укой. Петров падает рядом, и мы тут же вцепляемся друг в друга, как два бультерьера. Драка переходит в партер и становится менее зрелищной. Катаемся по земле, пытаясь занять положение «сверху». Я просто умираю от боли в ребрах, но держусь. Петров заливает меня кровью из разбитого носа. Силен, гад! Спортсмен хренов.
Наконец мне удается прижать его к траве, засунуть одну руку под шею, локтем другой руки надавить сверху. Классический удушающий прием. Петров хрипит, краснеет, но не сдается. Да и как ему сдаться? Говорить-то он не может. Краснота переходит в синеву, и Петров отключается. Я убираю руки – не дай бог задушил… Но нет, дышит. Парни вокруг включаются в ситуацию, сразу много рук хватают меня и ставят на ноги. Я кривлюсь от боли, но терплю.
– Задушил! – кричат одни. – Зовите милицию.
– Да нет, жив! – Кто-то склонился к Петрову и проверил пульс.
Вика пытается пробиться через толпу, но ее не пускают. Я же, шатаясь, стягиваю заляпанную и порванную рубашку, отряхиваю брюки.
– А ну расступитесь, бандерлоги! – слышу громкий рык. Узнаю бас Кузнецова. Его массивная фигура таранит толпу, Вика бежит сзади. Сразу обнимает меня со слезами.
– Что случилось?! – Товарищ наклоняется к Петрову. Тот уже порозовел и моргает глазами.
– Кузнец, это был махач. – Один из парней помогает нашему богатырю поставить Петрова на ноги. Тот тоже качается, глаза мутные.
– Рус первый врезал комсоргу.
– Бывшему комсоргу! – Кузнецов держит моего врага за шкирку, не давая упасть.
– Да тот Селезневу обругал грязно, – футболисты начинают галдеть. – Правильно врезал.
– Махач был честный, один на один.
– Почти честный!
– Милицию вызываем?
– Да дружинники сейчас сами придут.
– Так! Харэ галдеть! – Кузнецов встряхивает Петрова. Тот все еще в ауте, хотя ему уже явно лучше. – Вот на минуту нельзя вас оставить. Представляешь, Рус, – друг поворачивается ко мне, – пошел отнести мячи в спортзал, возвращаюсь… а тут такое…
– Дорогой, как ты? – единственный, кто мной интересуется, это Вика. Она начинает меня ощупывать, я морщусь от боли в ребрах. Но больше, кажется, повреждений нет.
– Так! – принимает решение Кузнецов. – Расходимся. Забирайте этого дебила. – Покачивающийся Петров отправляется в руки футболистов. – Не будет милиции.
Осмотр продолжается и на Таганке. Отказавшись от помощи друга и напялив пиджак на голое тело, я в сопровождении Вики доезжаю до «конспиративной» квартиры. Знал бы генерал, чем мы тут занимаемся! Девушка копается в ящиках и находит вполне приличную аптечку.
– Тебя в травмпункт надо, – резюмирует она, щупая ребра. Справа уже появился огромный лиловый синяк.
– Ну а там что сделают? – Я осторожно сажусь на стул, дышу еле-еле. Так боль не столь заметна.
– Рентген, конечно.
– Нет, потом.
– Обмотают торс тугой повязкой.
– Ну вот и обмотай.
На свет из аптечки появляется бинт, лейкопластырь на катушке. Меня начинают пеленать.
– Леш, я хотела тебе сказать, – осторожно произносит Вика, фиксируя повязку. – Перед дракой у меня в голове какой-то звон раздался. Тревожный.
– А как ты поняла, что это был тревожный звон?
– Ну, он был странный, – задумалась девушка. – Как набат во время пожара.
Ого! Вот это новость. Неужели я со своим СЛОВОМ так влияю на Вику, что она тоже начала что-то слышать?
– Обязательно говори мне, если подобное еще раз случится, – я кладу руку на бедро Вики. – Хорошо?
Девушка неуверенно кивает.
Моя рука сползает вниз, а потом начинает свое путешествие вверх, задирая подол платья.
– Русин, я глазам не верю! Опять синдром раненого??
Вика смеется, пытаясь оттолкнуть мою руку.
– Да, любовь моя. Я ранен прямо в сердце.
К правой руке присоединяется левая.
– Нет, Русин! Пойми! Тебе нельзя. Если это перелом ребер или даже трещина…
Мои ладони все-таки проникают под платье и оказываются на упругой попке девушки.
– Солнышко, а ты слышала о такой позе «наездница»? Она еще называется «амазонка».
Утром в субботу я, позевывая, прогуливаюсь по вестибюлю станции «Динамо». Разглядываю дискоболов, бегунов и прочих атлетов на барельефах. Попутно тайком ощупываю бок. Болит, но умеренно.
Ночью Вика, освоив новую позу, совсем меня «заездила». В некоторые моменты наивысшего наслаждения моя «амазонка» просто отключалась, забывала о травме и наваливалась руками на грудь. Я внутренне охал, но терпел. Ведь передо мной колыхалась прекрасная Викина грудь.
– Привет, старичок! – Из прибывшего поезда выходит Герман и приветливо хлопает меня по плечу. Ну хорошо хоть не по ребрам…
– Чего такой бледный? Не выспался?
В одной руке Герман мял папиросу – явно курить хочет, в другой держал портфель. На плече висел черный диктофон «Филипс». Заметив мой взгляд, Седов подмигнул:
– Последний писк моды. Прямо «из Парижу». Сорок пять минут записи на пленочную кассету, а не на обычную бобину.
– Да… Хорошо вас Аджубей снабжает.
– Нас, старичок! Нас. Теперь ты играешь в команде «Известий». Привыкай. Ну что, пошли? Надо сегодня быстро отстреляться и сдать материал. В понедельник едем делать интервью с главным архитектором гостиницы «Россия».
Мы поднялись по эскалатору и вышли в город.
– Да, большая стройка намечается, – я вдохнул свежий московский воздух. Как же хорошо! «И жить хорошо, и жизнь хороша!» – А какова моя роль в этих поездках?
– Будешь вникать, как работать «в поле». – Герман передал мне портфель, закурил папиросу. Вот и закончился свежий московский воздух. – Поиграешь «запасным». Я опрашиваю директора школы – ты завуча. Я архитектора – ты прораба. Уловил? Потом сравниваем материалы в редакции, смотрим. Может, чего буду у тебя брать из текста.
– Годится, – я вернул портфель, ускорил шаг. – А как оно вообще работать «в поле»?
– Да зашибись! На руках носят. Помню, в прошлом году история была. Поехали с фоторепортером в один колхоз делать репортаж про урожай. Я записал интервью, идем в поле, где должны были снимать, как первый секретарь райкома отрывает колосок, мнет его в руках и что-то показывает нашему герою и председателю колхоза – женщине, тоже Герою Соцтруда. Приехали к полю, а пшеница у них слабенькая, сантиметров сорок всего. Нашему фоторепортеру это не понравилось, и он как заорет: «Все на колени!»
Они и бухнулись коленками в грязь. Представляешь себе – трое взрослых заслуженных людей. Комбайнер-то ладно, он и так грязный, а секретарь и председательница в светлых костюмах стоят на коленках и друг другу колоски показывают. И смех и грех. Зато репортаж получился отличный, пшеница всем по пояс, красота. Аджубей хвалил. А какую поляну нам там накрыли… – Герман мечтательно улыбается. – Водочка, сало, домашние колбасы, шашлычок пожарили…
М-да… И эти авгиевы конюшни мне придется зачищать? А ведь Седов не так уж и плох. По-журналистски нагл, развязен, зато деловит и явно пробивной. Но откуда такое скотское отношение к людям труда? Откуда такой разрыв между элитой и народом? Или это вечная проблема России?
До школы мы дошли быстро. Так же скоро включились в работу. Линейка с нарядными учениками и родителями уже была построена на школьном дворе, спустя полчаса начались выступления педагогов. Седов принялся записывать комментарии, брать интервью – мне же предложил прогуляться по школе.
– После линейки будет что-то вроде капустника в актовом зале. – Журналист достал из портфеля фотоаппарат «Смену».
– Говорят, даже делегация дипломатов из ГДР будет. Там доснимем, и по домам. Эх, не выделили нам фотокорреспондента на сегодня, все самим делать… Ладно, старичок, дуй в школу и посмотри доску почета первым делом – может, какие известные выпускники тут есть. Вставим в статью.
Я зашел в здание, прогулялся по первому этажу. На меня нахлынула ностальгия по моей «прошлой» жизни». Сколько лет я отдал школе! Сколько учеников выпустил. Некоторые работают в правительстве, стали известными учеными…
Рассматриваю доску почета, выписываю фамилии. Особенное внимание – фронтовикам. Потом у завуча или директора можно будет уточнить детали. Закончив все на первом этаже, поднимаюсь на последний. Тут актовый зал. Пока пустой. Прохожу партер, поднимаюсь на сцену. Все готово к торжеству. Украшенный шариками и цветами задник, плакаты с поздравлениями. За кулисами слышу голоса и смех. Незаметно заглядываю и вижу в заставленном коробками помещении группу старшеклассников во главе с невысоким коренастым парнем в очках. Узкоглазое восточное лицо мне знакомо. Это же Юлий Пак! Предводитель диссидентов на Маяке, заместитель Буковского, который сейчас сидит в психушке. Вот так встреча! Пак держит в руках гитару и инструктирует учеников:
– …Все поняли? Повторим слова последней частушки? Мы ее не репетировали.
Ага, а вот и художественная самодеятельность подъехала. Послушаем.
– Давайте, Юлий Кимович, – дружно отвечают молодые парни. Девушек среди них нет.
Пак берет задорный аккорд, ученики запевают:
…Живет в песках и жрет от пуза
Полуфашист, полуэсер,
Герой Советского Союза
Гамаль Абдель на-всех-Насер…
Громкий хохот.
– Тише вы, черти! – Пак и сам смеется. – Не испугаетесь?
Ребята мотают головами.
– А теперь давайте «Лагерь».
Ученики запевают:
«Мы ходим строем в лагере,
Ребята, хоть куда,
Под зыкинские шлягеры
Ударники труда…»
Заканчивается песня рассказом о лагерном сортире и колючей проволоке.
Я аккуратно делаю шаг назад, спускаюсь в партер.
Вот же сука! Ради политики подводит пацанов под статью. Ладно, не под статью, но точно под проблемы. За такие частушки исключат из комсомола и не дадут характеристику для поступления в институт. И как же оперативно сработал! Недавно радио сообщило о Золотой Звезде Нассера. И тут же Пак подсуетился с капустником. На мероприятии будут дипломаты из ГДР – не замять. Скандал, пойдут слухи… Диссидентам только этого и надо. Ведь в Москву приезжает делегация из ГДР подписывать договор о дружбе. А в песне поется про стену с колючей проволокой. Очень толстый намек. И не просто скандал, а с международным оттенком.