Сразу скажу: я не жаждала одобрения, а просто стремилась интегрироваться и не хотела выделяться. Всю жизнь я мечтала быть незаметной, но только в колледже осознала, что все делала неправильно. Что незаметным становится не тот, кто изолируется от общества, а тот, кто внедряется в него и ассимилируется. Начав копировать чужие манеры и личности, я перестала ловить на себе подозрительные взгляды. Ложь снова оказалась самым безопасным вариантом. Спрятавшись под новой маской, я стала невидимкой во всех смыслах.
Это был огромный прорыв. Меня всегда бесило, что люди считали меня «другой». Я ненавидела быть у всех на виду. Моя «инаковость» делала меня заметной. Но теперь я получила в свое распоряжение новые инструменты. Свойства моей личности, вызывавшие дискомфорт у окружающих, больше не имели значения. Я могла применить отвлекающий маневр, начав копировать поведение собеседника. Это смахивало на колдовство: как только я знакомилась с человеком, сразу начинала подражать его позе, имитировать манеры, копировать интонацию. Я узнавала, что ему нравится и не нравится, и делала вид, что люблю или не люблю то же самое. Эффект был потрясающий: я будто подносила собеседнику гигантское зеркало. Неважно, кто это был: мужчина, женщина, старый, молодой, — мне удавалось очаровать любого, только это была не я, а их собственное отражение. Надо было лишь подражать поведению, а научилась я этому на вечеринках, наблюдая за людьми и потом практикуясь в искусстве подражания.
Иногда приходилось вносить коррективы в процесс обучения. Например, я смекнула, что на вечеринках студенческих братств не стоит сидеть в углу на стульчике, пялиться на окружающих и записывать наблюдения в блокнот. Обычно это вызывало у людей чрезвычайный дискомфорт. Поэтому я перестала садиться у всех на виду, а пряталась в пустых комнатах, где можно было спокойно подслушивать или наблюдать за людьми через окно или щелку в двери. В конце концов у меня сложился собственный рейтинг вечеринок в зависимости от планировки помещений. Меня не интересовали детали процедуры вступления в братство; я ранжировала вечеринки по количеству укромных уголков рядом с помещениями общего пользования. Так, я знала, что общежитие «Дельта Тау Дельта» находится в старинном здании, большом и удаленном от дороги. Значит, там больше потенциальных мест для укрытия, чем в корпусе «Пи Каппа Фи» гораздо меньшего размера и без окон на первом этаже. Я даже вела список и вносила в него лучшие места для скрытого наблюдения во всех университетских корпусах.
Больше всего мне нравился обеденный зал в корпусе «Сигма Фи Эпсилон». Там были двери с окошками: через них хорошо просматривались все общие комнаты; а во двор вели раздвижные стеклянные двери от пола до потолка. При выключенном свете и закрытых дверях я могла часами наблюдать за людьми с двух ракурсов. Вечеринка в ту субботу проходила как раз в корпусе «Сигмы», поэтому я очень ее ждала. Сидеть в укрытии и наблюдать за людьми — лучшего способа скоротать вечерок для меня не существовало. Я пришла и сразу направилась в столовую — застолбить себе местечко. Но по пути туда меня сбил с ног вдрызг пьяный студент из братства.
— О нет! — заплетающимся языком проговорил он, стараясь удержаться на ногах и помочь мне встать. — Прости! Не ушиблась?
— Вроде нет, ничего страшного. — Я взяла сумочку.
— Стив, — представился он и медленно заморгал пьяными глазами.
В отличие от большинства трезвых людей, я обожала общаться с пьяными. Я знала, что наутро они все равно меня не вспомнят, и чувствовала себя привидением.
Стив улыбнулся и ткнул мне пальцем в грудь.
— Погоди, — пробормотал он. — А я тебя знаю?
— Нет, — рассмеялась я.
— Точно, — продолжил он так, будто не слышал моего ответа. — Ты же Сара.
Я ничего не сказала и на миг оторопела: он навалился на меня и прижал к стене коридора. Его губы коснулись моего уха.
— Знаешь что, — прошептал он, — у меня курево кончилось. Сгоняй-ка за сигаретами, и я по гроб жизни буду тебе обязан.
Он неуклюже шагнул назад и протянул мне ключи. Я стояла и не знала, как поступить. Приняв мою растерянность за нежелание ехать, Стив кивнул и помахал пальцем у меня перед носом, будто вспомнил что-то, о чем я не имела понятия.
— Точно, — пробормотал он, полез в карман и вручил мне пухлый бумажник. — Держи. Купи, что хочешь, — добавил он, улыбнулся и, шатаясь, поплелся в гостиную, где в полубессознательном состоянии рухнул на диван.
Я взглянула на ключи и бумажник. Минуту назад я планировала провести вечер, сидя в одиночестве в темной комнате и глядя, как другие общаются. И меня это устраивало. Однако новая перспектива оказалась намного заманчивее.
Найти нужную машину не составило труда. Я подняла ключи над головой и пошла по парковке, периодически нажимая кнопку на брелоке. Наконец в углу мигнули фары «акуры» Стива. Я открыла дверь и бросила на пассажирское сиденье сумку и бумажник. Сев на место водителя, вставила ключ в зажигание. Посидела немножко, наслаждаясь неожиданной удачей. Потом вырулила со стоянки.
Я выехала на Сансет, направилась в сторону пляжа и свернула на север по Тихоокеанскому шоссе. Я неслась вдоль океана и проехала много миль, а добравшись до гор, тянущихся вдоль побережья Малибу, свернула направо, проехала Калабасас[7] и очутилась в пригородах долины Сан-Фернандо. Примерно час я колесила по бульвару Вентура, потом пересекла Голливудские холмы, выехала на равнины Беверли-Хиллз и в итоге вернулась в кампус.
Когда я наконец остановилась у магазина, было два часа ночи. Я решила, что надо все-таки зайти за сигаретами. Взяла пакетик жевательных конфет и направилась к кассе. Сигареты были заперты в стеклянном шкафчике за кассой. Я показала кассиру пустую смятую пачку, которую нашла на полу в машине, и протянула ему кредитку Стива. Подумала, что вряд ли он попросит показать удостоверение личности, но на всякий случай решила отвлечь его болтовней. Наклонилась вперед, невозмутимо коснулась его запястья и посмотрела ему прямо в глаза.
— Что самое странное произошло, когда вы работали в ночную смену? — спросила я. Мне правда было интересно.
Продавец опешил.
— Самое странное? — Он приложил кредитку к сканеру, вернул ее мне и задумался, а потом вспомнил: — Как-то раз помог женщине сбежать от парня, который за ней гнался, — ответил он.
— Ничего себе! — воскликнула я, искренне удивившись. — Да вы молодец. — Я взяла сигареты, направилась к выходу и бросила через плечо: — Хорошей вам ночи!
Вскоре я аккуратно поставила «акуру» на прежнее парковочное место у корпуса братства. Я знала, что мое приключение закончилось, но никак не могла заставить себя открыть дверь. Эта машина стала моей декомпрессионной камерой. Гонять по городу на «акуре» Стива оказалось так весело. Мой черно-белый мир наполнился эмоциональным разноцветьем. Сидя в темноте, я заметила, как чувства постепенно испаряются. Я так расслабилась, что почти уснула. Откинулась на кресле. Из динамиков лилась песня U2 «Джошуа Три». Я закрыла глаза и стала придумывать свои слова: «Она переживает накал чувств. / Она бежит, чтобы оставаться на месте».
Именно так я себя и чувствовала, хотя стремление раскрасить черно-белый внутренний мир было совсем не связано с желанием пережить эмоции. Я, скорее, стремилась перенасытиться эмоциями, чтобы обрести внутренний покой и испытать ту же апатию, но без напряжения и «стресса беспомощности».
«Теперь я испытываю комфортную апатию, — размышляла я, — но в какой момент она перестает такой быть? В какой момент комфорт перерастает в дискомфорт?» Я вспомнила, что напряжение всегда сопровождалось «стрессом беспомощности», и подумала: «Все это очень напоминает клаустрофобный тип тревожности». Затем покачала головой, чувствуя растущую досаду. Разве можно одновременно ощущать тревожность и апатию?
Я была в отличном настроении и не хотела об этом думать. Вытеснив эти вопросы из головы, сонно посмотрела в окно. Еще несколько минут я довольная сидела в машине, потом наконец достала ключ из зажигания. Бросила ключи, сигареты и бумажник на пассажирское сиденье, вышла из машины и вернулась в свое общежитие, уже раздумывая, как бы проделать то же самое снова. И вскоре придумала план.
Тот спонтанный угон стал первым из многих. В последующие месяцы я отправлялась в ночные путешествия несколько десятков раз, и теперь они были уже не случайными, а намеренными. В дни, когда я знала, что буду колесить по городу на чужой машине, я не мучилась апатией так сильно, как в остальные. Даже не сам угон, а его ожидание помогало справиться с напряжением.
Когда я поняла, что движет моими импульсами, — как объяснила доктор Слэк, я подсознательно пыталась совершать любые действия, лишь бы приподняться над фоновым апатичным состоянием, — они перестали меня тревожить. Я их нормализовала. «Нормализация — терапевтический инструмент, при помощи которого состояние сознания или система убеждений, которые мы прежде считали “аномальными”, или “неправильными”, начинают восприниматься как “нормальные”, — объяснила доктор Слэк и подчеркнула слово “нормальный” на доске. — Нормализация психических расстройств, особенно различных симптомов психических расстройств, необходима для борьбы со стигматизацией этих симптомов и замены стигмы знанием, пониманием и в конце концов принятием».
Это объяснение глубоко откликалось во мне и вызывало сильную реакцию. Хотя я понимала, что мои деструктивные импульсы «ненормальны» в общепринятом смысле слова, я узнала, что для таких, как я, они типичны.
«Значит, я не ненормальная», — подумала я.
При мысли об этом я неожиданно испытала сильное облегчение. Хотя я никогда не позволяла себе зацикливаться на этом, в глубине души мне всегда было не по себе из-за особенностей своей личности. Хуже всего было то, что я не понимала, что со мной, особенно причины своих разрушительных позывов. Теперь я примерно представляла, что их вызывало, и мне стало намного легче управлять своими реакциями. По сути, от меня требовалось лишь дотянуть до выходных.