– Леш, вчера мама до меня дозвонилась… Они с отцом и сестрой хотят на ноябрьские праздники приехать в Москву, чтобы познакомиться с тобой. Мы же вроде собирались сами в Воронеж, но куда ж теперь тебе ехать.
– Хорошо. Познакомимся наконец с будущими родственниками.
Стараюсь, чтобы мой голос звучал бодро, но на самом деле никакого оптимизма я не испытываю. Знакомство с родственниками будущей жены – то еще испытание для любого нормального мужика. Не то чтобы я их заранее не люблю, но как пожившего человека меня напрягает сам факт, что рядом существуют люди, искренне считающие, что имеют моральное право вмешиваться в мою семейную жизнь. Одна радость – живет Викина семья далеко, а значит, видеться мы будем нечасто. Надеюсь.
– Я зря согласилась? – расстроенно спрашивает Вика. – Ты еще… не готов?
– Ну, что ты! – спешу я ее успокоить, заключая в объятия. – Просто немного не ко времени, сама знаешь, что сейчас творится в Москве.
– Два выходных дня на эти ноябрьские праздники получилось, вот они и решили сейчас выбраться. До Нового года у них вряд ли получится.
– Прекрасно! Очень разумное решение. Теперь главное, чтобы меня выписали к празднику, а то как-то неудобно будет принимать их в больнице.
Целую Вику в висок, и она вроде успокаивается. Вздохнув, кладет голову мне на плечо.
Ладно, ради любимой невесты я готов многое вытерпеть, даже ее родственников. Конечно, правильнее было бы съездить самим в Воронеж, но сейчас мне точно не до этого.
– А где они остановятся?
– У отца фронтовой друг в Москве живет. Ну, на Таганке их троих даже положить некуда.
Некуда. Да, честно говоря, и неправильно это – приглашать пожить Викиных родственников в служебную комитетовскую квартиру. Может, Степан Денисович и промолчит, но…
– Нет, Вик. Это нехорошо. Зачем им стеснять чужих людей? Давай лучше забронируем им номер в гостинице и оплатим его. Так будет правильнее.
– Ой, Леш, это же дорого! – распахивает глаза моя бережливая невеста.
– Не дороже денег. И подумай, наверное, еще подарки им нужно купить? Ну… в честь знакомства, как это принято. Они ведь тоже не с пустыми руками приедут.
Вика смущенно кивает, а я, пользуясь моментом, тут же вручаю ей на расходы оставшуюся половину своей зарплаты, принесенной Коганом-старшим. А это больше ста рублей! На следующей неделе в универе стипендия, а там аж за два месяца накопилось. Да, еще и в Особой службе меня зарплата ждет – выкрутимся.
– Викуль, ты бы мне про свою семью рассказала что-нибудь, а то ведь я даже их имен не знаю.
– Ну… маму мою зовут Елена Семеновна, отца Тихон Федорович, сестру Ирина.
– Подожди… а почему тогда ты у меня Виктория Сергеевна?
– А Тихон Федорович на самом деле мой отчим. – Невеста смущенно разглаживает пододеяльник. – Просто я еще маленькая была, когда они с мамой поженились, вот и привыкла с самого детства звать его папой. Настоящий мой отец на войне погиб, как и твой.
Что ж, вполне обычная послевоенная история. При других обстоятельствах и я бы мог называть Мезенцева отцом. Но не сложилось.
– Но ты не думай, с отчимом мне повезло! – заверяет меня Вика. – Он хоть и строгий у нас, но никогда между нами с сестрой разницы не делал. Ей даже больше всегда попадало потому, что характер у нее такой же взрывной, как и у отца. А я вся в маму, покладистая.
– Да ты у меня вообще золото! А какая разница в возрасте у вас с сестрой?
– Три года. Ей в мае восемнадцать будет, она у нас школу оканчивает.
Вика еще что-то рассказывает мне, но в дверь осторожно стучат, и на пороге я вижу своих гнесинских «соловьев», которые теперь гордо именуются «Машиной времени».
– А вы здесь какими судьбами? – удивляюсь я, пожимая ребятам руки.
– Да вся Москва уже знает про митинг эмгэушников в твою защиту! – улыбаются «машинисты». – Мы были там вчера, нам Кузнецов объяснил, где тебя искать. Кстати, сейчас снова к Кремлю поедем.
– Так меня вроде как уже освободили, – усмехаюсь я, – не поздно защищать?
– Ну и что?! – возмущается саксофонист Федор. – Поддержать брата-студента никогда не поздно.
Понятно. Этим лишь бы помитинговать… Нашли себе развлечение.
Знакомлю их с Викой, представляю ее как свою невесту и музу по совместительству. Муза смущенно краснеет, парни незаметно показывают мне большие пальцы за ее спиной. А то я сам не знаю!
– Вы вот что, парни: как к Манежу подойдете, сразу доложитесь ребятам-дружинникам, кто вы и откуда, узнаете их по красным шарфам. И не забывайте, что в стране объявлен траур, никакой веселухи, пожалуйста.
– Что, совсем не петь? – расстроился Николай. – А мы гитару с собой взяли…
– Патриотическое и военное – можно. Но тихо, не горлопанить.
– Ладно, – соглашаются машинисты, – поняли. Расскажи лучше, как в Японию съездил?
– Плодотворно. Привез вам из Японии свежие диски, включая обещанную «Хали-гали». Выйду из больницы – будем новые песни учить.
Глаза у «машинистов» мгновенно загорелись нездоровым блеском. И чувствую, не уйдут они теперь, пока хоть одну новую песню с меня не стрясут. Придется кинуть им пару хитов, засвеченных мною среди олимпийцев, пусть ребятки делом займутся. Безделье плохо влияет на неокрепшие умы.
– Так, орлы. Все слышали хит японских сестричек Пинац «Каникулы любви»? – «Машинисты» заинтригованно кивают. – Вот вам для начала русский текст на их музыку, записывайте.
Федор с готовностью достает из сумки общую тетрадь для конспектов и ручку. Я начинаю постукивать по столешнице ладонью, задавая ритм, и тихо, вполголоса напеваю:
У моря, у синего моря
Со мною ты, рядом со мною,
И солнце светит лишь для нас с тобой,
Целый день шумит прибой…
– Ой, это же прямо про наши летние каникулы! – пораженно шепчет Вика. – Когда ты успел стихи написать?
– В Японии, – я отвожу глаза и чувствую как слегка краснею, – там эти «Каникулы…» из каждого окна звучат. Так, и еще одна песня будет про летний отдых. Федь, дописал?
Саксофонист кивает и переворачивает страницу. Поехали.
…Hа недельку, до второго,
Я уеду в Комарово
Поглядеть отвыкшим глазом
Hа балтийскую волну…
– Слушай, слова какие легкие, прямо с первого раза запоминаются!
– Только прошу сегодня у Кремля это не петь. Проявите уважение к умершему человеку. Успеете еще.
– А ребятам в Гнесинке можно?
– Ребятам можно. Все, бегите. А то митинг без вас закончится.
Выпроводив счастливых «машинистов», устало откидываюсь на подушку. Нет, петь мне еще точно рано, даже вполголоса. Дыхалка сбивается.
– Ой, Леш, а это что? – Вика держит в руках вчерашнюю газету, исписанную перед сном моими каракулями. Крутит ее и так, и эдак, пытаясь найти начало.
– Стихи ночью написал. Называется «Эхо любви».
– Это… про меня? – восхищенно выдыхает Вика, быстро читая строчки вслух. В карих глазах стоят слезы. – Ты правда меня так любишь?
Скромно киваю. Да, люблю. Эти стихи и про Вику, потому что я подпишусь под каждым словом этого стихотворения Рождественского. И прозвучит оно на девять лет раньше срока. Прости, Роберт.
Невеста бросает газету на столик, кидается мне на шею. И тут же награждает порцией поцелуев. Некоторые становятся ну о‑очень жаркими!
И тут нас снова прерывают. В коридоре поднимается шум, потом раздается уверенный стук в дверь. У меня невольно закрадывается мысль – неужели Мезенцев с новостями? Но в дверях вижу всего лишь своего довольного отца:
– Можно? Привет, Алексей!
– Денис Андреевич, а вы откуда узнали, что я в больнице?!
– А у нас у одного сотрудника сын учится в МГУ, только на юридическом, он и рассказал. Но я не один, гостя вот к тебе привел.
Вслед за отцом в палату входит… Эдуард Стрельцов. Подтянутый, в хорошем отечественном костюме. Вот так сюрприз! Отец знакомит нас, передает мне привет от всех сотрудников ЗИЛа. Стрельцов смущенно вручает трехлитровую банку меда. От неожиданности я чуть не роняю ее – тяжеленная, собака!
– Мед из самой Башкирии! Самый лечебный, самый полезный.
– Спасибо!
– Тебе спасибо, Алексей, за то, что поучаствовал в судьбе Эдуарда, – подмигивает мне отец. – Он теперь снова в «Торпедо». В новом сезоне наколотит спартачам и армейцам…
Мы улыбаемся, в палату заглядывают заинтересованные лица врачей и медсестер. Стрельцова знает вся страна.
– Я очень рад за вас, Эдуард.
Вот даже не знаю, что мне еще сказать футболисту. Нет моей особой заслуги в том, что он вернулся в строй и занял свое место в первом дивизионе. Ну, передал я письмо зиловцев Хрущеву, так ведь он им тоже был должен за июльский митинг в свою поддержку. Даже неловко как-то, стоим теперь оба смущенные. Но отец молодец – тут же начал рассказывать мне про дела их КБ.
Сноуборд они уже мне смастерили, а сейчас доделывают экспериментальную партию досок для серфинга. Начальство завода даже задумалось о том, чтобы наладить их малосерийное производство, план-то по товарам народного потребления никто заводу не отменял. Написали недавно запрос в министерство, ждут теперь решения. Отец, показывая пальцем вверх, опять просит меня поддержать инициативу завода.
Ага… Значит, нужно еще одно официальное письмо. И я даже знаю, кто его мне может подписать.
Мы еще немного болтаем ни о чем, я расспрашиваю о семье, об успехах в школе себя, молодого. Учебный год уже начался – отец хвастается пятерками сына. Да… не припомню, чтобы в 64 году у меня были хорошие отметки. Ну хоть что-то в этой реальности к лучшему поменялось.
Толком договорить мы не успеваем, в дверях еще один посетитель нарисовался – Герман Седов. Нет, у меня здесь сегодня просто аншлаг! Отец со Стрельцовым понимающе улыбаются и начинают прощаться. А за дверью Эдуарда уже поджидает толпа поклонников из числа медперсонала и пациентов, слышу их восторженные возгласы и просьбы дать автограф. Герман провожает футболиста ошарашенным взглядом: