– Мы это не унесем, – Кузнецов мотает головой, засовывает ТТ за пояс, прикрывает рубашкой навыпуск.
– Лева, ты складываешь деньги, – я срываю скатерть со стола, кидаю ее перед сейфом. – Дима, ты у входной двери, смотри в глазок. Может, кто-то придет.
– На балконе, когда снимал веревки, видел чемоданы. – Лева начинает кидать пачки на скатерть, попутно пересчитывая.
Я иду на кухню. На плите – сковородка со скворчащей жареной картошкой. На обеденном столе – тарелки с порезанным салом, лучком, бутылкой «Киндзмараули». Желудок призывно урчит. На автомате выключаю газ в плите, нахожу коричневые чемоданы, три штуки. Тащу их в гостиную. Часы с кукушкой тихо тикают, за окном поют птички. Даже представить трудно, что десять минут назад в квартире было побоище, да такое, что весь пол в коридоре заляпан кровью. Похоже, нос Айзеншпису Димон свернул по второму разу.
Мы быстро упаковываем деньги.
– Восемьсот двадцать шесть тысяч рублей, двенадцать тысяч долларов, три тысячи фунтов. – Коган успевает каким-то образом посчитать пачки. – Итого ценностей больше миллиона.
Все еле влезает в три чемодана. Заглядываю в замочную скважину спальни. Наши «клиенты» все еще без сознания. Здорово мы их приложили. А вдруг притворяются?
– Иди протирай все ручки, – тихо на ухо инструктирую Когана, – и вообще все, до чего мы дотрагивались.
Я выношу «багаж» в коридор. Чемоданы реально неподъемные. Просто рвут руки. Одних слитков по восемь кило на брата.
– Засунь пистолет в чемодан, – киваю на ТТ за поясом Димона. – Не ровен час выпадет из-за пояса.
Кузнецов без споров начинает прятать оружие, а я осматриваю себя и его на предмет следов крови. Повезло, не заляпались. Лишь на рукаве Димона есть небольшое пятно. Он закатывает рукав, и пятна не видно.
– Что дальше? – возвращается Коган и тоже начинает себя осматривать.
– Тихонько выходим, – опять шепчу я. – Если во дворе никого, по одному идем к остановке автобуса. Ты на улице Горького, – я тыкаю в Кузнецова. – Ты – на бульваре. – Коган кивает.
– Доезжаете до метро, – я шепотом начинаю раздавать указания. – Ты, – тыкаю в Димона, – на Киевский вокзал. Я на Курский. А ты, – следующий Лева, – на Белорусский. Сдаем чемоданы в камеру хранения, получаем квитанции.
Я заглядываю в глазок. На лестничной площадке никого.
– Выходим. Не забудьте выкинуть шапки. А ты, – я киваю Димону, – ремень.
Мы покидаем квартиру, аккуратно прикрываем дверь. Я прислушиваюсь. Тишина.
– Собираемся у нас в общаге. Удачи, парни!
– Собаку пустят!
– Ну и что? – Лева пожимает плечами. – Доведет она их до автобусной остановки, и все.
Полшестого вечера. Мы забрались в самый дальний уголок эмгэушного парка. И тихонько распиваем. Я захватил «Киндзмараули». Штопора не было, поэтому открыли бутылку старым студенческим способом – путем стука дном о дерево. Пробка тихонько вылезает, потом ее поддевают зубами. Пьем прямо из горла. Я лишь для вида – еще сегодня выступать на творческом вечере, – ребята как следует прикладываются. Явно одной бутылкой не ограничатся.
– Опросят кондукторов. Кто входил с чемоданами. – Димон работает сегодня следователем, а Лева – адвокатом «дьявола».
– А мой чемодан кондуктор не видела – автобус битком был.
– И мой, – киваю я. – Просто передал деньги через пассажиров.
Димон тоже признается в том, что кондуктор вряд ли его мог заметить.
– Да не будет никакого поиска, – успокаиваю я. – Что, цеховики и фарцовщики пойдут в милицию срок себе вешать? За такие суммы вышка грозит.
– Миллион рублей, – Коган качает головой. – Это же цена готового многоквартирного дома.
– А то и двух, – поддакивает Кузнецов, допивая «Киндзмараули».
– Откуда у грузина такие бабки? – Лева грустно смотрит, как из перевернутой бутылки капает последняя капля вина.
– Подпольные цеховики, – уверенно произносит Дима. – Они-то нас искать ой как будут. Леш, там все чисто по наводке? Точно не дотянутся?
– Могила, – заверяю я повеселевших парней. – Идеальный экс.
– Нет, все равно поверить не могу. – Коган пинает бутылку ногой, та жалобно звенит и закатывается в кусты. – Золото, доллары, фунты… Откуда?? Мы же не в гангстерском Нью-Йорке!
– Про Рокотова слышал? – устало опускаюсь на траву, ложусь на землю. Накатывает легкое опьянение.
– Этот валютчик? Которого расстреляли пару лет назад? – Лева садится рядом.
– Помню такого, по телевизору показывали, – Димон достает бутылку из кустов, относит ее к урне. Я терпеливо жду, разглядываю парк. Народу прибавилось, но к нашему укромному убежищу на самом краю внимания никто не проявляет. Кузнецов возвращается, тоже ложится на траву.
– Не просто расстреляли, а задним числом. Приняли новый закон и повторно судили. У него оборот был… держитесь за землю, двадцать миллионов!
– Правильно его расстреляли! – злится Коган. – Такие вот теневые бароны и разрушают страну, наш строй…
– Про оборот это тебе Мезенцев рассказал? – интересуется Димон.
– Может, и грузина с этим ушастым тоже он сдал? – добавляет Коган, хитро на меня посматривая.
– Все, закрыли тему! – Я сажусь. – Наша задача сейчас не спалиться с деньгами. Большой соблазн начать кутить. В личных целях к чемоданам пока не притрагиваемся. Согласны?
Парни кивают.
– Вот вам по двести рублей, – я вытаскиваю из кармана десятки. – Этого пока достаточно на любые нужды. Кстати, Кузнец, держи червонец. Отдаю должок.
Деньги перекочевывают «молодогвардейцам». Те счастливо щурятся. Потом Коган начинает хмуриться.
– А чемоданы? Квитанции-то в камеры хранения на неделю!
– Поменяем вокзалы.
– Это просто вопрос времени, когда мы там примелькаемся, – вздыхает Лева.
– Я работаю над этим, – встаю на ноги, отряхиваюсь. – Все, я пошел читать стихи. Вы как?
Парни переглядываются. С одной стороны, душа требует «продолжения банкета» и снятия стресса. С другой стороны – стихотворный вечер. Культурный досуг побеждает.
– Мы с тобой, – Кузнецов тоже встает. – Только давай зайдем к нам, у меня лаврушка есть, зажуем запах.
– Русин, ты где ходишь? – Стоило мне появиться у актового зала, как ко мне бросилась Оля-пылесос. Староста была принаряжена. Кремовое платье с розами, туфельки на каблуке. Прическа явно носила следы укладки. Глазки подведены, губы накрашены.
– Переодевался, – коротко ответил я, пытаясь настроиться на нужный лад. В актовом зале явно было полно народу, у входа висел лист ватмана с моими ФИО, неплохим портретом. «Баскетболистка» на заднем фоне нарисовала даже метеорит. Кто-то прилепил рядом страницу со статьей из «Комсомолки».
– Выглядишь хорошо, – резюмировала староста, рассматривая мой темный костюм, галстук-шнурок. – Пойдем? Народ уже ждет.
Зал был битком. Люди разве не на головах друг у друга сидели. Галерка, проходы – все было занято. Я даже не удивился. Сейчас поэты в моде. Собирают огромные залы. Плюс «Комсомолка» рекламу сделала. Первой на сцену вышла Оля.
– Товарищи! Творческий вечер Алексея Русина прошу считать открытым.
Народ зааплодировал. Я тем временем из-за занавеса разглядывал публику. Молодежь, однокурсники. Нашел Вику, сидящую рядом с подругой-художницей, Когана с Кузнецовым, Индустрия. Был тут и Заславский с Фурцевой-младшей. Сидели в первом ряду. Мой взгляд вернулся к Вике. Сегодня она была чудо как хороша. Заплела волосы в две милые косички, надела красную блузку с весьма смелым вырезом. Адреналин и прочий гормон у меня в крови тут же резко подскочил.
– Алексей – новое слово в отечественной поэзии, – вещала тем временем староста. – Как он сам себя называет, поэт-метеорит. Давайте же послушаем его стихи.
Еще порция аплодисментов, выхожу на сцену, прихватив стул со спинкой. Знаю по опыту публичных выступлений, что нужен какой-то реквизит, точка, вокруг которой строится мизансцена.
– Товарищи, – обращаюсь в первый ряд, где сидит Заславский. – Хочу сразу предупредить. Поэт я начинающий, свой собственный стиль еще не выработал. У меня тоже есть любимые авторы, и не удивляйтесь, что их творчество оказывает на меня сильное влияние. Наконец, некоторые стихотворения, которые вы сегодня услышите, написаны в разные периоды жизни. В школьные годы, в армии… Поэтому не судите строго.
Так, индульгенцию себе на разные стили я выписал, теперь не придерутся. Ставлю ногу на планку и без приветствий, предисловий начинаю с «210 шагов» Рождественского:
«Было училище.
Форма – на вырост,
Стрельбы с утра.
Строевая – зазря.
Полугодичный
ускоренный выпуск.
И на петлице
два кубаря.
Шел эшелон
по протяжной
России,
Шел на войну
сквозь мельканье берез
«Мы разобьем их!»,
Мы их осилим!»,
«Мы им докажем!» —
гудел паровоз…»
Слушают очень внимательно, напряженно. Стих явно «заходит», хлопают искренне. После Рождественского решил вдарить Высоцким. Да так, чтобы молодые парни и девчонки задумались о себе. «Баллада о борьбе», как и «210 шагов», еще не написана, но уже звучит нервом нового поколения. Я же просто камертон, который передает вибрацию:
…Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастроф…»
Баллада тоже попадает в струю. «Книжные дети» узнают себя и свои «мелкие катастрофы». Мне уже не просто хлопают, мне кричат: «Молодец!», «Еще!», «Давай «К диссидентам!» Надо же, сами назвали стих, что я прочитал на Маяке. Ну что ж… Вдарим стихотворным автопробегом по диссидентскому бездорожью:
«Из вас не сделают героев,
Вас не отправят в лагеря,
Костюм «страдальцев и изгоев»
Вы на себя пошили зря…»
Еще несколько заимствованных поэм, и я перехожу от героики и патетики к любовной лирике. Все-таки больше половины зала – девушки. Нужно дать им хороший повод пообсуждать меня вечерком. Практически у каждой дамы есть своя женская тетрадка, куда записываются стихи, афоризмы, вклеиваются вырезки из модных журналов…