Я постоянно чувствую. Боже, Дэвид, ты даже не представляешь, как это круто.
— Тогда зачем ты пошла в этот дом? — тихо спросил он. — Обещаю, что не стану тебя осуждать. Мне просто любопытно. Если тебя тянет нарушать правила, когда ты ничего не чувствуешь, тогда зачем ты вломилась к соседям сегодня? Ведь, как ты сама только что сказала, сейчас у тебя нет недостатка в чувствах.
— Потому что захотела, — объяснила я. — Это было желание, Дэвид, не потребность. Я не гналась за ощущениями, не пыталась развеять апатию или предотвратить чрезмерное напряжение. А еще знала, что ты меня не осудишь.
Я встала и села по-турецки на кровати. Кровь бурлила от восторга.
— Когда я не тревожусь, что меня раскроют, есть будто две меня: социопатка и нормальный человек, — я выставила перед собой сначала одну поднятую ладонь, потом другую, будто взвешивая на ладонях две свои ипостаси. — Я как будто нашла недостающую часть головоломки. И теперь — бух! — я хлопнула в ладоши.
— Что «бух»? — спросил он.
Я поморщилась и покачала головой.
— В том-то и дело, — ответила я, — пока не знаю.
Дэвид лег на спину и покачал головой, глядя в потолок.
— Но я знаю одно: сегодня в том доме я чувствовала себя точно так же, как в начальной школе, когда ткнула Сид карандашом. И когда заперла девчонок в туалете. — Про кошку в Вирджинии я решила ему не рассказывать.
Дэвид, кажется, не на шутку встревожился.
— И что в этом хорошего? — спросил он.
Я рассказала об эйфории, возникавшей у меня после совершенного насилия, и о своем обещании никому не причинять вреда. Он терпеливо меня выслушал.
— Раньше эту эйфорию можно было вызвать только насилием, — заключила я. — Но сегодня получилось по-другому.
— А на что похожа эта эйфория? — спросил Дэвид и сел. — Можешь описать?
Я рассеянно уставилась на складки огромного белого одеяла и задумалась.
— Капитуляция, — медленно проговорила я. — Полная и безоговорочная капитуляция. Мне как будто становится плевать на все вокруг, а главное — плевать, что мне плевать. При этом я полностью себя контролирую.
— Все равно не пойму, что в этом хорошего, — ответил Дэвид.
— Обычно я совершаю что-то плохое из-за тревожности и стресса, потому что ничего не чувствую. Но сегодня стресса не было. — При одной лишь мысли об этом я улыбнулась. — Сегодня я тоже совершила дурной поступок, но потому, что захотела. Не из-за стресса беспомощности, не из-за накопившегося напряжения — просто потому, что могла. И знала, что мне не будет стыдно и страшно, что я не испытаю угрызений совести. — Я пожала плечами и улыбнулась. — А еще я знала, что это будет весело. Понимаешь, я просто позволила себе быть собой и наслаждаться этим, — продолжила я. — И тогда возникла эйфория. Ощущение целостности. Полная открытость, но без стресса. — Я удовлетворенно вздохнула. — Я будто почувствовала: «Так вот я какая, вот она я». И мне было все равно, что другие об этом узнают, все равно, что другие подумают: я была довольна собой. Я себя принимала. — Я видела, что он по-прежнему не до конца понимал, что я имела в виду. — Это очень приятно, поверь.
— Ладно, — ответил он. — Послушай, с точки зрения мира и Вселенной, то, что ты сегодня сделала, действительно никому не вредит. Конечно, по всем правилам, тебе нельзя было идти в тот дом, но неважно. Меня беспокоит лишь одно — полное отсутствие чувства вины. То, что ты не испытываешь угрызений совести, что пошла в пустой дом, — это еще ничего. Проблема в том, что ты не чувствуешь себя виноватой, когда совершаешь другие поступки… более серьезные. Боюсь, как бы после сегодняшнего ты не покатилась по наклонной.
Я хотела было возразить, но он осадил меня и продолжил:
— Я знаю, что для тебя это бессмысленно, дорогая, но послушай. Не было бы чувства вины, человечество слетело бы с катушек, понимаешь? Общество бы развалилось, если бы никому никогда не становилось стыдно за дурное поведение. — Он помолчал и добавил: — Чувство вины, за неимением лучшего слова, — это очень хорошо.
— Ты рассуждаешь как антипод Гордона Гекко[11], — усмехнулась я.
Дэвид рассмеялся:
— Двенадцать лет католической школы не прошли даром.
Я хитро улыбнулась.
— Знаешь, а я могла бы избавить тебя от школьных предрассудков, — сказала я и села на него сверху. Наклонилась и прошептала ему на ухо: — У социопатии есть бонусы. Первый урок можно провести в доме напротив… Я буду учителем.
— Предлагаешь пойти туда сейчас?
— А почему нет? Там точно пусто.
Дэвид схватил меня за запястье и опрокинул на спину, прижав к кровати. Поцеловал, и мы напрочь забыли о соседском доме.
Наутро я бросила брелок со статуей Свободы в ящик прикроватной тумбочки. Я не знала, когда он мне пригодится. Несмотря на мою вылазку в соседский дом накануне вечером, я пока не искала приключений. Но, как выяснилось, искать их было и не надо. Они сами меня нашли.
Глава 15. Подстава
— Вот ключ, — сказала девушка. — Ну что, согласна? Сделаешь это ради меня?
Девушку звали Арианна, она была продюсером канала «Эм-ти-ви» и моей подругой. Мы снимали розыгрыш для реалити-шоу «Подстава». Одно время это шоу было очень популярным: в нем знаменитости становились жертвами тщательно продуманных розыгрышей. Одной из «жертв» выбрали артиста, нашего клиента, которого представляла я, и Арианна — она работала в съемочной группе — занималась организацией розыгрыша. Но ко мне у нее было личное дело.
Мы закончили обсуждать сценарий розыгрыша и стояли около своих машин. Арианна пошла за мной, чтобы уладить последние «детали», которые, впрочем, не имели отношения к шоу.
— Ну что, — спросила она, — ты по-прежнему в деле?
А «дело» заключалось в следующем: пару недель назад она попросила меня пробраться в дом ее парня и выяснить, не изменяет ли он ей. Парня звали Джейкоб, он работал оператором в «Подставе». По словам Арианны, достаточно было лишь заглянуть в его дневник — и сразу все станет ясно.
Поначалу идея мне понравилась. Мне самой было интересно залезть к нему в дом: я представляла, что это будет как в тот раз, когда я залезла в пустой дом напротив. Арианна же сначала обставила все так, будто это розыгрыш, ничего особенного. Но в последнее время стала будто одержима этой идеей. Близился назначенный день, и она не могла говорить ни о чем другом. Она не сомневалась, что Джейкоб ей врал и манипулировал ею, что у него была «таинственная любовница», и фантазировала о том, что «мы» сделаем, когда его раскроем.
Проблема заключалась в том, что личная жизнь Арианны меня совершенно не интересовала, помимо истории с дневником. Ее поведение казалось мне мелодраматичным и ребяческим. Я не хотела решать ее проблемы. Мне хватало и своих.
После той вылазки в соседский дом во мне наметился эмоциональный разлом, с которым мне трудно было примириться. С одной стороны, я была абсолютно счастлива. Мы с Дэвидом вместе жили почти год, я не могла представить более прекрасного существования. Я была влюблена и довольна, у меня не было ощущения, что мне чего-то не хватает. Я всегда мечтала именно о такой жизни.
Но мой диагноз никуда не делся. Доктор Карлин была права: мне не удалось окончательно побороть спутников своей апатии: тревогу и компульсивное поведение. Мне просто дали отсрочку. С психологической точки зрения я не совершила никаких прорывов. Это было «счастье взаймы», объяснявшееся присутствием Дэвида. Можно сказать, я получала эмоции от него опосредованно, моя нормальность была суррогатной, я принимала себя потому, что он меня принимал. Жизнь с Дэвидом напоминала сон наяву. Не метафорически, а буквально. С четырнадцати лет, с тех самых пор, как мы впервые увиделись, я представляла себе эту жизнь. Я знала, как все будет. Но я все время помнила о предостережении доктора Карлин, что напряжение вернется, и боялась все испортить.
— Повтори, что нужно сделать, — попросила я Арианну.
Та вложила ключ мне в ладонь.
— Приезжай туда в два. Никого не будет дома. В полвторого Джейкоб должен быть на работе; дом будет пустой. — Она набрала воздух в легкие. — Ты должна прочитать его дневник. Он в тумбочке возле кровати. — Она замолчала и посмотрела на небо, стараясь унять слезы. — Он все записывает и никогда не дает мне читать!
— В этом смысл дневника, — равнодушно ответила я, вращая ключ в ладони. — Арианна, — я решила в последний раз дать ей выбор, — ты точно хочешь, чтобы я это сделала? Это безумие, пойми. И это говорит не кто-нибудь, а я.
Я не сомневалась: ей известно, что я права. Она была разумным человеком и знала все о моем расстройстве. Отчасти я надеялась, что она придет в себя и отменит наше «дело». Но ее лицо побелело от страха.
— Патрик, прошу, — умоляюще произнесла она. Ее голос дрожал. — Я так больше не могу. Я не могу ни есть, ни спать, ни работать. Только об этом и думаю. Кажется, я схожу с ума.
Глядя, как плачет подруга, я что-то почувствовала: наверно, каплю сострадания. Я не была способна на эмпатию, но понимала, каково это — ощущать, что сходишь с ума. Однако кое-что не давало мне покоя.
Я снова покачала головой.
— Но почему именно сегодня? — спросила я. — У нас же куча работы.
Подстава была назначена на вечер в Голливуде. Требовались приготовления, которые можно сделать только в последний момент, и мы еле-еле успевали. Но Арианна уперлась.
— Потому что с двух до восьми он будет на съемках. И кроме того, — добавила она, — он живет в квартале от парка. Даже если ты провозишься там минут двадцать, вернуться успеешь.
Съемочная группа базировалась в Гриффит-парке, недалеко от того места, где мы должны были разыграть артиста. Я не могла присутствовать при розыгрыше, иначе «жертва» сразу догадалась бы, что ее собираются разыграть: по плану я должна была наблюдать за происходящим издалека, сидя в трейлере на парковке.
— Ладно, — наконец согласилась я.