Я была новичком в терапевтическом вмешательстве, но эта модель казалась вполне рабочим методом выявления и предотвращения моих дурных импульсов. Все, что от меня требовалось, — осознанный анализ.
Деструктивные методы, которые я всегда использовала в качестве «лекарства» от апатии, обладали высокой эффективностью и служили ярчайшим подтверждением влияния бессознательного ума. Тяга к антисоциальным поступкам (которая была попыткой уравновесить апатию, как я теперь понимала) появилась у меня в раннем детстве, за несколько десятков лет до того, как я поняла психологический механизм, регулирующий эти процессы. Эта тяга была инстинктивной, я ее не осознавала. Возникало разумное предположение: если мне удастся вытащить эти психологические процессы из теневого сознания в область осознанного ума, если я смогу остановиться в промежутке между тревожной реакцией на апатию и убеждением, что мне необходимо совершить деструктивные действия, чтобы прогнать апатию, смогу ли я изменить свою систему убеждений и — как следствие — свое поведение?
Я захлопнула учебник. Внезапный прилив решимости придал мне сил.
— Будь что будет, — произнесла я вслух. — Если я никак не могу найти врача, который мне поможет, стану таким врачом сама и вылечу себя.
Через месяц начался новый учебный семестр. Новая глава в моей научной карьере совпала с началом календарного года. Лекционная аудитория без окон служила идиллическим убежищем от дождливой лос-анджелесской зимы. Я сидела и стучала по столу карандашом. Шел третий год аспирантуры, пора было выбрать тему для диссертации. Я давно решила, что она будет посвящена социопатии, но еще не выбрала конкретный аспект расстройства для изучения. А потом решение пришло само: я просто осознала то, что было очевидно с самого начала. На столе лежала заявка на получение докторской степени. Рядом с длинной пустой строчкой были напечатаны слова: «НАЗВАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ». Я поднесла к бумаге карандаш и написала: «Связь тревожности и социопатии и реакция на терапевтическое вмешательство». Откинулась на спинку стула и с облегчением выдохнула.
Через несколько дней я пошла в библиотеку и взяла с собой все свои старые записи. Заново перечитала научные работы, найденные за годы самостоятельных исследований, и обнаружила новые. У меня появилась надежда.
Доктор Бен Карпман, один из первых врачей, предложивших разграничивать первичную психопатию (в моей терминологии — истинную психопатию) и вторичную психопатию (то, что я называла истинной социопатией), заявлял, что антисоциальное поведение, которое демонстрируют социопаты, часто является следствием стресса. Карпман предполагал, что, несмотря на сходство симптомов, вторичные социопаты не склонны к антисоциальному образу жизни в силу биологических причин и поэтому могут реагировать на терапию. В отношении этой второй категории он был настроен оптимистично, так как верил, что ее составляют большинство пациентов, которым обычно ставят диагноз «психопатия».
Я нашла еще одно исследование, доктора Ликкена, разделявшего позицию Карпмана относительно социопатии. Как и Карпман, Ликкен пришел к выводу, что уменьшение тревожности может снизить деструктивные проявления у вторичных социопатов. Он подчеркивал важность социализации в раннем детстве (процесс, в ходе которого ключевые ценности и система убеждений человека программируются в соответствии с ключевыми ценностями и системой убеждений общества).
Моя любимая исследовательница Линда Мили развила эту теорию и предположила, что социопатия является следствием биологического и внешнего давления, в результате которого социопат начинает осознанно прибегать к манипуляциям и хищническому социальному взаимодействию. Я уже рассказывала об этом доктору Карлин: Мили описывала социопатов как психологически «обделенных» людей, использующих обман, чтобы извлечь максимальную выгоду из «плохих карт». Мой личный опыт подтверждал эту теорию.
Взяв эти наработки, я решила посвятить свою диссертацию созданию терапевтических программ, направленных на снижение тревожности. Меня по-прежнему терзал «стресс беспомощности», но я противилась искушению вернуться к старым «лекарствам». Вместо этого я с двойным усердием взялась за учебу. Перекроила свой график, чтобы посещать все классы, записалась на все возможные курсы — от социологии до психофармакологии. При каждом удобном случае зарывалась в исследования. Это было нелегко. Мне не хватало часов в сутках. Кроме того, у меня оставались другие обязанности.
Помимо учебы я по-прежнему работала музыкальным менеджером. Сочетать эти два столь непохожих занятия было очень сложно. Каждое из них требовало огромных вложений энергии и специфического набора навыков. Я знала, что рано или поздно выгорю. Я не могла продолжать заниматься и тем и другим, разрываясь между академической карьерой и работой менеджером.
В работе музыкального менеджера социопатические черты личности очень пригодились. Хотя это не было моей целью, я добилась больших высот в шоу-бизнесе и, как ни странно, именно благодаря своему типу личности заняла особую нишу. Гибкая мораль была преимуществом для менеджера талантов, а я обладала этим преимуществом в избытке. Индустрия развлечений позволяла мне относительно безопасно проявлять свои социопатические черты, и мне не хотелось бросать эту работу. Напротив, аспирантура и мои отношения с Дэвидом, которые мне очень хотелось спасти, укрепляли мою «светлую сторону», которую я планировала взращивать и развивать. Изучая психологию, я поняла, что причиной наших с Дэвидом ссор чаще всего были те аспекты моей личности, которые я не знала, как изменить.
Мне хотелось показать ему свои исследования. Если бы мы могли обсудить все в научных терминах, а не на эмоциях, он бы понял, что мои проблемы не имеют к нему отношения. Возможно, мне даже удалось бы убедить его, что не надо пытаться меня изменить. Но мы оба работали круглые сутки, редко выдавалась возможность даже вместе поужинать. Вести пространные дискуссии о социопатии просто не было времени.
А еще оставался Макс.
Несмотря на большую учебную нагрузку, интенсивные исследования и самопогружение, полную занятость на работе и наличие бойфренда, наша дружба с музыкантом лишь окрепла. Я не ожидала, что платоническая связь может быть такой сильной, и, признаюсь, мне не всегда это нравилось. Меня часто раздражало то, с какой легкостью Макс притягивал меня на свою орбиту. Он часто заявлялся ко мне в офис после рабочего дня или приходил без приглашения, зная, что мне нужно заниматься. В этом он был неисправим и мастерски умел меня отвлечь.
— Хватит! — Я оттолкнула его руку от экрана. — Серьезно, мне нужно еще пятнадцать минут.
Я задержалась в офисе, чтобы подготовиться к экзамену. В последнее время я часто так делала. Дома у меня не получалось сосредоточиться. Я то готовила, то отдыхала, то наводила порядок. А офис напоминал камеру сенсорной депривации. По крайней мере, так было, пока Макс не стал регулярно ко мне заглядывать.
— Но я же завтра уезжаю, — посетовал он. — Мы не увидимся несколько месяцев. — Макс с группой собирались в турне по городам Северной и Южной Америки и некоторым городам Европы в поддержку нового альбома.
Зазвонил телефон, на экране высветился номер его менеджера.
— Какого черта? — спросила я. — Почему Брайан мне звонит? — Хотя ничего удивительного: менеджеры Макса и раньше мне звонили, когда не могли его отыскать. Макс пожал плечами, я с досадой посмотрела на него и нехотя ответила:
— Алло?
— Патрик, привет. Мне нужно обсудить кое-какие транспортные вопросы со своим неуловимым клиентом, а я не могу до него дозвониться. Если увидишь его, пусть он мне перезвонит.
— Обязательно. — Я повесила трубку и гневно посмотрела на Макса.
— Перезвони своему менеджеру, чтобы он мог организовать вам транспорт, — велела я. — Какого черта он мне звонит? Я не твоя нянька.
Макс фыркнул, встал и присел на край стола. Он начал перекладывать мою коллекцию декоративных ручек, хотя знал, что меня это бесит.
— Может, он боится, что я найду нового менеджера, — хитро прошептал он.
— Мне это неинтересно, — резко ответила я.
Он уже не в первый раз заговаривал со мной на эту тему, и мой краткий ответ не передавал всех нюансов моего к ней отношения, впрочем, как и ко всему, что касалось Макса. Правда же заключалась в том, что я не хотела становиться его менеджером. Наши с ним отношения давали мне то, о чем я всегда мечтала: социальную безнаказанность. Соединяясь, его неприятие границ и моя моральная гибкость порождали идеальный шторм, творческий хаос, который будоражил кровь, но отличался чрезвычайной взрывоопасностью. Однако я понимала, что всему есть предел. Я любила Дэвида, а это означало, что мы с Максом не могли проводить вместе очень много времени. И меня это устраивало. Так было безопаснее, и я могла контролировать хаос.
Я шлепнула его по руке, чтобы он перестал трогать мою коллекцию. Он протянул ко мне руки.
— Пойдем со мной, — игриво пропел он, — и ты попадешь в мир воображения…
— Господи, — в притворном ужасе выпалила я.
Макс скрестил руки на груди.
— Да ладно тебе, — нетерпеливо произнес он. — Завтра подготовишься.
Я захлопнула крышку ноутбука.
— Ладно, — я с притворным раздражением собрала учебники. — Твоя взяла. Чем хочешь заняться?
Его лицо засияло.
— Чем угодно! — воскликнул он. — Всем сразу! Давай придумаем какое-нибудь приключение. Мечтай смелее. Дай волю своей социопатической фантазии.
— Что ж, — медленно проговорила я, — можем поужинать в каком-нибудь очень дорогом месте. За твой счет.
— Или, — Макс проигнорировал мое предложение, — перехватим что-нибудь по пути и поедем искать приключений в «Сесил».
Отель «Сесил» был скандально известной лос-анджелесской достопримечательностью: там каждый день кто-то кого-то убивал или совершал суицид.
— И это все, на что хватило твоей социопатической фантазии? — саркастически ответила я. — Тогда по дороге заедем еще в торговый центр, купим тебе армейские ботинки и футболку с эмблемой «Джек Дэниэлс».