Мою последнюю фразу слышит Фурцева. Я уже стою на ступеньку ниже «главнокомандующего изящных искусств СССР», смотрю в ее гневное лицо снизу вверх. Позади меня взбегают два милиционера, подхватывают под локти.
– Это что еще за клоунада?! – Фурцева возмущена, и ее можно понять. Ребята продолжают орать «Русин», дипломаты встали в «пробку» возле лестницы, вокруг особняка собирается все больше народа.
– Товарищ министр! – Молодой милиционер справа хватает меня за рукав. – Мы его сейчас уберем!
– Не уберете, – спокойно отвечаю я. – У меня официальное приглашение на прием.
Я протягиваю Фурцевой бумагу, стряхиваю с локтя руку милиционера. Министр автоматически берет именное приглашение, начинает его разглядывать. Я понимаю, что она в сильной растерянности. Гнев на ее лице сменяется любопытством, потом раздражением.
– Мама! – сквозь министерскую свиту пробирается Фурцева-младшая. – Это же Алексей Русин! Я тебе про него рассказывала.
Сегодня Светлана действительно оправдывает свое имя – молодая женщина просто светится. Яркое белое платье с крупным цветочным принтом и с расклешенной юбкой до колена, рукав три четверти, короткие белые перчатки. Сумочка-клатч и туфли на шпильке подобраны точно в тон синим цветам на платье Светланы. Волосы ее красиво уложены, на лице косметика – передо мной словно другой человек. И сейчас, когда сияющая, взволнованная Светлана стоит рядом со своей красавицей-матерью, их фамильное сходство налицо.
– Я слышу, что Русин! И вся Москва слышит. – Фурцева закипает. – Это что за балаган?!
– Мама! – Света умоляюще смотрит на мать, попутно кося взглядом на мой милитари-стайл.
– Ну, заходи, Русин, – сдается наконец Фурцева. – Только чтобы без фокусов! Выгоню!
Ага, щаз… не сам я, так друзья помогут с фокусами. Милиционеры уже отступают, я оборачиваюсь к толпе, машу рукой. И вдруг ребята начинают вместо моей фамилии скандировать «стихи, стихи»! Ох, как же они не вовремя со своей инициативой… Но делать нечего.
Вдохнув воздух, я спускаюсь на пару ступенек и, обращаясь к толпе, громко декламирую из Рождественского:
Я жизнь люблю безбожно!
Хоть знаю наперед,
что рано или поздно
настанет мой черед.
Окружающие замолкают, наступает полная тишина. Даже дипломаты перестают переговариваться. Вот будет им что рассказать в своих посольских телеграммах.
Я упаду на камни
и, уходя во тьму,
усталыми руками
Я землю обниму…
Развожу широко руками.
Хочу, чтоб не поверили,
узнав, друзья мои.
Хочу, чтоб на мгновение
охрипли соловьи!
Закидываю голову, смотрю в вечернее небо:
Чтобы, впадая в ярость,
весна по свету шла…
Хочу, чтоб ты смеялась!
И счастлива была!!
Сначала раздаются робкие хлопки «метеоритов», но вскоре они переходят в оглушительные аплодисменты толпы. Я вежливо кланяюсь и, не обращая внимания на оторопевших чиновников, хватаю раскрасневшуюся Свету под локоть. Уверенным шагом вхожу в особняк.
Глава 10
Мы колесим, ища покой,
по странам и векам,
но всюду возим за собой
свой собственный вулкан.
– Надо выпить! Срочно. – Света быстро идет по большому залу в рыцарском стиле – камин, оружие на стенах… Мельком вижу группы людей в костюмах и смокингах, блеск орденов… И здесь я – такой весь в милитари, с беретом, небрежно засунутым под мягкий погон на левом плече.
– А тебе можно? Ты же кормишь ребенка грудью.
– Сцежу вечером, – краснеет девушка.
Псевдоготика в следующем зале сменяется ампиром. Дальше идут арабские и китайские мотивы. Сплошная эклектика. Да… Кучеряво жила русская буржуазия перед революцией. А ведь Морозовы этим революционерам деньги подкидывали. Видимо, хотели на двух стульях усидеть. Не получилось. Неблагодарные большевики всех пустили под нож.
В одном из залов установлена барная стойка, возле которой отирается несколько людей. Светлана смело проходит мимо очереди, жестом подзывает бармена в черной жилетке.
– Что угодно? – по-старорежимному спрашивает молодой парень.
– Мне шампанского бокал, полусладкого. А моему спутнику… – Фурцева-младшая оборачивается ко мне. – Леш, ты что будешь?
Небольшая очередь удивленно разглядывает даже не нас, а конкретно меня, но дисциплинированно молчит. Судя по костюмам – иностранцев тут нет, одни советские чиновники.
– А что есть? – Я делаю шаг к стойке.
– Все есть. Водка, виски, мартини, вина разные – белые, красные, розовые…
– Бокал мартини с тоником.
Пока бармен наливает, Света, ничуть не стесняясь окружающих, начинает расспрашивать меня про одежду, ставя меня этим в неловкое положение. «А это что? А это откуда?» Вся очередь с интересом греет уши. Чувствую себя очень некомфортно. Фабрикантов Морозовых давно уже нет, а вот барские замашки нашей элиты продолжают процветать в их особняке.
Получив свои бокалы, мы начинаем не спеша прохаживаться по залам. Фурцева-младшая знакомит меня с какими-то иностранными дипломатами, немецкими деятелями культуры, чьи фамилии мне ничего не говорят. Прокалывать память я опасаюсь – а ну как потеряю сознание или пойдет кровь из носа? Разговоры в компаниях незнакомых людей не складываются – все пялятся на меня, словно на ряженую мартышку, и разговоры крутятся лишь вокруг моей одежды. Каждый пытается узнать, что это за новая мода и почему у меня рядом с комсомольским приколот необычный значок с изображением метеорита. Приходится рассказывать всем о поэзии, но это мало интересует иностранцев, да и наших чиновников.
Тем временем подходит черед официальной части. В Рыцарском зале Фурцева-старшая толкает речь про дружбу между СССР и ГДР, после чего с ответным словом выступает немецкий посол. Все вежливо хлопают.
Потом мы продолжаем наше дефиле по особняку. Я с удовольствием рассматриваю лепнину, фрески и потрясающие камины. Когда еще попадешь в этот закрытый для простых граждан памятник архитектуры? Света ведет со мной тонкий разговор, напирая на тему культуры.
– А вот рядом с Третьяковкой открыли музей-квартиру Васнецова. Мама помогала, пробивала все разрешения. Как бы я хотела туда сходить!
Очень толстый намек. Тихонько вздыхаю, понимая, что отвертеться мне не удастся.
– Я тоже…
– Ой, а давай вместе сходим! В это воскресенье.
– Давай, – нехотя соглашаюсь я.
Вдруг сзади раздается рокочущий мужской голос:
– Это он?
– Да. – Женский голос узнаю, это Фурцева-старшая.
Поворачиваюсь. Действительно, министр собственной персоной. И две свиты. Во главе второй… Ну, здравствуйте, дорогой Леонид Ильич! Бровастый Брежнев с интересом меня рассматривает. Будущий генсек одет в импортный двубортный костюм и белоснежную рубашку со стильным синим галстуком, он подтянут и даже слегка загорел. Понятно, что с Хрущевым мотался по Египтам. Какой же он все-таки молодой сейчас. А в моей памяти Брежнев навсегда остался старым, больным человеком с усталым взглядом. Мумией. Но не сегодня.
– Орел! Это ведь что-то кубинское? – И все-таки Брежнев очень обаятельный человек. Искренняя улыбка, внимательные глаза. Он, безусловно, умеет очаровывать своих собеседников. Но сейчас его флюиды направлены на мать и дочь Фурцевых, а я пока прохожу у него по разряду цирковой диковинки.
– Светочка, как ты похорошела! Красавица – вся в маму. – Ильич сыплет комплиментами, даже не дожидаясь моего ответа на заданный им вопрос.
– Да, новый кубинский стиль милитари. – Я беру Фурцеву-младшую под руку, и на меня наконец обращают внимание. Мать показательно хмурится, глядя, на Свету, но та, лишь мстительно улыбаясь, прижимается ко мне. Семейный скандальчик на почве дочкиного непослушания! А вот не надо было давить на нее и пихать в династический брак с Козловым.
– Я тоже люблю поэзию, – поощряюще улыбается Брежнев. Он моментально улавливает напряжение, возникшее между мамой и дочкой, и старается их отвлечь. – Почитаешь нам что-нибудь?
Стихи Брежнев не просто любит, а даже может, выпив в дружеской компании, встать на стул и декламировать их с выражением. Блок, Маяковский, Есенин – вот кумиры Леонида Ильича.
– Почитаю, отчего же не почитать, – соглашаюсь я. – Но сначала предлагаю обсудить одну давно назревшую и перезревшую проблему.
Все в удивлении смотрят на меня.
– Какую проблему? – А вот Брежнева, кажется, ничем не проймешь. – Говори. Тут сразу и второй секретарь ЦК, и министр культуры к твоим услугам.
Окружающие льстиво улыбаются его шутке, Фурцева неприязненно поджимает губы.
– Проблему с советским гимном.
Я спокойно смотрю в глаза Брежневу. Потом перевожу взгляд на министра. Света обеспокоенно сжимает мой локоть.
– А что не так с советским гимном? – Теперь уже и сам Ильич напрягается. Оглядывается. Кроме советских чиновников вокруг стоят иностранцы. Я узнаю боливийского посла, американского военного атташе. Всем, судя по их лицам, интересно, чем закончится наш разговор.
– Он исполняется без слов. Это непорядок.
– У гимна есть слова! – возражает мне Фурцева. – Просто Никита Сергеевич не очень… – Министр мнется, силясь подобрать нейтральные слова, и тоже оглядывается, – хорошо относится к некоторым формулировкам…
Брежнев согласно кивает.
– Так это же легко поправить, – я изображаю искреннее удивление. – Хотите, я прямо сейчас это сделаю?
Михалкову придется слегка подвинуться. Мне кровь из носу надо произвести впечатление и на Фурцеву, и на Брежнева.
Они переглядываются, Ильич пожимает плечами.
– Ну, допустим. – Брежнев припоминает в уме текст гимна и кидает мне пробный шар.
«…Знамя советское, знамя народное