– Димочка, это не то, что ты подумал! – Девушка бросается к парню, но тот ее отталкивает.
– А что я должен был подумать?!! – Кузнец бледнеет от ярости, надвигается на меня.
Юля сбивчиво начинает ему пересказывать свою эпопею с пальто.
– Почему мне сразу не рассказала? – возмущается недовольный Димон.
– А вот поэтому и не рассказала! Ты бы сразу бросился этому Москвину морду бить и сделал бы только хуже.
Друг упрямо сопит, но Юлькину правоту не признать не может. Его вмешательство действительно только все бы испортило. Тогда на крючке у Москвина они были бы уже вдвоем.
– Все равно неприятно, что вы без меня секретничаете.
– Ну, извини. Мир?
– Мир… – Кузнец легонько бьет меня кулаком в плечо и ревниво обнимает Юльку, – но в следующий раз…
Я вздыхаю. Димона не исправить. Он слишком прямолинеен и слишком импульсивен. А жаль. Можно было бы и его пристроить в ОС. Хотя… почему бы не попробовать? Предложу Иванову его кандидатуру, а он уже сам пусть решает. Зато можно ручаться, что Кузнецов не болтун и вообще порядочный, честный парень. А это тоже немало.
– Ребят, я вообще-то хотел с вами поговорить насчет работы в новом студенческом журнале.
– В журнале? – Димон впадает в ступор.
– Да! Или ты думал, что я просто так к Хрущеву в Ялту катался? «Студенческий мир» – журнал о жизни молодого поколения. Я буду отвечать в нем за литературное направление и международные связи. Ты – за спорт. Лева – за научно-технический прогресс, Юля – за моду.
Редкий случай, когда у нашей принцессы просто нет слов. Она лишь открывает рот, как рыбешка, выброшенная на берег, и таращит на меня квадратные глаза. Но пока Димон поднимает снимки с пола, Юлька приходит в себя.
– А Лена? Ее тоже надо взять!
Надо же… о друзьях вспомнила. Глядишь, к пятому курсу совсем человеком станет.
– Работа найдется для всех, объем у журнала не маленький, статей понадобится много. – Я задумался. – Она вроде неплохо готовит? Пусть для начала напишет про кулинарию. Рецепты всякие…
– Леш, а кто же будет главным редактором?
– А вот это пока секрет.
Глава 5
Дух и облик упрямо храня,
я готов на любые утраты;
если даже утопят меня -
по воде разойдутся квадраты.
Пресс-конференция 5 сентября проходит скомканно. Я приезжаю в Союз писателей в тот момент, когда становится известно о смерти Элизабет Флинн – история не захотела меняться. Реальность сопротивляется флуктуациям, что я создаю, и норовит вырулить в главную последовательность.
Мрачный Федин объявляет нам, что в стране траур, но журналисты могут задать мне несколько вопросов. Первым солирует мой бывший известинский начальник – Седов. Толстяк мне незаметно подмигивает, начинает свой вопрос с хвалебного спича о книге. Потом спрашивает про экранизацию и переводы. Я коротко отвечаю, рассказываю о подготовке сценария. Потом на меня наседают двое польских и один английский журналист. Поляков, разумеется, интересует, откуда информация по уничтожению Кракова. Отделываюсь туманными намеками на секретную информацию, что удалось случайно получить. В случайность никто не верит, на лицах журналистов появляются понимающие ухмылки.
Англичанин заходит тоньше. Рыжеволосый денди по имени Джон Мур размахивает газетой Evening Standard. Там на первой полосе июльское интервью со мной.
– Выглядит очень странным, что два последних материала госпожи Стюарт написаны о военных преступниках, которых скрывает бывший глава КГБ Семичастный, – а к чему все это привело, мы знаем. – Журналист оглядел коллег, поляки понимающе кивнули. – И о начинающем поэте, которого до этого никто не знал. Товарище Русине. Как вы, Алексей, прокомментируете это совпадение?
– У Глории были «консервы» со мной.
– Что?
Никто ничего не понял. Федин тоже недоуменно посмотрел.
– Глория записала интервью после моего выступления на «Огоньке». Оно долгое время лежало у нее. И когда она была вынуждена уехать в связи с известной сенсацией, материал вышел уже «самотеком». Видимо, журналистка просто сдала его со всеми другими статьями и интервью.
Мое туманное объяснение вроде бы прокатило, дальше вопросы посыпались по художественной части. О продолжении «Города», о творческих планах. Отбившись от журналистов, я вышел подышать на крыльцо здания Союза писателей. Долго думал, звонить ли Мезенцеву или нет. А если звонить, то под каким предлогом? Не спросишь же в лоб: «А не сдала вам Флинн братьев Чайлдс?» Может, осторожно переговорить с Ивановым? Нет, тот тоже волк травленый, все моментально поймет.
– Пардон! – Я почувствовал толчок и обернулся. На меня наткнулся высокий мужчина с узким, тяжелым лицом и глубокими морщинами.
– Ничего страшного. – Я сделал шаг в сторону, освобождая проход.
– Задумался? – Мужчина посмотрел на меня, узнавая. – Русин, кажется? Поэт?
– Да. А вы…
– Александр Солженицын.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… СЛОВО в голове загудело, я почувствовал, как ветвятся реальности. На мгновение я стал полубогом, который может выбрать любое развитие событий. Но лишь на мгновение. Еще секунда, и меня выкинуло обратно.
– Алексей, у вас кровь идет из носу. Вот, возьмите. – Солженицын подал мне белый платок.
– Не надо, спасибо. У меня свой. – Я приложил материю к лицу, вздохнул. Мне стало ясно, что делать.
– Вот заехал с коллегой повстречаться. – Писатель вздохнул, не зная, как поступить – уйти или продолжить знакомство.
– А тут я… Не буду мешать вашей встрече.
Я сделал еще один шаг в сторону, и будущий нобелевский лауреат, пожав плечами, зашел в здание. А я быстрым шагом направился к метро. Заезжаю быстренько на Пятницкую и забираю кое-что нужное из сейфа. Беру в руки индульгенцию, но после коротких раздумий кладу ее назад. Нет. Нельзя.
Спустя полчаса я уже был на Казанском вокзале. Да, эта поездка получилась спонтанной, я ее совершенно не планировал. Мало того – еще утром я даже не представлял, как мне подступиться к этому делу. Подсказка пришла внезапно, и теперь я действовал по наитию, полагаясь на удачу. Электричка до Рязани шла часа три, с многочисленными остановками, так что у меня будет достаточно времени продумать в дороге план действий.
Заодно и воплощу на практике то, что так усердно вколачивает в меня Октябрь Владимирович. Сливаюсь с толпой на вокзале, в полупустом вагоне электрички сажусь у окна. Двое шумных детей лет пяти-семи, бегающие по вагону, и их бабушка, пытающаяся утихомирить внуков, успешно перетягивают на себя все внимание окружающих. А я закрываю глаза и погружаюсь в информацию.
Во-первых, адрес Солженицына. Исследователи его творчества неоднократно упоминали, что жил он в Рязани недалеко от второй общеобразовательной школы, где преподавал физику и астрономию. Легкий прокол в памяти – и вот уже в голове всплывает точный адрес Александра Исаевича. Может ли его жена быть сейчас дома? Вряд ли. Разгар рабочего дня, нынешняя супруга Солженицына, кажется, работает химиком. Это потом, на волне успеха бывшего мужа, она тоже станет литератором и ее даже примут в Союз писателей. Дальше буду действовать по обстановке.
Выйдя из здания вокзала, покупаю в газетном киоске туристическую карту Рязани. Поколдовав над ней, нахожу нужную мне улицу. Добираюсь туда пешком, нахожу серый типовой дом. Обычная бетонка-хрущоба, которые сейчас массово продолжают строить по всей стране. Спустя несколько минут поднимаюсь на третий этаж и останавливаюсь перед обитой дерматином дверью с цифрой 10. Сердце бешено бьется, когда я тянусь к звонку. Стоит его жене оказаться сейчас дома, и придется уехать в Москву несолоно хлебавши. Но удача сегодня явно на моей стороне – за дверью тишина.
А вот теперь самое трудное – повторить недавний урок специалиста по вскрытию незнакомой двери. Для успокоения собственных нервов будем считать, что это просто самостоятельная работа по закреплению пройденного материала. Замки сейчас у всех незамысловатые и такие же типовые, как квартиры, – воровать там все равно особенно нечего. А сами люди к тому же еще страшно беспечные и доверчивые – многие жильцы новостроек даже не считают нужным поменять замки после получения квартиры, так и продолжают пользоваться ключами, выданными в ЖЭКе при заселении. Единственное, что страшно меня напрягает, – цейтнот, в любой момент кто-то выйдет из соседней квартиры, и алес. Просто придется уйти.
За те минуты, что ушли на вскрытие двери, с меня сто потов сошло. Это только на занятии все было просто, а когда до дела доходит… Чувствую себя Жоржем Милославским. Наконец замок тихо щелкает, и я выдыхаю. Обернув руку носовым платком, берусь за ручку двери и захожу в квартиру будущего нобелевского лауреата.
Обычная стандартная двушка. Обстановка очень скромная. Одна комната – гостиная. Вторая – кабинет. Вот он-то мне и нужен. На столах и в шкафах – просто огромное количество бумаг. Такой архив точно за один раз не вынесешь. Значит, нужно забрать самое важное – то, что невозможно восстановить. Прохожусь взглядом по корешкам тугих папок. На одном из них аккуратно выведено: «Раковый корпус». На другой – «Архипелаг ГУЛАГ. Том I». Второй том явно еще не написан. А теперь, может, и не будет. Содержимое папок безжалостно летит в холщовую сумку, пустые папки возвращаются на место. Вот переписка с заключенными и интервью. Огромное количество тюремных баек, ставших по запросу Запада и диссидентов культовой литературой. Не особо разглядывая, сгребаю и эту часть архива в ту же сумку, забивая ее до отказа. Все, конечно, в ней не умещается, и мне приходится позаимствовать большую хозяйственную сумку у Солженицыных.
Почистив архив – два или три года выиграл, такое не восстановишь быстро, – оглядываюсь по сторонам. Если не знать, что толстые папки на полках шкафа опустели, в жизни не скажешь, что здесь побывал кто-то чужой, я даже на рабочем столе постарался ни до чего не дотрагиваться. Да и в ящиках стола не было ничего интересного. В коридоре прислушиваюсь к тишине на лестничной клетке. Выхожу и осторожно закрываю за собой дверь, замок послушно щелкает. Прежде чем сунуть платок в карман брюк, протираю вспотевший лоб. Сердце снова колотится как сумасшедшее. Хотя чего теперь дергаться? Ну, предположим, остановят меня на улице – у кого вызовут подозрения пачки исписанной бумаги и старые письма, которыми набиты сумки? Идет себе человек на помойку и идет.