Заканчивается первый тайм, объявляют перерыв. Народ вокруг начинает вынимать из карманов нехитрую снедь и выпивку. Хлеб с салом, огурцы, лук. Пьют из фляжек водку, кто побогаче – коньяк. Времена, когда на входе на стадион обыскивают, еще не наступили.
– Лева, ты все про всех знаешь, – я поворачиваюсь к Когану. – Нужна аспирантская однушка в общаге. На ночь. Завтра.
– Как говорил Ги де Мопассан, – заржал Димон, – ближе к делу – ближе к телу.
– Для Вики или для Оли? – коротко интересуется Коган.
– Для нас с Викой, – отвечаю я, чувствую, как краснею. Хорошо, что под моей новой бородкой это совсем не заметно.
– Лебинзон сдает. Но очень дорого.
– Сколько?
– Три рубля, – Лева тяжело вздыхает, явно осуждая жадность соплеменника.
– Сможешь договориться? – Я мнусь. – И дать мне взаймы два червонца. А лучше три.
– А она пойдет? – усмехается Коган. – Я-то договорюсь и червонцы дам, но если что… Лебинзон денег не вернет, имей в виду.
– Будем считать это предпринимательским риском, – шучу я, друзья недоуменно переглядываются. – Спиртовка еще нужна. Можно химическую.
– Спиртовка-то зачем? – Димон в шоке, Лева тоже.
– Потом расскажу. Вам понравится.
– Э… главное, чтобы Вике понравилось, – шутит Коган. Кузнецов смеется так, что на нас оглядываются болельщики. Вытирает слезы.
– Будет тебе спиртовка. Еще пожелания есть? «Принимаю заказы до трех тонн».
Лева цитирует кинофильм «Девчата». Я улыбаюсь, хлопаю друга по плечу.
– Остальное сам.
– Расскажешь потом. – Кузнецов грозит мне пальцем. – В подробностях!
– Ой, посмотрите! – Лева тыкает рукой влево. – Да вон там, в третьем ряду. Узнаете?
Я смотрю в сторону, куда указывает Коган. Там сидит какой-то широкоплечий, с залысинами, мужик в пиджачке и кепке.
– Это же Эдик! – я узнаю великого футболиста. – Стрельцов!
– Выпустили, значит. – Коган качает головой
– Уже полтора года как. – Димон, как обычно, все знает про футбол. – Играет в команде ЗИЛа.
Рассматриваю знаменитого футболиста, чья карьера оборвалась на самом взлете. И оборвалась благодаря… да, моей новой знакомой, Свете Фурцевой. По слухам, со Светланой Эдуард познакомился на одном из торжественных вечеров в Кремле, посвященном победе советских олимпийцев в Мельбурне. В ответ на прозрачные намеки мамы, Екатерины Алексеевны, что Эдуард и Светлана могли бы стать отличной парой, футболист, будучи пьяным, грубо послал обеих. У него уже была невеста. А еще у него была звездная болезнь.
Фурцева затаила зло и нажаловалась Хрущеву. По Стрельцову ударила печать. Вышло несколько разгромных статей про зазнавшегося футболиста. А потом случилась мутная история с изнасилованием. Якобы Стрельцов и два его друга – спартаковцы Борис Татушин и Михаил Огоньков – на даче надругались над тремя девушками. Те сначала подали заявления в милицию, потом забрали, в итоге судили только Стрельцова. Татушкин и Огоньков, а также владелец дачи проходили как свидетели. Стрельцову дали 12 лет, и суд явно проходил под давлением властей.
– Вот мужика закатали! – вздыхает Димон. – Сможет ли восстановиться и начать играть?
– Сможет, – уверенно говорю я. – Еще и в сборной побегает.
– Да ну ладно, – сомневается Коган. – Пять лет в тюрьме просто так не проходят.
Мы помолчали, каждый думая о своем. Я размышлял над русской максимой – не зарекаться от тюрьмы и сумы. Потом мои мысли перескакивают на семью. В чемоданах на вокзалах – огромная сумма. Можно помочь родителям себя молодого. Подкинуть им денег? Так ведь не возьмут, принципиальные. Отнесут в милицию. Да и как с ребятами договориться? Они-то знают, что Русин – сирота.
Звучит свисток, начинается второй тайм. Спартаковцам надо отыгрываться, они идут вперед. Армейцы явно «ставят кирпич» – собираются в штрафной и не дают соперникам играть. Выносят мяч, фолят… Маслаченко бегает в своих воротах, нервничает и кричит. А что толку? Сорок пять минут мучений, «кирпич» срабатывает, и матч заканчивается в пользу красно-синих. Димон расстроен, бурчит. Мы же с Левой довольны. Игра получилась интересная. По крайней мере первый тайм.
22 мая 1964 г., пятница, 19.30
Москва, улица Герцена, ресторан Центрального дома литераторов
Попасть в знаменитый ресторан ЦДЛ, куда пускают только по писательским билетам, оказалось легче легкого. Я незаметно от Вики лизнул ладонь, прилепил туда сине-зеленые пять рублей купюрой. Оперся рукой о стеклянную дверь. Швейцар заметил деньги, открыл. Я пожал ему руку. Купюра моментально поменяла владельца.
Нас проводили в знаменитый Дубовый зал. Назван он был так из-за деревянных панелей мореного дуба, которыми были отделаны стены. Интерьер был слегка мрачный. Темновато, тяжелые портьеры на витражных стеклах, мощные колонны. В одной из стен сделан камин, который сегодня не был зажжен. Ресторан практически полон. За столами сидели парами и мужчины, и женщины, и целые компании. Многие курили. Нас усадили за столик у одной из колонн, подали тяжелое меню. Прямо кирпич какой-то.
Я заметил, что окружающие нас внимательно изучают. Мой брутальный образ дядюшки Хэма привлекает внимание дам. Мужчины, кинув на меня изучающий взгляд, капают слюнями на Вику. Она сегодня опять чудо как хороша. Поменяла образ – надела облегающее черное платье в блестках и с вырезом в форме U, высоко заколола волосы, пустив по краям прически миленькие завитки. За такую шею, как у нее, мужчины в XIX веке стрелялись на дуэлях.
– Ты выглядишь фантастически! – сказал я ей. – Да у меня не будет времени поесть, в ресторане мне придется все время драться с другими мужиками!
Вика засмеялась, на щеках появились милые ямочки. Мы начали изучать меню.
– Леша, как здесь все дорого! – девушка тревожно на меня посмотрела. – У тебя точно хватит денег?
Нескромный вопрос, но я лишь кивнул.
К нам подошла пожилая уставшая официантка в белом переднике.
– Добрый вечер, что будете заказывать?
– Бутылку полусладкого шампанского, черную икру, жульен, – начал быстро делать заказ я, пока испуганная Вика не передумала. – Это на закуску. Над основными блюдами мы еще подумаем.
– Хорошо.
Официантка ушла, а к нам направились два человека. В одном я узнаю нового знакомого – Михаила Шолохова. Именитый писатель одет в костюм с красным галстуком, в губах – дымящаяся сигарета в мундштуке. Похоже, слегка пьян. Рядом с ним идет эффектная брюнетка. Я сразу понимаю – иностранка. Просто в СССР сейчас днем с огнем не найдешь женских брючных костюмов. Их просто нет. Даже у спекулянтов. Да еще такого нежного персикового цвета. Мы встаем, дамы оценивающе смотрят друг на друга. Ноль – ноль. Счет ничейный.
– Алексей, Виктория… – Шолохов жмет нам руки, представляет брюнетку:
– Это хороший друг Советского Союза, английская журналистка Глория Стюарт.
– Добрийдэн, господа. – У Глории сильный акцент, но очень приятная, располагающая улыбка. Я смотрю ей в лицо, и внутри меня поет СЛОВО. Я начинаю проваливаться в свое школьное прошлое. Две тысячи третий год. У меня роман с преподавательницей английского языка Ниночкой Сорокиной. Молодая начинающая учительница заодно решает подтянуть мой «Ландон из зе кэпитал оф Грейт Британ». Занятия стартуют в постели сразу после того, как мы оба достигаем, как деликатно выражаются китайцы, «мига облаков и дождя». Женщинам обычно после секса хочется поговорить. Но чтобы мужик не отвернулся и не захрапел, его надо как-то замотивировать. Мы болтаем по-английски, я вспоминаю лексику и грамматику. Где-то через месяц после начала романа Ниночка притаскивает мне книгу Глории Стюарт «Жизнь в СССР, байки британской журналистки». Книга на английском, читать сложно, но меня захватывает. У Глории живой слог, интересные зарисовки. Мне, историку, интересно сравнить свои воспоминания о 60-х и наблюдения Стюарт.
Девушка окончила факультет славянских и восточноевропейских наук Лондонского университета по специальности «русский язык». Будучи левых взглядов, попала под опеку советского посольства. Оно тогда устраивало для сторонников коммунизма бесплатные вечера с «Советским шампанским» и канапе с черной икрой. Стюарт нравится третьему секретарю посольства, ей дают визу.
От британской ежедневной газеты EveningStandard Глория отправляется корреспондентом в Советский Союз. И там ее начинает курировать таинственный Вячеслав Иванович из КГБ. Водит в коктейль-бар в гостинице «Москва», в «Националь». Смысл этих походов – слив информации западным СМИ в нужном КГБ ключе. И надо сказать, Глория отрабатывает вложенные в нее деньги на сто процентов. Публикует такие статьи и репортажи, что все прочие западные журналисты просто кусают локти. После возвращения в Англию, разочаровавшись в левых взглядах, Стюарт публикует книгу «Жизнь в СССР. Байки британской журналистки». Достаточно откровенную и резкую.
– Русин! Что с тобой? – Шолохов заглядывает мне в лицо. Вика и Глория тоже смотрят тревожно. – Ты очень побледнел.
Я сглатываю вязкую слюну, сквозь силу улыбаюсь.
– Добрый день, миссис Стюарт, – по-английски произношу я. – Рад вас приветствовать в Советском Союзе.
– Тогда уж мисс. Я не замужем, – на том же языке отвечает мне Глория. – Вообще, это устаревшая форма обращения. И да, я тут уже пять лет живу.
– А мы можем вернуться обратно на русский? – хмурится Шолохов. – Извини, что побеспокоил вас…
– Присаживайтесь, – я указываю на свободные стулья у нас за столом. Гости рассаживаются, писатель тушит сигарету в пепельнице.
– Тут вот какое дело. Глория хочет взять интервью у меня, но Фурцева запретила.
– Запретила? – Вика в удивлении качает головой. – Вы же классик советской литературы! Как она вам может что-то запретить?
Шолохов снисходительно смотрит на девушку, журналистка тоже печально улыбается.
– Я увидел тебя, Русин, и подумал… Уступаю тебе Глорию, но с условием
– В каком смысле «уступаю»? – выпадаю в осадок я.
– Она у тебя возьмет интервью. Как у начин