— Возможно, тебе будет полезно поговорить о чувствах…
— О каких чувствах?
— Не говори глупостей, Патрик, — ответил он. — Я знаю, у тебя есть чувства.
Я взяла еще один шоколадный батончик и вернулась к кухонному островку.
— Да, ты прав, — сказала я, присев. — У меня есть чувства. Но ты должен понять: мои чувства сильно отличаются от того, что испытывают другие люди.
— Тогда объясни, — произнес отец, — что ты чувствуешь.
Я задумалась и попыталась найти подходящую метафору.
— Знаешь, на что это похоже? — спросила я. — На плохое зрение. Человек вроде бы все видит, но приходится щуриться, чтобы прочесть мелкий шрифт. То же самое у меня с эмоциями. Я испытываю счастье и гнев. Эти эмоции возникают спонтанно. Но другие — нет. Например, эмпатия или угрызения совести — я, в принципе, понимаю, что это, но сами по себе эти чувства никогда не возникают. Бывает, что вообще не возникают, как бы я ни старалась их вызвать. — Я нахмурилась. — Как бы ни щурилась.
Папа понимающе кивнул.
— А эти… импульсы, о которых ты говорила, — продолжил он, — когда они случаются?
— Когда я слишком долго ничего не чувствую, — ответила я. — Понимаешь, эти маленькие преступления — они как лекарство. Я проникаю в чужой дом, угоняю машину — и внутреннее напряжение просто уходит. — Я помахала рукой, будто прогоняя бабочку. — Такая поведенческая терапия.
— А ты кому-нибудь… причиняла вред? — осторожно спросил отец.
— Со средней школы — нет.
— Но хотела?
Я вздохнула:
— Можно сказать и так. Это не желание, скорее потребность. — Я пожала плечами. — Но, как я уже говорила, эти импульсы сейчас возникают редко, только когда я слишком долго ничего не чувствую или подолгу бываю одна.
— А «слишком долго» — это сколько? — спросил отец. — Выходные? И что ты тогда делаешь?
Я была не готова к этому вопросу, пожала плечами и покрутила стоявший на столе вращающийся поднос.
— Стараюсь чем-то себя занять.
В последние несколько месяцев я нашла еще один способ занять время и избежать одиночества в выходные, который казался мне безобидным и довольно эффективным. Он не только отвлекал меня, но и помогал справиться с напряжением. Но я знала, что папа его не оценит.
— Дорогая, — повторил он, — так чем ты занимаешься в выходные?
— Хожу в церковь, — ответила я.
Это было правдой лишь отчасти. Я просто была не готова с ходу во всем признаться.
— Не знал, что ты ходишь в церковь, — ответил он. Я заметила, как он обрадовался. Отец был из Миссисипи, вырос в общине южных баптистов и до сих пор находился под влиянием своего вероучения.
— А в какую церковь ты ходишь? Я бы сходил с тобой, если ты не против.
Я покачала головой:
— Я-то не против. Но не думаю, что тебе это понравится. — Я колебалась, рассказывать ему или нет. — Это… не обычная церковная служба.
— В смысле?
— Я хожу на похороны.
Это началось несколько месяцев назад. Умер папин друг, и отец попросил меня сходить с ним на службу в мемориальный парк «Форест-Лаун»[9]. Я не имела особых ожиданий. Я видела этого друга всего пару раз и решила, что церемония будет помпезной и формальной. Как же я ошиблась! Уже у входа в часовню я услышала женский плач. Не просто плач, а настоящий вой человека, обезумевшего от горя. Плакала жена покойного. Мы сели, и я увидела ее: она сидела в первых рядах и вся сотрясалась от рыданий. Я никогда не видела, чтобы кто-то столь неприкрыто выражал сильные эмоции. Я была сражена. Я огляделась, пытаясь понять, как реагируют другие, и заметила, что все в часовне предавались горю.
Это было совершенно непередаваемое ощущение. Я и раньше была свидетелем проявлений чувств, но это было совсем другое. Чувства окружали меня со всех сторон. Куда ни посмотри, повсюду были люди, окутанные облаком эмоций. Кто-то выражал свои чувства открыто, другие — более сдержанно. Но все присутствующие что-то чувствовали. Их будто связывала невидимая эмоциональная нить. А потом случилось странное. Моя апатия развеялась.
Мне просто не верилось: я чувствовала себя так же, как после проникновения в чужой дом или угона машины, только ничего противоправного не совершала. Я одновременно испытывала острую осознанность и глубокое расслабление. Это было что-то среднее между чувствованием и нечувствованием. Я будто парила в пространстве, подпитываясь энергией окружающих.
После окончания службы мы с папой пошли к месту захоронения. Я была как в трансе. Меня еще никогда не окружало столько острых переживаний, и это меня преобразило. Мне будто удавалось побороть апатию методом погружения, и я никак не могла насытиться. Я чувствовала себя эмоциональным вампиром. Мне стало интересно: неужели на похоронах всегда так? И я решила выяснить.
Отец ушел, а я вернулась в часовню, где началась следующая служба. Тихонько села в заднем ряду и стала ждать. Следующие похороны отличались: покойница была пожилой, она умерла после долгой болезни. Скорбящих было много, но они вели себя сдержанно. Никто не убивался, лишь некоторые плакали, но атмосфера в зале была такая же, как на предыдущих похоронах. Пожалуй, даже более мощная.
И я подсела. Теперь почти каждые выходные я стала посещать похороны незнакомых людей. Больше всего мне нравилось в «Форест-Лауне», но в конце концов я стала частой гостьей кладбищ по всему Лос-Анджелесу. Я отдавала предпочтение похоронам, которые проводились вечером. Они случались реже, но обычно бывали самыми эмоционально заряженными и атмосферными. Я просматривала газеты и сайты церквей и кладбищ и планировала свои выходные так, чтобы обязательно успеть на вечерние похороны.
Я попыталась объяснить отцу, почему мне так нравились похороны.
— Говорю же, вечерние похороны — это совсем другое дело. Хотела бы я знать, кто это придумал. Встретиться с этими людьми, пока они сами не умерли. Это должны быть невероятные люди. Серьезно. Пойдем как-нибудь вместе?
Папа в ужасе таращился на меня.
— Патрик, — сказал он после секундной паузы, — так нельзя.
— Ходить на похороны? — фыркнула я. — Почему это?
— Прошу, выслушай меня, — сказал отец, услышав мои возражения. — Возможно, тебе кажется, что ты не забираешь у этих людей ничего материального, но пойми: это все равно что воровство. Ты используешь чужую боль. Дорогая, так нельзя.
— Но это не противозаконно, — возразила я. — Кража материальных ценностей — это преступление, но кто сказал, что нельзя ходить на чужие похороны?
— Дорогая, ты не понимаешь, — раздосадованно выпалил отец. — Есть некоторые вещи, которые делать неправильно, хоть это и не противозаконно. Ты же понимаешь?
— Да, конечно понимаю, — отмахнулась я. — Мне просто все равно. — Я прикинула, как лучше объяснить это отцу. — Ты говоришь «это неправильно» потому, что это кажется неправильным тебе.
— Да, — ответил папа, — ведь ты эксплуатируешь чужую боль.
— Ясно, — сказала я, — то есть, по сути, ты говоришь, что не поступил бы так, потому что потом тебе было бы стыдно.
Он задумался и нехотя согласился:
— Да.
— Вот видишь, — сказала я. — Я именно это и пытаюсь объяснить. Я не умею испытывать это чувство: стыд. Поэтому нет никаких препон, ни внутренних, ни внешних, которые помешали бы мне ходить на похороны. Я ничего не чувствую. Напротив, посещение похорон помогает мне примириться с отсутствием чувств, принять это. А это принятие, в свою очередь, помогает справляться с социопатической тревожностью. — Я улыбнулась, рассчитывая поразить его своей логикой. — Я же никому не мешаю, не проявляю неуважения, ничего такого.
Он вздохнул и задумался:
— Само твое присутствие на этих похоронах уже неуважительно.
— Послушай, — ответила я, — я не испытываю всех чувств, как нормальные люди; с этим ничего не поделать. Но я должна выбирать меньшее из зол. Возьмем эти похороны, — объяснила я. — Я понимаю, что людям грустно. Я это вижу. Но мне это помогает. На похоронах я веду себя очень почтительно. Не знаю, как еще это объяснить. Для меня это один из способов поддерживать порядок в жизни. И я приношу цветы.
Папа растерянно моргнул:
— Что?
— Нет, если в объявлении написано, что цветов не надо и лучше пожертвовать на благотворительность, я выписываю чек.
Папа покачал головой: видимо, ему было трудно переварить услышанное.
— Ты выписываешь чек и отдаешь его незнакомым людям… родственникам тех, на чьи похороны ходишь без приглашения?
— Ну, обычно в объявлении просят пожертвовать деньги на благотворительность. Но да, я так делаю. — Я глотнула воды и посмотрела на него. — То же и с машинами, которые я угоняю, чтобы покататься. Если бензин кончился, заливаю полный бак. И с домами. Однажды я заметила, что плита не выключена. Взяла и выключила. Плюсик мне в карму.
Папа уронил голову на руки.
— Хочешь сказать, что ты — буддист-социопат? — сдавленным тоном проговорил он.
Я округлила глаза. Эта идея пришлась мне по душе:
— Точно!
Он с трудом держал себя в руках:
— Я пошутил.
— О.
— Дорогая, — продолжил он, уронив голову, — это безумие. А что, если кто-то на этих похоронах подойдет и спросит, кто ты? Ты об этом не думала? Вдруг кому-то захочется узнать, что за высокая блондинка сидит одна на заднем ряду на каждых похоронах?
— Поверь, пап, никто даже на меня не смотрит. И слава богу, я же не разговаривать с ними пришла.
Он покачал головой:
— Тогда зачем ты вообще туда ходишь, если тебе не нравится разговаривать?
Я закрыла глаза и потерла виски:
— Это так трудно объяснить, потому что мы с тобой по-разному воспринимаем людей и общение… Я просто не такая, как большинство. Меня не интересуют многие вещи, которые заботят вас. Я не люблю общаться потому, что люди меня не понимают. А я — их. — Я сделала глубокий вдох. — Но это не значит, что я не хочу их понять или найти точки соприкосновения. — Я печально покачала головой. — Я не выбирала такую жизнь, — беспомощно добавила я. — Не хотела становиться человеком, который чувствует не так, как все! Я постепенно учусь принимать себя такой, какая я есть, но мне по-прежнему непросто. Я одинока. Я живу в физической, социальной и эмоциональной изоляции, — я гневно выдохнула. — Я — одно сплошное противоречие.