Глава 5
Опять весной мечты стесняют грудь,
весна для жизни – свежая страница.
И хочется любить кого-нибудь,
но без необходимости жениться.
– Без кайфа нет лайфа, – говорит вертлявый парень в белом пиджачке. – Я тебе фенечку расскажу. Зацепил я клевую герлу, у нее пэрэнты крутые совки. Фазер ходит в вайтовых трузерах, а шузы все равно совковые. Ха-ха-ха!
– Кончай свой стёб, – отвечает долговязый товарищ в узких черных штанах. – Лучше посмотри вон туда. Бундесы чапают, зуб даю. Сейчас дойдут до фонтана, и мы их сделаем.
– Меня сделайте. – Я выхожу из пролета лестницы ГУМА на верхнюю галерею, подхожу к парням. Типичная фарца. Молодые парни, москвичи. Числятся в какой-нибудь переплетной артели, а сами торгуют шмотками. Скупают или выменивают у иностранцев модную обувь, джинсы, электронику, жвачку, импортные сигареты. Потом перепродают втридорога.
Вчера, на концерте, в который превратился мой творческий вечер, замечая влюбленные взгляды Вики и о боже… Оли со Светой, я со всей ясностью понял – пора заняться имиджем. Писателей в стране много, поэтов еще больше. Костюм с галстуком – это скучно. Надо выделяться. Надо, чтобы про меня говорили. Так что на следующий же день я отправился в ГУМ. Здесь на верхних галереях тусовались фарцовщики. Высматривали иностранные делегации, отдельных туристов. После чего пытались выторговать у них любую западную шмотку.
– Мэн, ты не по адресу, – вертлявый равнодушно отвернулся. Боится. Фарцу гоняют. И милиция, и гэбэшники. Только вот я на них совсем не похожу. На лице – многодневная щетина, которая переходит в бородку. Оперативники обязательно бреются. Ботинки не блестят (всех силовиков еще в училище заставляют до блеска чистить обувь, и это сохраняется на всю жизнь). Долговязый внимательно меня рассматривает. Я достаю из кармана пачку десяток. Пересчитываю их. Убираю. В глазах вертлявого загораются огоньки интереса.
– Подожди, Боб, – долговязый подходит ближе. – Мэн-то правильный. Чего хочешь?
– Джинсы «Левайс», модный свитер крупной вязки под горло, ботинки на высокой подошве. Лучше немецкие.
– Неплохой заказец. Давай так. Выходишь из ГУМа в сторону Улицы 25 октября, направо. Доходишь до Никольского тупика. Там справа подъезд дома будет. Жди там.
– Подожди. Не торопись. Сколько вся эта «музыка» будет стоить?
Долговязый поднял глаза к потолку, пошевелил губами, что-то прикидывая в уме.
– Ну, думаю, в двести рублей уложишься…
– Во сколько? – моему возмущению не было предела. – Ты мне деним с золотой фурнитурой что ли втюхиваешь?
– Да правильные цены. Шмотье фирменное, не самопал. Ну, может, скачуху тебе еще дадут. Как крупному клиенту. Все. Давай, до тупика.
Делать нечего, я киваю, иду по указанному адресу. Быстро нахожу подъезд, захожу. Ждать приходится долго. Но оно того стоит. Тот самый вертлявый, словно на шарнирах, парень по кличке Боб приносит все, что я заказал. Фирменные джинсы (я проверяю, не самострок ли), отличный черный свитер, такие же черные ботинки на высокой рифленой подошве.
– Сам-то кто будешь? – как бы невзначай интересуется Боб, пока я примеряю обновки.
– Поэт.
– Да ладно!
– Я пришел к тебе на хаус
В модных джинсах «Леви Страус».
Ну а ты кричишь: – Смотри!
Вся столица носит «Ли».
Боб громко ржет, хлопает себя по ляжкам.
– Клево! Давай еще!
– Давалка сломалась, считай деньги, – протягиваю фарцовщику купюры.
– И что, поэты такие бабки зарабатывают? – как бы между прочим интересуется Боб.
У меня тут же в голове громко прозвенел звонок. Говорил ребятам не шиковать, а сам тут же пошел купюрами шелестеть.
– Ты, Боб, случайно не в ансамбле играешь в свободное от фарцы время? – спрашиваю я.
– В каком смысле…
– Ну типа «барабанщиком» не подрабатываешь? – добавляю немного угрозы в голос.
– Не… – фарцовщик пугается. – Просто так спросил!
– Ну если только просто так… Гонорар получи за концерт. Давай по деньгам решать.
Все шмотки обходятся мне в 186 рублей! Нормально. Вписываюсь. И ведь с размерами угадал…
Я опять остаюсь без копейки. Это даже смешно. В чемоданах на вокзалах хранится грузинский миллион, а я нащупываю в кармане 5 копеек, чтобы доехать на метро до Моховой.
Пока еду, размышляю, что же мне делать с резким наплывом женщин в моей жизни. Во-первых, Вика. С ней у нас предстоит третье свидание. Позвал в ресторан Центрального дома литераторов. Приличная кухня, вино… Девушка меня сильно привлекает. Красива, умна, скромна. Ну ладно, не так уж скромна, раз с Петровым гуляла. Теперь дует на воду, обжегшись на молоке. Дуть может долго. Пока не сложатся звезды, циклы и прочие женские факторы.
Во-вторых, Оля Быкова. Подпольная кличка Пылесос. Она же староста и врио комсорга. Активист и просто жизнерадостный, активный человек. Тоже красивая. Одевается, конечно, не ахти, но это поправимо. Чем-то я ей глянулся, и она сама меня позвала на свидание. После творческого вечера, только я вышел за кулисы, мне было прямо и без намеков предложено в субботу вечером сходить на «Жаворонка». В начале мая вышел замечательный отечественный фильм про советских солдат, которые бегут из плена на танке Т-34. Я, уставший, еще не отошедший от бурных аплодисментов, с ходу дал согласие. Потом, конечно, задумался. Даже посоветовался с Димоном. Но тот только одобрительно хлопнул меня по плечу:
– Давай, Рус, не стесняйся. А если Вика теперь играет за команду «динамо»? Оля – вулкан! Тут друзья тайком Фрейда приносили почитать, – зашептал мне Кузнецов. – Это называется сублимация подавленного либидо. Ей хочется, очень. Но не с кем. Вот она и тратит свою либиду на всю эту общественную деятельность.
Фрейд сейчас запрещен в Союзе. Ходит в самиздатовских перепечатках. Теоретически его можно взять в спецхранилище библиотеки. Но нужно получить такие визы и подписи на заявлении…
Наконец, Света Фурцева. Эта поступила тоньше. Дождалась, пока все разойдутся после творческого вечера, поймала меня уже в коридоре.
– Очень понравилось! Ты прямо талант.
Девушка была одета в строгую длинную юбку по щиколотку, блузку и приталенный пиджак серого цвета. Прямо министерская дама. На щеках румянец, глаза сияют.
– Я уверена, что у тебя большое будущее в литературе.
Ага, совместно с Высоцким, Рождественским и Евтушенко.
– Мне особенно понравилось «Некрасивых женщин не бывает». Я даже записала. – Света достала из сумочки тетрадь, открыла ее:
«Я знаю, что все женщины прекрасны.
И красотой своею и умом.
Еще весельем, если в доме праздник.
И верностью, – когда разлука в нем!»[7]
– Какие верные и точные слова! Сегодня же покажу маме. Я думаю, – Фурцева-младшая замешкалась, подбирая слова, – даже уверена, она захочет с тобой познакомиться.
– У министра культуры есть время на начинающих поэтов? – удивился я.
– Ты необычный. Я сразу почувствовала, что в тебе что-то есть! Приходи первого июня к нам на прием.
А Света-то на меня запала! И оно мне надо, чтобы замужняя девчонка с годовалым ребенком так на меня обожающе смотрела? С другой стороны, с Фурцевой-старшей все равно знакомиться. Министр переживет снятие Хрущева и дотянет до 74-го года. Еще десять лет будет рулить всей советской культурой.
Так почему бы нет?
– Какой прием?
– Приезжают немцы из ГДР подписывать договор о дружбе. У них в делегации будут писатели и музыканты, мама устраивает для них прием. Я тебе достану пригласительный.
Тонкий подход! И как тут отказаться?
– Я согласен.
Света лучится от удовольствия, а потом неожиданно берет мою руку и говорит:
– Спасибо!
Смелая. И горячая!
Родная, а как же муж и ребенок??
– Значит, до следующей пятницы?
Я лишь киваю.
В библиотеке на Моховой многолюдно. Сессия в разгаре, и студенты торопятся добрать знаний к экзаменам. Только я подошел к своей любимой «Башкирии» – заметил знакомые стриженые головы, склонившиеся над разбросанными на столе книгами. Коган и Кузнецов. Сели в уголке, что-то выписывают. У меня появилось нехорошее чувство.
– Слышали свежий анекдот?
– О, Рус пришел! – Коган мне рад, Димон тоже улыбается.
– Давай свой анекдот, – Кузнецов подвигает ко мне стул.
– За месяц до сессии послал Бог ангелов посмотреть, как студенты готовятся. Прилетают ангелы обратно.
Бог говорит им:
– Докладывайте.
Ангелы докладывают:
– Были мы в Педагогическом, Медицинском и на факультете журналистики МГУ. Студенты везде пьют, веселятся, не готовятся.
Послал Бог ангелов за неделю до сессии снова.
Прилетают они обратно, говорят:
– В Педагогическом взялись за книжки, в Медицинском и в МГУ пьют, веселятся.
Послал их Бог за день до сессии. Прилетают, говорят:
– В Педагогическом учат, в Медицинском за книжки взялись, журналисты Богу молятся.
Бог говорит:
– Мне молятся? Ну, вот им-то мы и будем помогать.
Парни заржали, на нас стали оборачиваться. Библиотекарша нахмурилась, погрозила издалека пальцем.
– А мы тут, Леш, выписываем из Ленина. – я вижу рядом с Коганом и Кузнецовым несколько книг из собрания сочинений основоположника.
– Что выписываете?
– Способы, как революция делалась, – шепотом отвечает Лева. – Первым делом для НМГ открываем подпольную газету. Типа «Искры». Я договорюсь насчет покупки старого пресса с рук.
Я мысленно закатываю глаза, делаю глубокий вдох. Да когда же это закончится?
– Потом начинаем создавать реестр предателей дела партии, – на другое ухо шепотом говорит Кузнецов.
Это что-то новенькое. Такого у Ленина не было.