«Ну и хорошо, – сказал Никонов, – ждем тебя в день открытия сезона к 12 часам. Познакомишься с труппой». Судьба распорядилась мною легко, с доброй улыбкой дружески похлопав меня по плечу.
Был сбор труппы. Знакомство с милой Ниной Дробышевой. Доброжелательные аплодисменты, когда нас представили. Элегантная, в приподнятом настроении Ирина Сергеевна в окружении знаменитых актеров – Орловой, Раневской, Плятта, Мордвинова, Марецкой, Бирман и Завадский с десятком карандашей в руке и блокнотом.
«Великая бабка»
Был обычный день в театре. Шли последние приготовления к генеральному показу спектакля «В дороге». Оказавшись в лифте, я спустился на третий этаж, дверь открылась, и я вышел… Как бы из призрачной дымки передо мной возникла крупная фигура с лицом, которое не узнать было невозможно. Я выдавил из себя некое подобие улыбки и учтиво поклонился. Раздался громкий басовитый голос: «Как вас зовут, молодой человек?» – «Бортников, Геннадий», – ответствовал я. Бровь Фаины Георгиевны поплыла вверх: «Раневская», – последовало после изучающей паузы, и она протянула мне руку.
Тут мгновенно сработал рефлекс, усвоенный на уроках «светских манер», которые нам, молодым шалопаям, преподавала княгиня Елизавета Григорьевна Волконская. И я с видом прилежного ученика княгини галантно «приложился к ручке».
Лицо Раневской просветлело, она торжествующе посмотрела на даму, которая была с ней рядом. «Что вы там говорили про мальчика с улицы?» – как бы в сторону бросила Раневская, и дама, смущенно поджав губы, отвела глаза в сторону. «Но такой худенький, – продолжила Фаина Георгиевна, – зачем же вы в артисты пошли, вам нужно было бы куда-нибудь на мясокомбинат устроиться…»
Знакомство с Раневской состоялось накануне моего театрального дебюта в пьесе Виктора Розова «В дороге». Ирина Сергеевна Вульф, выпускавшая спектакль, дала мне прочесть книгу своей матери – Павлы Леонтьевны Вульф – замечательной актрисы, провинциальной гастролерши, которая, по существу, открыла и воспитала молодую Фаню Раневскую.
Интерес мой к «великой бабке» – как ее величала актерская братия, возрастал в геометрической прогрессии. Как я позже узнал, Ирина Сергеевна много говорила Фаине обо мне, о том, как идут репетиции, о том, как я пришел в театр, закончив Школу-студию МХАТ, и то, что «он очень хрупкий и талантливый» и учился у тех, кого Ирина хорошо знает, в частности, у Софьи Пилявской – партнерши по покеру, давнишней приятельницы Ирины. Все это подкреплялось фотографиями Бортникова, сделанными по ходу репетиций для будущей рекламы.
Как-то Ирина Сергеевна сказала мне что на один из прогонов спектакля придет Фаина, и тут последовал небольшой урок из области «дипломатических отношений»:
Учитывая довольно сложный характер замечательной артистки, постарайтесь проявить максимальную мудрость. Если зайдет разговор о творчестве Фаины Георгиевны, о ее кино- или театральных ролях, учтите, что возможны провокации…
– ???
Допустим, Фаина Георгиевна скажет, что недовольна той или иной своей театральной или киноролью… Резко не возражайте ей, но постарайтесь мягко сказать, что вам этого не показалось, а совсем наоборот. Если же Фаина Георгиевна скажет о какой-то единственной роли, которая ей вдруг удалась, сделайте паузу и продолжайте в найденном ключе мягкой и «деликатной комплиментарности».
Урок был усвоен. Но встреча с Раневской, как я уже рассказал, случилась за день до объявленного посещения генеральной репетиции. Генеральная репетиция была очень напряженной. Спектакль выпускался под бдительным надзором министерских чиновников; руководящие организации недоверчиво относились к пьесе Виктора Розова, герой которой, ну, никак не укладывался в привычные представления о молодом строителе коммунизма.
Затем была шумная премьера. Это была победа И. С. Вульф. Раневская порадовалась за Ирину Сергеевну, хотя не обошлось и без споров. Фаине Георгиевне показалось, что роль Бортникова слишком перегружена (в спектакле было множество эпизодов, которые кинематографически, без пауз, следовали один за другим), что «мальчишка» скоро выдохнется, что «надо разумно распределять силы». Были споры и насчет сценической индивидуальности, не обошлось и без сравнений. В какой-то момент Раневская услышала обертона молодого и горячо любимого ею Василия Качалова, Ирина Сергеевна же вспомнила молодого Михаила Чехова, и Раневская уже была склонна с ней согласится, но вдруг неожиданно заявила, что Бортников ужасен: «Ирочка! Он ужасно выглядит. Он катастрофически худой, у него вид дистрофика, он нуждается в усиленном питании».
Ирина Сергеевна чисто по-матерински посетовала, что у Гены давно умерла мама; отец, военный часто бывает в командировках. Короче, все свелось к тому, что две знаменитый театральные женщины установили родительскую опеку над этим «несуразным Бэмби», который, так уж случилось, вошел в их и без того нелегкую театральную судьбу.
Первой начала действовать Фаина Георгиевна. Забежав перед спектаклем в театральный буфет, чтобы выпить чашечку кофе, я был одарен большим, увесистым пакетом «от Раневской», который мне вручила ликующая буфетчица. В пакете были фрукты и всякие вкусности. Следуя законам галантности, на другой же день я отправил Раневской огромную коробку конфет, купленную в том же буфете, и большой букет цветов. Через пару дней буфетчица вернула мне злополучные конфеты с запиской от Раневской: «Геночка! Пощадите мой диабет! Мне это категорически запрещено. Умоляю, съешьте за мое здоровье».
Этот «буфетный» обмен затем превратился в своего рода игру, сопровождавшую дни праздников и премьер. Дело доходило до смешного – когда накануне премьеры «Петербургских сновидений» на глазах Завадского мне была вручена литровая банка черной икры от Раневской с запиской «На питание», Завадский вспыхнул и не без иронии заметил, что Фаина мешает процессу создания роли, ибо Родион Раскольников никогда не поедал черную икру целыми банками. После премьеры она заглянула ко мне за кулисы и вдруг разрыдалась: «Я вас ненавижу Геннадий!». «За что Фаина Георгиевна?» «Вы у меня отняли роль моей жизни. Я всю жизнь мечтала сыграть Родиона Раскольникова.»
Я благодарю судьбу, которая подарила мне радость общения с великой актрисой. Раневская – кладезь юмора, сарказма, живой пульсирующей мысли. Философ с цигаркой. Революционер. Но очень многим с ней приходилось нелегко. Независимо от рангов она умела разделываться с людьми так, что они потом долго приходили в себя. Мы часто перезванивались по телефону, каюсь, чаще звонила Фаина Георгиевна. Изредка я навещал Раневскую у нее дома, чтобы порадовать ее каким-нибудь забавным сувениром или книгами, выбранными специально «для Фуфы» во время гастролей и съемок.
Нас роднила с Фаиной Георгиевной и страсть к животным. Я только не мог, как она, в 8 утра позвонить директору и сказать: «Мне срочно нужна машина!» «Так рано… Что случилось?» – «Мне нужно Мальчику (это ее любимая собака) показать олимпийские объекты».
Свои живописные работы дарить Раневской я себе запретил (хотя уже были готовы портреты ею любимых Ахматовой, Пастернака, Улановой и Любочки Орловой). Уж больно хорошо за многие годы изучил я ее учтивую деликатность или медленно возникающий излом брови над правым глазом и легкое покачивание головы. Но тем не менее…
После первого выставочного показа моих картин в Доме актера позвонила Раневская.
– Геночка, вам нужно срочно уходить из театра. Немедленно! Вы замечательный живописец! Случайно попала на выставку. Какие замечательные портреты, особенно… этот знаменитый француз?…
– Марсель Марсо, Фаина Георгиевна. – Да, да, Марсо. – И после повисшей паузы: – А я, Геночка, бездарь – вот и сижу в этом театре. – И только со свойственной Раневской усмешкой добавила: – Я за свою жизнь даже домик не смогла нарисовать.
Но тут уж Фаина Георгиевна слукавила. Она рисовала замечательные шаржи. Я видел несколько ее рисунков, шаржи, характерные зарисовки.
Бывали и трагикомические ситуации. Как-то после одной нашумевшей истории, связанной со мною и бешеными околотеатральными «террористами», мне позвонила Раневская.
Снимаю трубку: «Алло?!» – Голос Раневской: «Пожалуйста, не кладите трубку. С вами говорит народная артистка Раневская».
Я (радостно): – Здравствуйте, Фаина Георгиевна!
Раневская (взволнованно): – Это вы, Геночка?
Я: – Да, Фаина Георгиевна.
Раневская: – Милый, вы живы?
Я: – Конечно, Фаина Георгиевна!
Раневская (требовательно): – Нет, умоляю, скажите, что вы живы!
Я: – Да, жив, Фаина Георгиевна! (Весело): Не с того же света я с вами разговариваю…
В трубке раздается облегченный вздох, и Раневская кладет трубку.
Спектакль «В дороге» шел с большим зрительским успехом. Первые отклики прессы были сдержанными, но так было до публикации в журнале «Театр» статьи известного театрального деятеля, режиссера и педагога М. О. Кнебель, где просто и ясно говорилось об успехе спектакля, благодаря которому Москва узнала о появлении «яркой актерской индивидуальности». Критик взывала к Всевышнему уберечь эту индивидуальность для будущего.
Встретившись со мною в театре, Раневская передала мне аккуратно вырезанную из журнала эту статью Кнебель и сказала: «Ее уважал Станиславский. Ей можно верить». Потом нахмурилась и добавила: «А тем, кто будет слишком хвалить, не верьте. Никому не верьте! Это театр».
Как-то мне передали разговор одной театральной дамы с Раневской. Видимо, зная доброе отношение ко мне Фаины Георгиевны, та решила польстить и стала говорить об успехе Бортникова, о цветах и поклонниках. Раневская резко оборвала рассказчицу и сказала: «Да, успех есть… особенно среди истеричек, проституток и голубых». Затем, обращаясь к другому собеседнику, смягчившись, констатировала: «Это все пена, а настоящего зрителя он еще завоюет…со временем».
В школе–студии МХАТ категорически запрещалось сниматься. В театре отношения к «побочным связям» с кино были не лучше, чем в школе. Однако соблазн был велик…Фильм «Взорванный ад» о малоизвестном подвиге советского разведчика, в котором я снялся в главной роли, вышел на экраны в 1967 году.