Я мысленно потираю руки – письмо дошло до адресата и взорвало ситуацию. Но нужно подстраховаться. Прежде чем ехать к Глории на Садово-Самотечную, звоню генералу. Мезенцева как назло опять нет на месте. Набираю Федину. И этот тоже отсутствует. Что же делать?
Решаюсь ехать без санкции. Если Глория уедет и встреча не состоится – сделана будет только половина дела.
Журналистку застаю «на чемоданах». Девушка мечется по квартире и собирает вещи. Сегодня ей было явно не до того, чтобы прихорашиваться – мятые джинсы, футболка. Под которой совершенно отсутствует какое-либо нижнее белье. Мой натренированный взгляд оценивает грудь. Небольшая двойка.
Волосы просто стянуты в пучок и явно не встречались с водой из душа.
– Хай! Ай эм ин э харри, – сразу меня огорошивает журналистка, пытаясь засунуть в чемодан сразу два свитера. Одежда не хотела помещаться, и Глория злилась.
– Спешишь, значит. Извини, я, наверное, все-таки не вовремя, – я сделал вид, что разворачиваюсь и ухожу.
– Стоп! – Стюарт наконец заканчивает свои попытки запихнуть свитер, падает прямо на чемодан. – Ай эм сори.
Мы переходим на английский.
– Все внезапно пошло кувырком. – Глория вытаскивает блокнот, ручку. – Диктофон сломался, меня срочно вызвали в Лондон…
Врет и не очень правдоподобно.
– Ты хорошо меня понимаешь?
Я киваю.
– Расскажи о себе.
Начинаю с биографии, потом перехожу к творчеству. Рассказываю про «Город не должен умереть», про батл на Маяке…
– У тебя неплохой английский, парень, – журналистка быстро записывает. – Но не забывай про правило «нет будущего времени после «если».
Я чувствую, как краснею. Такой детский прокол.
Ни история Кракова, ни батл журналистку не цепляют. Пишет для галочки, чтобы угодить Шолохову или советским властям, что пустили ее в страну. Ее мысли совсем в другом месте. И я даже подозреваю, где.
– Глория, – наконец решаюсь я. – У тебя неприятности?
– Так заметно? – журналистка вздрагивает.
Мы молчим.
– Хочешь чаю? – женщина заканчивает писать.
– Да.
Перебираемся на типичную московскую кухоньку в шесть квадратных метров. Глория ставит чайник, падает на стул, устало закрывает глаза. Тихонько работает радио «Маяк». Ведущий рассказывает о беспорядках в Лиме – столице Перу. Футбольный судья не засчитал гол перуанцам в матче против аргентинцев, после чего в столкновениях погибли 135 и получили ранения около 500 человек.
– Какой ужас! – Глория тяжело вздыхает. – Если бы у тебя была возможность предотвратить эту беду, ты бы это сделал?
– Конечно! – убежденно отвечаю я. – Это долг всякого порядочного человека!
Чайник закипает, и журналистка заваривает чай. Английский, крупнолистовой, в пакетиках. Экзотика!
– Молоко, мед? Ах, да, у вас чай с молоком не пьют. Все никак не привыкну.
На столе появляются сушки, пряники.
– Что тебя мучает? Поделись.
Я дую на чай.
– Не могу. – Глория показывает пальцем на люстру, делает жест рукой возле ушей. Ясно, ее слушают. Вид у журналистки совсем грустный, чуть ли не плачет.
– Каждое утро в Африке просыпается антилопа. – Хорошо, что это слово по-английски звучит почти так же, как и по-русски, иначе бы я сел в лужу с притчей. – Она должна бежать быстрее льва, иначе погибнет. Каждое утро в Африке просыпается и лев. Он должен бежать быстрее антилопы, иначе умрет от голода. Не важно, кто ты – антилопа или лев. Когда встает солнце, надо бежать.
– К чему это ты? – Женщина поднимает на меня свои голубые глаза.
– К тому, что, хотя в наших «джунглях» солнце уже село, мне пора бежать.
Глория несмело улыбается.
– Спасибо, ты мне помог. Вот контакты главы нашего корпункта в Москве. – Журналистка дает мне визитку с именем Дика Флетчера. – Отдашь ему фотопленку со своими фотографиями. Он перешлет их в Лондон. А мы пустим интервью с твоим портретом. Фотоателье уже закрыты, а я забыла тебя предупредить…
Женщина провожает меня к двери и у выхода даже приобнимает. Для чопорных англичан, свято блюдущих личное пространство, – это нечто.
Приобнимают меня и на улице. Стоило только мне выйти из подъезда, как взвизгивают шины черной «Волги» и трое коротко стриженных мужчин хватают под руки.
– Комитет госбезопасности! – Один из сотрудников машет передо мной красной корочкой. – В машину!
Меня заталкивают в «Волгу», и она с пробуксовкой срывается с места.
Глава 8
Я свободен от общества не был,
и в итоге прожитого века
нету места в душе моей, где бы
не ступала нога человека.
– Русин! – от лица Мезенцева можно прикуривать. Он в сопровождении Литвинова вошел в комнату, где я уже три часа безвылазно находился. Даже в туалет не выпустили. Сначала обыскали. Ничего, кроме визитки, не нашли. Потом сотрудник – широкоплечий увалень с простым славянским лицом, явно не смотревший «Огонек», – опросил меня. Кто, что, зачем, откуда визитка… По минутам. Взяли меня сотрудники 7-го управления КГБ. Наружка. Департамент занимается слежкой за дипломатами, иностранными журналистами…
– Я, конечно, приглашал тебя к нам в Дом-2, – тяжело вздохнул Мезенцев, устраиваясь за столом увальня. Тот быстро собрал документы и вышел из кабинета. – Но чтобы так скоро?!
Это он Лубянку называет Дом-2, сообразил я. А что же тогда Дом-1? Я быстро взглянул на Литвинова. Тот только мне, незаметно, подмигнул. Как стоял у входа столбом, так и остался. Не он ли сообщил генералу обо мне? Рискует парень.
– Ну говори, что случилось. Только коротко! Сейчас начнется…
Я рассказываю о Шолохове, ЦДЛ, встрече с Глорией.
– Нет, ну зачем? Кто тебе разрешил давать интервью иностранной журналистке? Это Шолохову все разрешено. Наверху! – Мезенцев назидательно поднимает палец. – Лично Хрущев, так сказать, благословил. А ты кто? За такое разотрут в мелкую лагерную пыль и не заметят.
– Я и разотру. – В кабинете появилось новое действующее лицо. Грузный пожилой мужчина с коротким ежиком седых волос на голове. Одет в зеленый китель с многочисленными наградами. Обращают на себя внимание узкие хитрые глаза на мясистом лице. Явно есть примесь каких-то сибирских народностей.
– Товарищ полковник! – Литвинов вытягивается еще больше, Мезенцев встает, жмет руку:
– Виктор Иванович, приветствую!
– Степан Денисович, какими судьбами к нам? – Полковник надевает очки, разглядывает меня.
– Ваши топтуны сына моего фронтового друга взяли. Английская журналистка пригласила его на интервью к себе. Он поэт.
– И писатель! – я вклиниваюсь в разговор.
– Выйдите, – мужчина кивает нам с Литвиновым на дверь. – Оба.
Мы с Андреем покидаем кабинет. Встаем в коридоре. Я оглядываюсь. Где же тут туалет?
– Кто это пришел? – интересуюсь я у лейтенанта. Литвинова явно потряхивает.
– Полковник Алидин. Возглавляет седьмое управление.
Да… Это фигура в КГБ. Читал про него. Переживет и Семичастного, и Андропова. Бессменный глава всех советских «топтунов». И один из самых кристально честных людей в органах. За все время существования «семерки» в этом управлении не будет ни одного предателя!
– Сейчас решится моя судьба, – тяжело вздыхает Литвинов. – У нас не приветствуют переходы между управлениями. Их в спецотделе ЦК утверждают.
– Почему только твоя судьба?
– Думаешь, ты им нужен? – хмыкает лейтенант. – Просто Алидину доложили, что к нам зашел генерал Мезенцев, вот он и появился полюбопытствовать.
– Так уж и не нужен, – обиделся я. – С такой помпой хватали на улице…
– Перестарались ребята. Эта журналистка странно вести себя начала. Срочно запросила эвакуацию из Союза, почему-то нервничает сильно… Ходит по улицам, оглядывается. Вот ребята и подстраховались. Опросили бы и отпустили. Максимум по комсомольской линии тебе бы влетело за такие контакты. Интервью-то успел дать?
– Успел. Она даже фотографии попросила.
– Повезло.
– Но нервничала действительно сильно. Не знаешь почему?
Я решаюсь проверить, что известно органам.
– Откуда я знаю, – пожимает плечами лейтенант. – Я же по ней не работал, так, с ребятами поболтал. Может, залетела или еще что…
Я улыбаюсь шутке. Дверь открывается, и мужчины выходят в коридор.
– За мной, – Алидин машет рукой Литвинову.
– А ты за мной, – Мезенцев кивает в сторону лестницы. Мы быстрым шагом идем по Лубянке, я ищу взглядом клозет.
– Ну почему нельзя выпустить в туалет? – вздыхаю я тихонько. – Что за пытки такие?
– Это специально делается, – ворчит Мезенцев. – Чтобы врать сложнее было. Либеральные времена. В 37-м бы прищемили яйца дверью, и всех делов…
– Ругать будете? – Мы останавливаемся возле мужского туалета.
Генерал берет меня за пуговицу на пиджаке, подвигает к себе. Его губы искривлены, по лбу пролегли морщины:
– Ляжешь на дно! На месяц. Сегодня же. Чтобы я про тебя больше ничего не слышал и не видел! Понял?
– А как же мои вечерние выступления? – Я пытаюсь скрыть растерянность. – И в издательства надо ехать. Насчет «Города»…
– В издательства езжай. Но больше ни звука, ясно? По краю ходишь. Алидин мне кое-что должен, поэтому в сводке тебя не отразят. Но если еще раз попадешься возле иностранцев…
Следующие несколько дней я пытаюсь вести себя тише воды ниже травы. Отменяю все встречи по контактам Заславского. Выступления перед студентами прошу Олю сдвинуть на следующую неделю – отговариваюсь досрочными экзаменами. Они и правда отнимают прилично времени. Несмотря на свою новую память, я стараюсь готовиться как следует, зубрю конспекты. Результат не заставляет себя ждать – все экзамены сдаю на пятерки. Даже Сычеву. Последний решает меня завалить, больше часа задает дополнительные вопросы не по билету. Бесполезно. Я просто кусками цитирую его же учебник. Что можно противопоставить такому?