил туда за дофига лицо умное. А может, было за ним, за тем лицом, и что-то еще. Например, совсем не криминальная, но не удержавшаяся за зубами правда о собственном отношении к представителям власти.
А вообще поначалу не верилось. Напоминало сценарий очередного артхаусного кино, где детей открыто продавали, как старые вещи, за не слишком большую цену. Где многим попадались объявления, короткие, рубленые, со старыми игрушками, которые выглядели настолько потрепанными, что никто не стал бы покупать их своему ребенку. На обычные сообщения продавцы не отвечали. Многим такие объявления казались просто злой шуткой – еще и вкупе с растянутой картинкой низкого качества.