В Бароне очевидна патологическая страсть к деньгам – она в самой извиняющейся улыбке, то остановившемся, то бегающем взгляде. В тоне голоса, в пластике, в мучительной «сделанности» всего рисунка роли.
Моцарт тоже страдает. Гениальностью. Которая сама по себе – уже не норма. Когда слезы равно спровоцированы и отчаянием, и счастьем. Когда бурную реакцию вызывает даже мимолетность. Бортников замечательно передавал полутона, переливы изменчивых состояний и настроений.
Его Дон Гуан кем только не обвинялся в нарциссизме. Но ведь это тоже трактовка – такой красавчик, сердцеед, не знающий отказов, который даже на кладбище любуется собой в некое подобие зеркала. И это – патология, вспомните Дориана Грея…
Вальсингам – тоже рефлексирующая личность, разочарованный, впадший в мрачное уныние, со всеми и со всем мысленно простившийся. Председатель существует как-то вымученно и уже потусторонне. Из последних сил проклиная мир и протестуя Богу.
(Звезды московской сцены. «Театр имени Моссовета». 2001 г.)
«Последняя лента Крэппа» С. Беккет.
Театр им. Моссовета. Премьера 17 апреля 1987 г.
Режиссер постановщик Г. Л. Бортников
Светлана Овчинникова – театральный критик
…Он приходил в спектакль артистом Геннадием Бортниковым, элегантным любимцем публики, потом накидывал лохмотья Крэппа, преображаясь в беккетовского старика, а потом грустно возвращался в себя, оставляя на кресле одежду Крэппа.
(Звезды московской сцены. «Театр имени Моссовета». 2001 г.)
Нина Велехова – театральный критик
Через весь спектакль сквозит прелесть эстетического показа, эссеистического переживания того, о чем поведал Беккет, как принято думать, – мрачный певец абсурда человеческой жизни… Оказывается, абсурд на русском языке звучит не так, как на его родном. Оказывается, язык родных осин не напрасно был создан гением Пушкина, овеян покоем Тургенева, взвинчен Достоевским, омузыкален Блоком. Бортников, любящий поэзию, через нее говорит о своем сыгравшем свою жизненную игру герое. Одевает его нищету в разные художественные краски, бросает на него блики юмора и лирики, тени внутренней зрелости, иронии и еще многого, что от перечисления никак не исчерпывается.
Бортников играет две партитуры: на одну руку кладет старость, на другую – молодость, на одну – воспоминание, на другую – ожидание, и делает это не только актерскими средствами, но дерзает и на включение в текст своих воспоминаний о Париже. Легко, без навязывания, он рассказывает, как познакомился с Беккетом, потом выводит реальность за ее границы и превращается в актера уже наших лет своего сверстника, который начинает играть эту пьесу, эту последнюю ленту – запись молодости бродяги, никуда не годящегося старика, в которого, однако играется еще и тот актер, что, как говорит он в прологе, получил пьесу у Беккета.
(Журнал «Театр» № 12, 1987)
«Кин, или Гений и беспутство» А. Дюма – Ж.-П. Сартр.
Театр им. Моссовета. Премьера 28 июля 1991 г.
Режиссер постановщик П. О. Хомский
Светлана Овчинникова – театральный критик
От Бортников всегда ждут чуда. И он редко обманывает. И всегда ждут диссонанса происходящему. Потому что само его дарование агрессивно индивидуально. Кин – роль, словно специально написанная для этого актера и в чем-то – «про» него. В спектакле «Кин, или Гений и беспутство» А. Дюма- Ж. П. Сартра, театр, объединив в одном сюжете совсем разные пьесы, соединил романтическую мелодраму и интеллектуальную драму. Кин – актер-романтик, на одном из спектаклей которого от потрясения игрой лорд Байрон лишился чувств… Кин – актер на сцене и в жизни, каждый раз в новой роли. Бортников играл образ гения – а в искусстве нет ничего сложнее, чем сыграть не гениальность даже, а просто талант, – и, отстраняясь, любовался им. И опять Бортников выпадал из строя спектакля.
(Звезды московской сцены. «Театр имени Моссовета». 2001 г.)
Ирина Алпатова – театральный критик
Ах, как это начиналось!
Жил в Англии в начале XIX века знаменитый актер по имени Эдмунд Кин, носитель «дьявольски божественной силы», которую мы называем демоническим началом. Так сказал о нем Г. Гейне, восторженный почитатель его таланта… Кин был неровен и непредсказуем на сцене, и не случайно говорили, что «смотреть игру Кина все равно, что читать Шекспира при блеске молнии». Но за гениальность Кину прощали многое.
…Честно говоря, «гений» здесь все-таки пересиливает «беспутство». Правда, в драме Дюма эти определения не следует понимать слишком буквально. За ними кроются прежде всего такие категории, как порок и добродетель. О скандальных кутежах героя мы только слышим, свое высокое благородство он демонстрирует нам воочию. Словом, пьеса Дюма написана «всерьез» …
Сартр приглушил романические порывы, насытил страсть интеллектом. Убийственность противопоставления в характере Кина «гения» и «беспутства» оказалась и вовсе снята… Правда, в характере Кина Сартра все еще силен протест и вызов, но это скорее, лишь углубляет суть внутреннего конфликта актера и человека…
Геннадию Бортникову, исполняющему в этом спектакле роль Кина, слова «популярность» и «поклонение» знакомы не понаслышке. Помнится, еще лет десять назад на его творческий вечер в Политехническом музее пропускали едва ли не с конной милицией. Да и сейчас он не испытывает недостатка в восторженных поклонницах, несущихся к рампе с огромными букетами роз, аккомпанемент собственного сердца. Он этот успех заслужил, будучи актером своеобразным, непредсказуемым, понимающий специфику игры, умеющий творить характеры, не копируя их из нашей унылой действительности.
Кому как не ему было сыграть Артиста. И когда он врывается на сцену в прологе спектакля еще не произнеся ни единого слова, единый в трех лицах – Кина, Гамлета и кумира наших дней – эта тень еще дрожала за его спиной. И не одно сердце дрогнуло в ожидании чуда…
Бортникову очень быстро удалось найти верный тон исполнения, умело соединив яркую характерность с чуть ироничным отстранением от образа. Его дарование внезапно предстало в совершенно новом свете, который сулит надежду на счастливое продолжение его судьбы.
(«Игра с тенью». Журнал «Театр» № 8, 1992)
Герой не нашего времени. Спутники
Ирина Мирошниченко,
народная артистка РСФСР. МХТ имени Чехова
У меня не было с Геной ни одной совместной работы, к сожалению. Мы почти что не встречались в этой жизни. Я увидела его первый раз в Школе- студии МХАТ. Я поступила на первый курс, а он перешел на четвертый, последний. Весь этот год, когда я училась, у меня было такое ощущение, что все девчонки были в него влюблены. Он ходил очень красивый, недоступный. Однажды он устроил выставку своих картин, удивительно интересных. Все стены в аудиториях и в коридорах были увешены его картинами.
И вот, наконец, выпускной спектакль «Три сестры» по пьесе А. Чехова, где он играл барона Тузенбаха. Вот я помню всё: все его сцены, все, что он делал на этой маленькой студенческой сцене. Он был неповторимый Тузенбах – красивый, худой, тонкий, с длинными руками, удивительно одухотворенный. Его было безумно жалко, когда уходя, он произносил: «Какие красивые деревья и, в сущности, какая должна быть около них красивая жизнь! …». Я отработала во МХАТе, в великом спектакле Немировича-Данченко много, много лет. Я не хочу, не дай бог, ругать наших актеров, моих партнеров, но такого Тузенбаха я за свою жизнь больше не видела.
(Вечер памяти Г. Л. Бортникова в ЦДРИ. 24.X.2007)
Александр Леньков,
народный артист РФ. Театр им. Моссовета
Такого количества поклонников как у него, не было ни у одного драматического актера в Москве. Это было хорошо известно всем в нашем театре. Что делалось после спектакля в нашем дворике, мы все это помним: толпы женщин разного возраста, мужчин с цветами, с бумажками стояли, ожидая его выхода и автографа. Также мы знали, что, если в первом ряду партера сидит Люся, которая не пропускала ни одного спектакля с Бортниковым, то можно начинать представление.
(«Легенда театра». Вечер памяти в театре им. Моссовета. 2009 г.)
Ия Саввина,
народная артистка СССР. Театр им. Моссовета
Я работала с Геной Бортниковым в двух спектаклях: «Петербургские сновидения», по мотивам романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» и «Поющие пески» А. Штейна по повести Б. Лавренева «Сорок первый». И всегда с удовольствием читала в печати материалы об этом актере. Это мой давний партнер и, несмотря на наши ссоры, стычки и даже драки, я всегда любила этого человека за его талант и доброту. Он очень добрый.
Часто о ком-то можно услышать – человек одаренный, талантливый, но плохой. И я уже не могу считать его талантливым. А Гена – очень хороший человек, очень добрый и очень талантливый. И за это – зрители и мы, его товарищи, – многое ему прощали.
(Творческий вечер Г. Л. Бортникова. 1972 г.)
Мария Кнушевицкая,
заслуженная артистка РФ. Театр им. Моссовета
Бортников пришел в наш театр на спектакль Виктора Розова «В дороге», в котором я играла одну из ролей. Спектакль принимался чиновниками туго, потому что главный герой – молодой человек интеллигент, ищущий себя. В этом спектакле Гена был совершенно прелестный, можно сказать, упоительный, гибкий. Первый акт заканчивался сценой, когда он танцевал твист, в ту пору самый модный танец. Сейчас принято по отношению ко многим артистам произносить слово «звезда», впрочем, не всегда заслуженно. Вот Гена конечно был звездой, и в подтверждение этому – наши гастроли в Париже. Тогда на театральном небосклоне царили два талантливых продюсера: в Америке – Сол Юрок, а в Европе – Жорж Сориа. В 1965 году Сориа готовил фестиваль театра Наций в Париже. Он приехал в Москву делать отбор спектаклей. Среди других он увидел «В дороге» и объявил, что ему нужен именно этот спектакль. Наше управление культуры сопротивлялось, не хотело выпускать «В дороге» с Бортниковым в Париж, но Сориа буквально зубами вцепился и отстоял свой выбор. Деваться было некуда, в итоге мы поехали на фестиваль.