На бледных руках начали появляться родинки черноты – люди не любовались издалека, они подходили и мазали, мазали, мазали. А Рогатая Королева молча осуждала, не делая при этом ничего. Она создала Бумажного Принца, вложив в него свое волшебство, вылепила идеальной белизны куклу с длинными тонкими руками и ногами. Только про сердце забыла. А впрочем, как может помнить о сердце человек, у которого его и не было никогда? В груди самой Рогатой Королевы, прямо в вырезе платья, виднелось стекло, за которым слабо плакала маленькая девочка. Ее Рогатая Королева не любила, прятала за длинными накидками с мягким мехом и не показывала Бумажному Принцу, чтобы тот только не стал как она и не размок от слез.
Рогатая Королева не умела быть мамой – и ухаживать как мама не умела. Она просто злилась под всхлипывания Девочки за Стеклом и тоже мазала единственным цветом, который был под рукой, – черным. Бумажный Принц мрачнел, из глаз пропали жабы, а потемневшие, будто покрытые углем ладони он теперь стыдливо скрывал за перчатками. А потом стыд ушел – как сделали все, кого разочаровал переставший улыбаться Бумажный Принц. Хлопнул дверью, потопал на широченной каменной лестнице, давая понять, что не собирается больше здесь оставаться, и ушел.
Дни и ночи слипались в бесконечное грязное месиво, а когда склеились окончательно, посерели и стали совершенно безвкусными, Рогатая Королева, до этого сидевшая неподвижно и враставшая в трон, жестко стукнула каблуками и медленно поднялась. Оплетавшая ее лоза – такие часто взбираются на что-то разрушенное и безжизненное – оборвалась, свернулась завитками и упала к покрытым пылью черным туфлям.
Послышался плач: Девочка за Стеклом в этот день была особенно громкой. Она колотила кулаками, царапалась внутри и кричала, прижавшись губами к маленькой замочной скважине. Она с Рогатой Королевой делила одни на двоих мысли и теперь всячески пыталась выдворить их из своей головы. Но мысли набухали мокрой ватой и никуда не спешили.
Тогда Рогатая Королева достала маленький ключ – тот висел на груди, прямо перед глазами Девочки за Стеклом, – щелкнула им в скважине да и посадила Девочку в клетку к молчаливому попугаю, только чтобы та не мешала важным и взрослым решениям.
– Собирайте в дорогу Бумажного Принца, – скомандовала Рогатая Королева, вцепившись острыми когтями в стеклянную дверцу, которая тут же пошла мелкими трещинами.
Сына, которого с того момента перестала звать своим, Рогатая Королева отвезла в соседнее королевство, к своей матери, Танцующей Королеве, и родной сестре, Крылатой Принцессе. На Танцующую Королеву когда-то наложил чары колдун – и теперь она вечно кружилась, стаптывая ноги и туфли. Ее руки превратились в корявые ветви дерева – даже с листочками, – а голова безвольно болталась воздушным шариком. Но Танцующая Королева не хотела прерывать свой безумный танец, а ее любящая дочь, Крылатая Принцесса, путешествовала по миру в поисках лекарства, лишь иногда возвращаясь в замок.
– Я не хочу больше видеть его, – властно сказала Рогатая Королева, удерживая за тонкое черное запястье Бумажного Принца. – Он весь запачкался.
– Каждый ребенок пачкается, – ответила ей сестра, Крылатая Принцесса, которая вся была белой, точно выпавший снег. Она поправляла пальцами пышный мех в основании шеи и недовольно дергала усиками, похожими на длинные пушистые брови. – Но это ты, дорогая сестра, сотворила его из бумаги, в то время как сама появилась из кости. Ты могла взять черное железо и сделать сына неколебимым. Могла набрать тростника и сделать сына гибким. Могла спилить дерево и сделать сына крепким.
– Но я хотела сделать сына особенным.
– Особенным делает не материал, а те, кто его касается. Лишь в руках человека меч защищает или убивает, а бумага хранит прекрасные стихи или кормит огонь. Ты можешь отыскать колдуна – таких немало в нашем королевстве, – отдать ему свои длинные волосы, завитые вокруг рогов, или же сами рога. Он очистит Бумажного Принца, сделает из черного – серым. Тебе останется лишь взять в руки краски.
Вот только каждый в зале: и старая Танцующая Королева, и ее дочери, Рогатая и Крылатая, и металлические стражи с пустотой за забралами, – знали, что Рогатая Королева никогда не умела рисовать. Кисти пылились в ее шкафах, лохматились и облезали, а краски трескались и обращались пылью.
– Но ты должна знать, – добавила Крылатая Принцесса, – колдун не сможет сделать ничего, если Бумажного Принца пачкала ты.
Не ответила Рогатая Королева, только гордо вздернула нос, показывая, насколько неуместно и оскорбительно замечание сестры.
– Следы, оставленные тем, кто создал, самые въедливые, самые заметные, – объяснила ей Крылатая Принцесса.
Проверить это было легко, ведь пачкавший пачкался и сам. Черная краска забиралась под кожу и растягивалась там тонкой паутинкой, которой со временем становилось только больше, пока руки не начинали напоминать два уголька. Свои Рогатая Королева прятала за красивыми перчатками – кружевными, похожими на те узоры, которые рисовал на стекле морозец.
Волосы Рогатой Королевы были очень красивыми, длинными и блестящими, она не желала отдавать их колдуну за услугу. Поэтому она заплатила Бумажным Принцем за свой покой и ушла, ни разу не обернувшись. Говорили, в тот день Девочка за Стеклом пропала, но, может, ее просто съел молчаливый попугай, который, конечно же, никому об этом ничего не рассказал.
Бумажный Принц раскрыл рот, увидев, как чернеет последнее белое пятнышко на его теле, и закричал. Голос его бил стекла невидимыми кулаками. И вазы. И даже любимую картину старой Танцующей Королевы, на которой застыла ее молодая фигура, разломал. В тот момент Танцующая Королева очнулась, перестала кружиться и, бросившись к Бумажному Принцу, заключила его в крепкие деревянные объятья. Она стояла на коленях, высыхая, а истинный возраст вороными конями нагонял ее, проникал под кожу, делая ее тонкой и складчатой.
Чернота выскользнула из глаз Бумажного Принца, маленькими быстрыми червяками проползла по его пальцам и прыгнула на ладони Танцующей Королевы, но она не разжала рук.
– Мой милый, – прохрипела она не своим голосом, разлепляя изрезанные морщинами губы.
А затем ее взгляд опустел; красивое золотое платье обратилось дырчатыми лохмотьями. Где-то зло засмеялся колдун – но не тот, который собирал рога и волосы для своих странных нужд, а тот, который обрек Королеву на вечный танец, уберегавший, как оказалось, от старости, болезней и некрасивой одежды.
– Мама, – прошептала Крылатая Принцесса, вмиг осознав, что танцы – вовсе не то, от чего стоило лечить людей.
Но в королевстве, где даже от рисования существовали микстуры, понять такое было сложно.
Второй день без имени
На подоконнике, раззявив беззубый рот, лежала красная упаковка. На ее гладкой поверхности плясали пятнышки солнца, а внутри распластались цветастые черви, которые пахли несуществующими фруктами. Марина клала их в рот, зажимала губами, тянула за хвост – или за голову, кто этих червей поймет, – а затем отпускала, и те шлепали ее по щекам с забавным звуком.
За подоконником в застывшей синеве утра парили белые хлопья. Марина представляла, как ловит их в ладони и они превращаются в слезы. Она устроила попу на самый краешек стола – чтобы быстро соскочить, если в дверной прямоугольник прошаркает Маленькая Женщина, – прижалась лбом к стеклу и подышала на него, подушечкой пальца оставляя о себе память. Та быстро исчезла, превратившись в грязные нечитаемые разводы. В школе Марина была чемпионкой по палочкам – они стояли в ее тетради ровными солдатиками, одна за другой, поддерживая тонкую линовку. Здесь же буквы клонились в разные стороны пухлыми початками рогоза – Марина гордилась тем, что не называет его камышом. Но надпись, если коснуться ее дыханием еще раз, легко проступала вновь, а над ней короной или камнем нависал отпечаток лба.
Первое утро в новой квартире встретило Марину вареной колбасой: та лежала на нижней полке холодильника, наивно выглядывая из него розовым разрезом. Маленькая Женщина, ходившая по коридорам в ночи и чем-то стучавшая на кухне, легла с первыми сероватыми лучами, убаюканная хриплым голосом, который протискивался сквозь решетку радио. Марина слышала его задумчивый бубнеж через стенку и коридорный угол, – пока ощупывала красивую сетку, делавшую колбасу похожей на гусеницу.
Украв у холодильника яйца из маленьких круглых ячеек, высвободив зажатую между масленкой и упаковкой сосисок колбасу, Марина решилась на поистине героический поступок – приготовить для жителей маленького квартирного королевства завтрак. На колбасных кругляшках она сделала надрезы, превратив их в шляпки гвоздей, и закинула их на сковородку, которую вылизывал ленивый огонь. И пока те подпрыгивали, недовольно и невежливо плюясь маслом, Марина тянула за хвост мармеладных червей. Шлеп. Пальцы приятно пахли несуществующими ягодами. Шлеп. Хриплый мужчина терялся в колбасном шкворчании. Шлеп. За подоконником отъезжающую машину облаяла собака.
Чужой город был похож и непохож на маленький.
Чужой город отличался и был неотличим от маленького.
Последний червяк свернулся внутри упаковки радужным кольцом, слишком яркий на фоне выбелившего все снега. Холода не слушали календарь, настойчиво показывающий со стен магазинов третий месяц. Они должны были закончиться очень скоро, вот-вот, но всякий раз перетряхивали облака, сбрасывая на серые прямоугольники домов снежные пушинки. Хотя коридор в настоящую весну Марина не любила: подступившее тепло превращало дороги в грязную геркулесовую кашу, в которой вязли сапожки. А еще под растаявшими сугробами вечно находилось что-то малоприятное – и люди, не желавшие остановиться и подобрать конфетные фантики и пустые бутылки, ждали, когда весна наполнит собой маленький город, вновь скрывая некрасивость за зеленью.
Папа говорил, так неправильно и нельзя. Он брал пакет, перчатки, Марину, возмущенную маму, которая чихать хотела на весну – в любом из возможных смыслов, – и шел на улицу, убираться и стыдить соседей. Те, замечая его сгорбленную спину и высоко поднятую попу, выходили помогать. Папой Марина гордилась. И больше всего хотела вырасти и стать им. Почетное второе место занимал диктор в телевизоре: когда он начинал говорить, остальные замолкали.