– Представляю, – осторожно ответил я.
– Повторяю на всякий случай. Замы Аджубея каждое утро проводят планерки. На них отделы дают фактуру в следующий номер. Планируемые статьи, заметки, репортажи…
– А отделы откуда берут фактуру? – поинтересовался я, зная ответ.
– Мы, отделы, собираемся на летучку. Тоже каждый день. Журналисты работают по разным источникам. По письмам трудящихся, по указаниям ЦК, новостям из информагентств вроде ТАССа, наконец, самому ножками надо бегать, приносить что-то в клювике. Помнишь, как у Ильфа и Петрова? «Попал под лошадь»? Идешь по улице – верти головой на 360 градусов.
Мы повернули по коридору и зашли в кабинет под номером 107. Тут сидел улыбчивый молодой парень в рубашке с закатанными рукавами и что-то писал. Над столом висела карта Советского Союза, в книжных шкафах стояли какие-то справочники.
– Вот, Гена, знакомься, – представил меня Седов. – Наш новый стажер, Леша Русин.
– Знаем, знаем, – подмигнул мне парень.
…Из вас не сделают героев
Вас не отправят в лагеря
Костюм «страдальцев и изгоев»
Вы на себя пошили зря…
Я скромно потупился.
– Это, Леша, наш главный Цербер – Геннадий Игнатьевич.
Ага, меня начали знакомить с редакцией с цензора Главлита. Без его визы не выходит ни один номер газеты.
– Тебе с ним придется много работать – Геннадий утверждает каждую полосу.
Мы жмем руки, идем дальше по коридору. Заходим в большую светлую комнату, в которой стоит полдюжины столов. Несколько мужчин и женщин быстро печатают на электрических машинках. Стоит негромкий стрекот. На мне скрещиваются несколько пар глаз.
– Это наш отдел репортажей, я тебя потом со всеми познакомлю. – Седов тушит папиросу в пепельнице на ближайшем столе, идем дальше.
– Так вот газета. После того как журналист напечатал свой материал, он после утверждения его у меня несет в корректорскую – вот она. – Заходим еще в одну большую комнату, в которой десяток женщин, склонившись, вычитывают материалы. Я опять попадаю под обстрел заинтересованных женских взглядов.
– После корректуры материал идет на линотип. Далее он отправляется метранпажу. Сейчас мы с ним познакомимся.
Спускаемся на этаж ниже, попадаем в некоторое подобие цеха. Тут стучат печатные машины, стоят прессы. К нам подходит усатый степенный мужик с испачканными краской руками.
– Привет, Степаныч! Вот привел стажера знакомиться.
Мужик показывает свои руки, жму его запястье. Нас ведут к большому столу, на котором разложены свежие полосы. Метранпаж дает мастер-класс. Ослабляет винты талера, вынимает из набора, поддев шилом, ошибочные строчки, вставляет новые, вбивая их на место деревянной рукояткой, и прокатывает свежий оттиск.
– Теперь готовый оттиск опять несем корректорам и цензору. Они подписывают полосы, и ты их вешаешь вот тут. – Мы попадаем в огромную комнату, в которой работают с полсотни журналистов. Как будут выражаться в будущем – в опен-спейсе. Полосы весят на специальных рейках, прикрепленных к стене. Я понимаю, что это сделано для удобства. Начальству сразу видно, на сколько процентов готова газета и кто задерживает свои полосы. Журналисты работают под постоянным прессом дедлайна. Утром советские граждане должны получить свежий номер «Известий». Газету уважают. Аджубей, будучи зятем Хрущева, многое себе позволяет. Суслов регулярно жалуется в ЦК, что он открывает свежие «Известия» и не знает, что будет в газете. Другие издания такого себе позволить не могут – поэтому про них едко шутит народ. Приходит мужик к киоску «Союзпечать», а ему продавец отвечает: «Правды» нет, «Россию» продали[8], остался «Труд» за три копейки. Ах да, «Комсомолка» висит за углом». Про «Известия» так не шутят.
– Аджубей придумал, – на лице Германа появляется недовольная гримаса, и он кивает на большое открытое пространство. – Тут раньше кабинеты были. Но все перегородки по его приказу сломали.
Экскурсия заканчивается в отделе репортажей чаепитем. Знакомлюсь с журналистами, слушаю байки. Пью чай под традиционные сушки.
– Имей в виду, Русин, – Седов дымит папиросами как паровоз. – У нас сухой закон. Пока наша полоса не подписана, даже не думай употреблять. И еще. Журналистское удостоверение стажерам не положено.
– Как-нибудь обойдусь, – пожимаю плечами я.
– Зря, – справа хмыкает худощавый парень в хорошем двубортном костюме. – Ксива помогает. Вот в прошлом году…
– Ладно, Паша, потом расскажешь. – Седов тянет меня к себе в кабинет. – Пошли оформляться на работу.
Меня усаживают за стол, просят написать биографию в отдел кадров. Решаю немного оживить атмосферу, вспоминаю знаменитый фильм Шахназарова «Курьер»:
«Я родился в провинции Лангедок в 1668 году. Мой род, хотя ныне и обедневший, принадлежит к одним из самых славных и древних семейств королевства. Мой отец граф де Бриссак сражался в Голландии в полку г-на Лаваля и был ранен копьем при осаде Монферрата, на стенах которого он первым водрузил королевское знамя. До 17 лет я жил в родовом замке, где благодаря заботам моей матушки баронессы де Монжу был прилично воспитан и получил изрядное образование. Ныне, расставшись со своими дорогими родителями, дабы послужить отечеству на поле брани, прошу зачислить меня в роту черных гвардейцев его величества».
Седов смотрит на лист. Потом на меня. Обратно на лист.
– …При осаде чего?
– Монферрата.
С юмором у Седова все хорошо. Он смеется, вытирая слезы.
– Молодец! Сработаемся. А теперь еще раз и без черных гвардейцев.
Деваться некуда, пишу официальную биографию. Потом заявление на имя Аджубея. Мне заводят трудовую книжку. После всей бумажной суеты получаю первое задание от Седова:
– Сегодня свободен, а завтра едем в 135-ю школу. Делать репортаж о последнем звонке. В 7.30 утра встречаемся на метро «Динамо». В центре зала.
День пытаюсь закончить на ударной ноте. Вечером в Большом зале ДК МГУ бодро и с выражением читаю доклад на своей первой (но явно не последней) парт-конференции. Заседание проходит по накатанной. Сначала зал голосует за членов президиума. Те садятся на сцене за длинным столом, накрытым зеленой скатертью. Потом голосование по повестке дня. Единогласно принимается. К трибуне выходит первый докладчик. Это сам Солодков – глава парткома. Начинается длинный и скучный отчет.
Мероприятие идет по-заведенному, народ вокруг разве что не зевает. Некоторые клюют носом, на «галерке» несколько человек тихонько играют в «морской бой». Наконец из-за кулис вызывают меня. Представляют «молодой порослью, которая придет нам на смену…», хвалят за то, как держался на парткомиссии. «Устав знает назубок, легко перечислил всех первых секретарей союзных республик». Готовый кандидат в члены партии.
Мой доклад, обильно сдобренный цитатами из классиков, такая же скучная обязаловка, как и у предыдущих ораторов. Успокаиваю себя мыслью, что мусульманам надо пять раз в день молиться. А мне только разок на партконференции выступить.
Глаз радует лишь Вика. Не знаю зачем, но девушка пришла на это мероприятие. Сама вызвалась. Одета она сегодня неброско – серая юбка, белая блузка с комсомольским значком. Сидит в первом ряду, ласково мне улыбается. А я стою потею в костюме, галстук сжимает шею – слишком сильно затянул узел.
Наконец все закончено. Представитель горкома вручает Солодкову какой-то переходящий вымпел, все аплодируют.
Мы с Викой выходим из ДК, прогуливаемся по территории МГУ. Вечером похолодало, и я накидываю девушке пиджак на плечи. Снимаю удавку-галстук, кладу в карман. Потом не выдерживаю, увлекаю девушку в кустики. Она не сопротивляется, и мы исступленно целуемся. Я даю волю рукам, но быстро одергиваю сам себя. Не дай бог застанут.
Выбираемся обратно на асфальтированную дорожку, тяжело дыша и переглядываясь со смехом, продолжаем прогулку.
– Может, сегодня переночуешь у меня на Таганке? – осторожно интересуюсь я. Мысленно скрещиваю пальцы.
– Хорошо, – Вика краснеет. – Только я предупрежу девчонок в общаге, что меня не будет.
Проходя мимо спортивного городка, натыкаемся на компанию гогочущих парней во главе… нет, ну откуда такое везение?!. во главе с Петровым. Парень одет в футбольную форму, на ногах – бутсы. Их и на профессиональных футболистах не всегда найдешь – дефицит. Понятно, ребята идут с вечерней игры.
– Нет, вы посмотрите! – Петров смотрит на меня, потом на припухшие от поцелуев губы Вики и заводится с пол-оборота. – Рус вообще оборзел в край, чужих девчонок кадрит!
– Я не твоя девчонка! – Подруга тоже злится. – Вообще сомневаюсь, что теперь хоть кто-нибудь пойдет с тобой гулять, трепло.
– Заткнись, шлюха! – У парня сносит крышу, и он, сжав кулаки, орет на Вику. Прощать такое нельзя, и я коротко, без замаха бью Петрову в нос с правой. Хруст, кровь во все стороны. Петров со стоном падает, но тут же вскакивает на ноги. Ребята, что шли с бывшим комсоргом, рассыпаются в круг. Слышны крики: «Один на один!» Понятия честной драки еще присутствуют в головах парней.
Петров встает в боксерскую стойку. Делает несколько пробных джебов. Из его носа хлещет кровь и заливает белую футболку с цифрой «3». Я легко уклоняюсь, кружу вокруг парня. Мои руки тоже подняты и защищают голову. Внезапно я спотыкаюсь и падаю на колени. Успеваю заметить чью-то ногу.
– Леша, осторожно! – кричит Вика. – Подножка.
Поздно, дорогая, я уже на земле. И мне тут же по ребрам прилетает бутса Петрова. Староста бьет с «пыра». Успеваю подставить руку, но боку все равно достается. Чувствую сильную резкую боль, сжимаю зубы, чтобы не застонать. Перекатом ухожу в сторону. Тем временем футболисты хватают и оттаскивают парня, который подставил мне подножку, попутно награждая подзатыльником. Поделом.
Петров пытается развить успех, еще раз бьет с замаха ногой. Слишком долго! Я успеваю сгруппироваться и подбить его ногу р